Сменили меня перед самым рассветом. Только на заставу вернулся, хотел спать завалиться, тут-то и громыхнуло. Такая кутерьма поднялась вокруг. Мы, конечно, в ружье и по своим местам. Оборону заняли. А немцы волна за волной накатываются. Одна цепь расплещется, заляжет, за ней другая двигается. Мы стреляем. Глядишь, отхлынут назад. И так два дня кряду. Ни ночью, ни днем никакой передышки. - Петр замолк на минуту и снова начал: - Потеснили они нас малость. Гляжу - самолеты летят, с крестами, стал я окапываться. Тут и началось. Меня взрывом из окопчика вытряхнуло да об землю. Помню только, перед глазами круги поплыли. Очнулся уже в плену. Вот так и попал за колючую проволоку. Много там нашего брата набралось. Будто скот в загоне. А кругом конвоиры свирепые. Чуть что не так - в зубы прикладом норовят, а тех, кто недоволен, пулей успокаивали...
На третью ночь я убежал. В деревне под крыльцо дома спрятался, там и пролежал почти сутки. Как раз напротив хата небольшая стояла. Возле нее две маленькие девчушки играли. От скуки я в щелку за ними наблюдал.
Днем пригнали людей к этой хатенке. Затолкали внутрь, и девчушек малых туда же, заколотили окна и двери да и подожгли лачугу. Из огня крики, плач. Да где там! Так и сгорели заживо.
Голос Петра звучал гневно, с болью.
- Ночью у одной доброй женщины одежду рваную раздобыл, переоделся и пошел на восток. Шел по России и узнать ее не мог. Всюду разрушения и пожарища, люди чужие, язык немецкий. От немцев я в лесах прятался. Да не уберегся. Словили опять... Вместе с другими, такими же, в эшелон. Думал, в Германию повезут. Но возле Мариуполя выгрузили. Заставили под конвоем окопы рыть. Как подумаю, что против своих рою, лопата из рук валится. Кругом фрицы с автоматами. Не будешь копать - убьют. Кто притомился, присел, того очередью автоматной к земле пришивали. А поесть и не спрашивай. На обед, будто свиньям, болтушку из очисток картофельных дают. Выбрал я подходящий момент и снова сбежал...
Валентина и Рая давно перестали есть и с жалостью смотрели на брата. Присев на краешек стула, не сводила с него глаз и мать. Только отец, повернувшись спиной, поглядывал в окно. Но чувствовалось, что и он ловит каждое слово сына.
"Пойдет ли этот парень, - думал Николай Морозов, - с оружием в руках против немцев? Или, добравшись до отчего дома, решит отсидеться за чужой спиной?"
- У нас здесь тоже не сладко. Хлеба до сих пор не продают. В море ходить за рыбой не разрешают. Запрет строжайший, - оторвавшись от окна, проговорил Кузьма Иванович. - На базаре стакан соли пять рублей. Стакан махорки - двадцать пять. Селедка паршивая и та три рубля стоит. Вот и прокормись тут. А на днях в порту горелое зерно выдавать начали, так там тыщ десять народу собралось. Разве пробьешься? Я уже ботинки и плащ на мешок картошки выменял. Только надолго ли хватит? Пока наши вернутся, тут ноги протянешь...
- А скоро ли вернутся, батя? - спросил Петр.
- А куда ж им деться-то? Помотают по степи немца, душу ему повытряхнут и назад придут. Это уж как пить дать. Вон самолеты наши, почитай, каждый день прилетают. Вчера аэродром бомбили, а позавчера в парке аж шестерых немцев пристукнули. Правда, и своим трохи досталось...
- Говорят, взяли немцы Ростов-то, - робко заметила Мария Константиновна.
- А хоть и взяли, мама. Все равно этим война не кончится. Красная Армия победит, обязательно победит, - страстно заговорила Рая.
- Конечно, победит, - поддержал ее Николай. - Только и нам нельзя сидеть сложа руки. А то ведь некоторые рабочие на заводах работают. Восстанавливают разрушенное для немцев. По первому зову новой власти потянулись...
