* * *
Вечером после совещания - ужин. Обрыдшая тушенка, хлеб, чай, сало. Сало привезли все, кто мог. Копченое, соленое, малосольное. Вместе с головкой лука на бескормице - это изысканный армейский деликатес.
За трапезой - обмен мнениями. Заканчивается пятый день войны. Войны совершенно невнятной, непонятной.
- По телику опять какого-то бородатого старца с ружьем гоняли. Мол, смертник ислама…
- Где они, эти смертники? Грозный окружили, а боев толком и не было.
- Сплюнь три раза.
- Плюй не плюй, но сам видишь - боевики, как вши, прячутся. Пока только женщин и детей в бой посылают…
Действительно, первые дни главной проблемой войск были толпы мирных жителей, которые блокировали дороги и поселки. Войска вязли, останавливались. Пятились. Стрелять по безоружным - не в традиции русских солдат. И людей бесило, что такие воинственные и героические по телевизору чеченские бойцы посылают вперед детей и женщин в надежде спровоцировать армию на огонь по безоружным, а сами прячутся за спинами и избегают встречи с армией. В лучшем случае их мужества хватало на то, чтобы из засады обстрелять колонну и попытаться скрыться.
* * *
Армия вышла к Грозному. Смяв все заслоны и засады, колонны войск вышли на подступы к городу. Авиация блокирует город с воздуха. Артиллерия занимает господствующие высоты.
Настает черед спецназа.
Все личные документы, фотографии, записные книжки сданы в штаб, запечатаны в конверты и убраны в сейф. Наступают сумерки. Разведывательно-диверсионные группы готовятся к посадке в "вертушки". На бетоне - ряд рюкзаков, карманы бронежелетов, курток оттянуты магазинами, гранатами, ракетницами, запасными боекомплектами. За спинами солдат - тубусы "Мух" и "Шмелей". Последние минуты перед уходом. Последние слова:
- Ты все видел сам. Мы должны быть здесь. И мы должны это сделать. Знаешь, если завтра политики остановят армию и не дадут нам взять Грозный - это будет самым подлым ударом нам в спину. Мы не желаем этой войны, но, уж если она началась, мы хотим ее закончить. И не так, как закончен Карабах или Таджикистан. А раз и навсегда.
Мы воюем здесь не за политиков. Мы воюем здесь за Россию. Попытайся это объяснить там, в Москве.
…"Вертушки" одна за другой отрывались от бетона и растворялись в серых сумерках. Спецназ уходил в бой.
Сорок четвертое декабря
… И теперь каждое утро, когда я просыпаюсь, то молюсь о них. Господи, не дай им умереть!
Пусть будет жив Лexa, мой добрый Леха - "душа моя". Да минует смерть Сергеича. Ему с избытком хватает седины на висках и пуль, просвистевших над его головой. Спаси, Господи, земляка моего Игоря. Видеокамера - такая хрупкая защита. Укрой от безносой Михалыча. Ты спас его в Афгане, сохрани и в этом аду.
Список мой длинен. В нем имена почти всех друзей. Как странно вышло вдруг, что здесь, на чеченской земле, война собрала их всех вместе: журналистов и врачей, десантников и танкистов. Почти все мои друзья на этой земле, на этой войне. Кто-то вернулся, кто-то еще там - под огнем. И опаленный войной, вернувшийся оттуда живым, я в последней своей надежде обращаюсь к Богу. Господь, не оставь их своей сенью. Сохрани! Спаси!
* * *
Эта война соткана из материи преисподней. Тяжело качающиеся рыжие, жирные факелы нефтехранилищ, черная копоть от горизонта до горизонта, нагромождение искореженных глыб металла сгоревшей техники. Руины, завалы, остовы стен, куски тел - свежие и загнившие, изломанное оружие и грязь… Грязь, взбитая, перемешанная гусеницами, колесами, сапогами, разрывами до липкости майонеза, она везде и на всем. На бинтах, на стенах, в горячей банке "тушняка" и на лицах убитых. На одежде и на оружии. По ней невозможно ходить, только скользить, но то и дело в нее приходится падать, вжиматься, спасаясь от пуль или от стервозного свиста падающей мины. Белесая и липкая эта грязь напоминает гной, и, кажется, сама земля этого города, зараженная смертью, отмирает навсегда в этом огне.
* * *
Долго лежим между обломанных "зубов" стен, пережидая очередной обстрел. Сквозь кирпич плечо воспринимает глухие удары пуль. Тук-тук-тук, как гвозди кто-то забивает. Тело непроизвольно сжимается в комок.
Капитан рядом со мной молчалив и измотан. Он здесь уже десять дней - кто был бы больше, мало кого найдешь. Тут и там среди обломков стен горбатятся зеленые скаты касок и бронежилетов - солдаты его батальона. Батальон - это всего полторы сотни человек. Может, даже меньше. Батальон получил задачу выдвинуться на усиление полка, занимающего оборону впереди нас. Собственно говоря, с позиций этого полка нас сейчас и "долбят" из всех калибров. Но капитану это, как видно, достаточно привычно. Он досадливо сколупывает с брови засохшую кляксу грязи и смотрит на часы. Потом на меня.
- Минут через десять - выдохнутся, а там "оборвемся".
"Оборваться" - это установить звуковую связь. Крикнуть попросту, что мы свои.
Как капитан и обещал, огонь понемногу начал стихать. Наконец поперхнулся и замолк самый настырный пулемет. Тогда, резко набрав в легкие воздух, капитан во всю глотку орет:
- Хорош х… ярить, пехота! Свои!..
Спустя несколько секунд из-за стены дома, стоящего метрах в пятидесяти, доносится:
- Кто свои? Отзовись!
- Капитан… второй батальон.
- Покажись!
Капитан еще раз глубоко вздыхает и рывком встает. Но по всему видно, как он напружинен - чуть что юркнет в каменную щель.
Опять пауза. Наконец слышно:
- Давай сюда!
- Подъем! - негромко командует капитан.
Из руин начинают выползать солдаты. Вскоре вся площадка наполняется людьми. Батальон ротными группами перебегает к дому. Комбат и группа управления идут предпоследними.
За стеной мешанина ящиков с боеприпасами, мешков с песком, оружия, ломов, лопат и прочего военного скарба.
Капитана встречает другой капитан. Жмут руки как ни в чем не бывало, но не улыбаются.
- Прости, Игорек, "мохор" (солдатск. - жарг.) решил, что "чечи" в атаку пошли.
- Где ты видел батальон "чечей"?
…Капитан прав. Чеченцы группами больше десяти-пятнадцати человек не воюют. Это, так сказать, ударный отряд. А чаще - трое-пятеро. И обычно родня.
На ящике из-под "Мух" фельдшер бинтует левое предплечье какого-то солдата. На белом бинте ярко проступает кровь.
- Сейчас? - спрашиваю солдата. Тот кивает, кривя от боли губы.
- Сильно?
- Нет, - отвечает фельдшер. - Чуть мазнуло! Кровит только…
В Грозном не найдешь сегодня офицера или солдата, не побывавшего под огнем у своих. По своим кроют все: авиация и артиллерия, танки и снайперы. Сейчас меньше, в первые дни - больше.
Войска, брошенные на штурм города, без четкого взаимодействия, организации единого боевого управления, связи заблудились, перемешались и практически остались в одиночестве. Никто не знал, где соседи, где противник. В такой неразберихе побеждают простейшие инстинкты - бить по всему, что движется. И били. Еще как били.
Командир мотострелкового полка подполковник Владимиров давно прошел здесь фазу страха за свою