- Это вы про ходаевских да кирсановых говорите, - пробурчал Кузьма Иванович. - А про рабочего человека - зря. Рабочего немец на своей шкуре еще испытает...
- Ты, конечно, защищаешь рабочего человека, батя, - вмешался Петр. - Но ведь многие добровольно работать пошли. Как это объяснить, товарищ Морозов?
- Не все здесь по своей воле остались, - сказал Кузьма Иванович. - Многие уехать не успели. До последней минуты станки из города вывозили, пока не отрезал немец Ростова. Но ведь живые люди остались. Ты смотри в корень, товарищ Морозов. Жить-то им надо. А на что? Как жить? Ну, поменяют они на базаре вещички разные, а дальше-то как? Вот и выходит, чтобы с голоду не помереть, идут работать. По необходимости. Воду людям в городе дать надо? Не одни же немцы здесь остались. Электричество надо? Хлеб печь надо? Вот и пустили вчера пекарню. А как на немца рабочий человек будет работать - это мы дальше поглядим. Как бы немцу эта работа боком не вышла. Да и ты здесь для того, Николай Григорьевич, чтобы по-прежнему за тобой, а не за немцем народ пошел. Вот и приоткрой людям глаза, как похитрее поступать следует...
Старый рыбак даже устал от такой длинной речи. Он вздохнул, смущенно покашлял и уставился живыми, острыми глазами в лицо Николая.
- Это вы правы, Кузьма Иванович, - сказал Николай. - Сейчас народу многое разъяснять придется, а главное... учить его, как врагу покоя не давать.
- Правильно, - довольно согласился Турубаров. - Я вот не больно грамотный, а газеты привык читать. Ума в них набирался. А где их сейчас возьмешь? Вот ты так и устрой, чтобы народ умную мысль где-нибудь мог прочесть, пропиши ему что к чему. Хоть на листочке маленьком...
- Слушаю я вас - и не согласен, - горячо и сердито вмешался в разговор Петр. - По-моему, из города надо уходить, в партизаны податься. И драться с оружием в руках, как все. Небось, где-нибудь и здесь есть отряды?
Морозов повернулся к нему:
- Нет, Петр. Вокруг города голая степь, партизанам в ней не укрыться. А в Таганроге мы у себя дома и можем стать хозяевами положения...
Николай внимательно оглядел всех: поняли ли его?
- Я буду вам помогать! - вдруг сказала Валентина и покраснела.
- И я хочу, - присоединилась Рая.
Николай вздохнул с облегчением.
- Вот и хорошо, - сказал он. - Будем работать вместе. За этим я к вам и шел. А ты, Петр?
- А что мы будем делать? - спросил Петр.
- Станем вредить врагу по всем линиям. Покоя не будем давать ему ни днем, ни ночью... Согласны?
- Конечно, конечно! - откликнулись Валя и Рая.
- Хорошее ты дело затеваешь, Николай Григорьевич, если я тебя правильно понял, - сказал старик Турубаров. - И если я тебе, старый, нужен, я тоже согласен, как и мои девочки, - он улыбнулся дочерям.
- Я тоже согласен, - тихо сказал Петр. - Раз по-другому нельзя, надо здесь что-то делать.
- Пока будем привлекать к нам проверенных людей, - сказал Николай, - за которых можем поручиться, как за самих себя. Конспирация - главное в нашем деле. Агитируйте только тех, у кого сердце не дрогнет... И давайте снова соберемся здесь семнадцатого ноября. За это время и наше положение определится.
Морозов встал, собираясь уходить.
- Мария Константиновна! Смотрю я, и вроде чего-то не хватает у вас в доме, а чего, понять не могу, - развел он руками. - Ах, вот в чем дело! Ведь раньше у вас на подоконниках четверти с фруктовыми настойками стояли, а сейчас пусто, - лукаво рассмеялся он.
- Теперь все прятать приходится. Кто же на окно добро поставит? И глазом не моргнешь, как немцы сцапают.
- Значит, найдется настойка для встречи друзей?
- Найдется, найдется, - пообещал Кузьма Иванович. Все развеселились, заулыбались.
- Раз конспирация, так по всем правилам, - сказал Морозов и, простившись, вышел на улицу.
На востоке методично бухала артиллерия. На город опускались осенние сумерки. Моросящий дождь неприятно сек лицо, сырой холод забирался за воротник.
Пустынными переулками Николай торопливо пробирался к дому - к своей землянке. То ли потому что шел дождь, то ли в преддверии комендантского часа на улицах никого не было. Только сумрачные громады немецких грузовиков, крытых брезентом, покоились у тротуаров.
Морозов заглянул в одну из кабин. На кожаном сиденье лежал автомат. И хотя кругом не было ни души, сердце тревожно забилось. Он осторожно открыл дверцу, огляделся по сторонам, схватил автомат и спрятал под пиджак.
Еще не отдавая себе отчета, зачем он взял оружие, Николай побежал к перекрестку. Хотелось побыстрее свернуть за угол. "Однако пока немцы беспечно хранят оружие, - мелькнуло в сознании. - Этим надо воспользоваться и вооружить подпольную организацию".
Занятый своими мыслями, он лишь в последний момент увидел, что дорогу ему преградил немецкий фельдфебель. Отступать было поздно и некуда. Фашист вышел из калитки и стоял на тротуаре один, глядя на приближающегося Морозова.
Не останавливаясь, Николая вытащил из кармана пистолет и выстрелил в упор. Раскрытым ртом фельдфебель глотнул воздух, схватился рукой за живот и медленно осел на землю. Николай побежал. Вместе со свистом ветра в ушах все еще гремел грохот выстрела.
К счастью, за углом, кроме двух запоздалых прохожих, никого не было. Испугавшись выстрела и бегущего человека, они шарахнулись в сторону. Николай влетел в раскрытые настежь ворота, перебрался через забор и выбрался на соседнюю улицу. Сердце выскакивало из груди. Потная рубашка прилипла к спине. Хотелось остановиться, отдышаться, обдумать то, что случилось. Тошнота подкатывала к горлу. Ведь он убил, убил в первый раз в жизни!
"Я должен был это сделать, - билась в его сознании мысль. - Он мог задержать меня с оружием в руках. И тогда все наше дело погибло бы в самом начале... А теперь на одного врага стало меньше...".
Но тошнота по-прежнему подкатывала к горлу, и перед глазами стояло удивленное лицо фельдфебеля и как он схватился руками за живот и медленно стал оседать на землю. Раньше Николай видел это только в кино, но теперь это было наяву. Он сам убил...
Война есть война. И он, Николай, - один из миллионов солдат на этой войне, добровольно взявший на плечи ее нелегкий груз. И значит, нет у него прав на малодушие и колебания. Враг должен быть уничтожен!
Город окончательно погрузился в темноту. Холодный, мокрый ветер рвал полы пиджака. Николай бережно, словно новорожденного, прижимал к груди холодный автомат - первый трофей еще не созданного подполья. Этим выстрелом открыт счет расплаты, предъявленный оккупантам. Первый шаг сделан. Он оказался нелегким. Но и вся борьба будет нелегкой.
Тихо, чтобы не потревожить мать и брата, спящих в доме, прошел он через сад к сараю. После раздумий закопал автомат за грудой дров и досок и лишь после этого пробрался в свою землянку.
* * *
К Турубаровым Николай явился задолго до назначенного срока.
- Есть кто-нибудь чужой? - в сенях спросил он Петра.
- Нет. Только Лева Костиков. Он свой, - успокоил его Петр.
- Я знаю его, - коротко сказал Николай.
Они вошли в дом. В комнате у стола сидели Лева Костиков и Рая.
Николай был мрачен. Густые, насупленные брови сошлись у переносицы.
- Здравствуйте, Николай Григорьевич. А я собирался к вам идти, - пожимая Морозову руку, решительно сказал Костиков.
- Спешное дело?
- За указаниями. Я, как секретарь комсомольской организации девятой средней школы, наконец, как член бюро райкома, хочу получить указания...
Николай посмотрел на Петра, потом пристально глянул на Раю. Щеки девушки залились краской.
- Она же тебе уже все рассказала, - улыбнулся он.
- Да, - сказал Лева. - Но мы решили, что ждать до семнадцатого нет смысла. Необходимо действовать сейчас...
- Вот поэтому я и пришел. Нате, полюбуйтесь. Только что сорвал с забора. - Николай вытащил из кармана сложенный лист бумаги и протянул Петру: - Читай вслух.
Развернув листок с оборванными углами, Турубаров начал читать:
- "Воззвание к еврейскому населению города Таганрога. В последние дни имелись случаи актов насилия по отношению к еврейскому населению со стороны жителей-неевреев..."
- Это же ложь. Ничего подобного не было! - выпалил Костиков. Он провел рукой по зачесанным назад черным жестким волосам, добавил гневно: - Явная провокация! Вот как это называется...
- Успокойся, Лева. Читай, Петро, дальше, - попросил Николай.
- "Предотвращение таких случаев и в будущем не может быть гарантировано, пока еврейское население будет разбросанным по территории всего города. Германские полицейские органы, которые по мере возможности соответственно противодействовали этим насилиям, не видят, однако, иной возможности предотвращения таких случаев, как в концентрации всех еще находящихся в Таганроге евреев в отдельном районе города. Все евреи города Таганрога будут поэтому в четверг, 30 октября 1941 года, переведены в особый район, где они будут ограждены от враждебных актов. Для проведения в жизнь этого мероприятия все евреи обоих полов и всех возрастов, а также лица из смешанных браков евреев с неевреями должны явиться в четверг, 30 октября 1941 года, к 8 часам утра на Владимирскую площадь города Таганрога.
Все евреи должны иметь при себе свои документы и сдать на сборном пункте ключи от занятых до сих пор ими квартир. К ключам должен быть проволокой или шнурком приделан картонный ярлык с именем, фамилией и точным адресом собственника квартиры. Евреям рекомендуется взять с собой ценности и наличные деньги; по желанию можно взять необходимый для устройства на новом местожительстве ручной багаж".
- Подлецы, грабят среди бела дня, - не выдержал Костиков.
- То ли еще будет, - хмуро сказал Николай. - Читай, читай, Петро, дальше.
- "О доставке остальных оставшихся на квартире вещей будут даны дополнительные указания. Беспрепятственное проведение в жизнь этого распоряжения - в интересах самого еврейского населения. Каждый противодействующий ему, а также и данным в связи с этим указаниям еврейского совета старейшин берет всю ответственность за неминуемые последствия на самого себя. Ортскомендант города Таганрога майор Альберти".
- Что же это такое? - Рая перевела испуганный взгляд больших глаз с Петра на Николая, потом на Костикова. - Лева! Они ведь их всех убьют? Правда, убьют?
- Конечно, убьют! - глухо проговорил Николай. - И наша задача помочь несчастным по мере сил.
- Но чем же мы можем помочь? - Костиков встал со стула, прошелся по комнате.
- Ой, ребята, а может быть, их на самом деле просто переселить хотят? - глядя на всех, с надеждой спросила Рая.
- Раиса! Неужели ты не читала наших газет? Их обязательно расстреляют. Так было в Минске и во Львове. Так будет и здесь.
- Не понимаю, - беспомощно сказала девушка. - Я не могу этого понять.
- Нужно понять. Это фашизм! - глухо сказал Николай. - И нужно помочь людям.
В комнату без стука вошел Женя Шаров. Это был невысокий, но сильный и плотный паренек с подвижным и энергичным лицом и решительным взглядом живых, острых глаз.
- А я у одного румына вот чего выменял за махорку, - он, не здороваясь, протянул на ладони маленький браунинг.
- Что же ты делать с ним будешь? - спросил Морозов.
- Немчуру стрелять.
- Подожди стрелять. На вот, прочти. - Николай протянул Жене листок.
Шаров стал читать, остальные молчали.
- Да-а, - прочитав, протянул Женя. - Ну и сволочи! Что же мы можем сделать? Поднять панику на площади? Стрелять там в немцев?
- Не болтай глупостей, горячая голова! - сказал Николай. - Необходимо попытаться убедить хотя бы знакомых нам евреев не ходить на это сборище.
- Сколько же мы до завтра успеем? - спросил Петр.
- Сколько успеем... Но мы обязаны это сделать.
В разговор вмешался Костиков.
- Николай Григорьевич, пусть это будет наше первое дело. Мы давно уже думаем - чего мы сидим? Когда мы будем действовать?
- Да, Николай, - обратился к Морозову Петр. - Тут у нас уже кое-кто подобрался из ребят. Спиридон Щетинин, Иван Веретеинов, Миша Чередниченко, Александр Романенко, Олег Кравченко да нас шестеро...
- Всех знаю, кроме Ивана Веретеинова. Будьте осторожнее, ребята. Один шаг - и наткнемся на провокатора.
- Да это все наши комсомольцы, народ проверенный, - с пылом вступился Костиков. - А за Ваню Веретеинова Валентина и Петр поручиться могут.
- Горько мне вам говорить об этом, - сказал Николай, - но времена сейчас переменились. Некоторые люди оказались не такими, какими мы их представляли. Мы уже знаем, что кое-кто из комсомольцев поспешил пройти регистрацию у немцев, а отдельные девушки познакомились с немецкими офицерами и разгуливают с ними по городу...
- Сволочи! Предатели! - сказал Лева Костиков, и черные глаза его непримиримо сверкнули. - С такими мы еще посчитаемся!
- Дать им всем по шее! - любовно подкидывая на ладони браунинг, заключил Женька Шаров. Несмотря на серьезность обстановки, глаза его озорно сияли, и он никак не мог погасить их веселого блеска.
И только Петр Турубаров сидел, отвернувшись от товарищей, ссутулив тяжелые плечи, опустив голову.
- Что с тобой, Петро? Заболел? - участливо спросил его Морозов.
- Нет, - отрывисто ответил Петр. - Пройдет.
- Это с ним теперь бывает, - сказала Рая и погладила брата по плечу. Потом, дождавшись, когда ребята о чем-то заговорили, она подошла к Морозову и тихо, чтобы не услышали другие, объяснила: - Девушка его, Лариска, с немцами встречается. А Петро с ума сходит, переживает...
- Понятно, - кивнул Морозов и с сочувствием взглянул на Петра. - Здесь ему ничем помочь нельзя - сам с собой должен справиться...
- Так что же, Николай Григорьевич? - спросил его Костиков. - Что нам делать? Давайте задание.
- Ладно, ребята. Соберемся все вместе семнадцатого, как раньше договорились. Торопиться нам нельзя. Приведете с собой остальных ребят. Тогда все окончательно решим, как нам жить дальше. А сегодня за дело! Пусть каждый обойдет знакомые ему еврейские семьи, предупредит людей, чтобы уходили из города. И попросит, чтобы те знакомым своим передали. Рае и Вале это всего удобнее.
- Мы сейчас же пойдем, - взволнованно сказала Рая. - Вот только Валька с базара вернется.
- Моя знакомая семья живет на улице Ленина, а другая в Перекопском переулке, там у них детей видимо-невидимо, а дед бухгалтером на заводе работает, симпатичный старик, - сказал Лева Костиков. - Я их уговорю.
- А у нас в доме зубной врач живет, - сказал Женька Шаров. - Зубы всем дергает. Я с его сыном в одном классе учился. Он живо на своего папашу воздействует.
Ребята оживились.
- Вот и действуйте, - сказал Морозов. - Но не думайте, что это так легко. Люди даже не могут представить себе, что их ждет. Многие верят, что немцы действительно хотят их просто изолировать. Но даже одна спасенная семья - это наша победа.
- Что ж, пошли, ребята, - сказал Женька Шаров. - Айда по одному.
Распрощавшись с Петром и Николаем, ребята по одному выскользнули из домика рыбака.
- Ну вот, начало и положено, - сказал Морозов Петру. - Мы уже действуем.
- Ребята за дело горячо взялись, - сказал Петр. - Сколько успеют, они сделают.
- Ты должен позаботиться, Петро, чтобы о том, что я в городе, знало как можно меньше людей, - на прощание сказал Петру Морозов. - В дальнейшем со многими членами нашей организации я буду иметь дело через тебя.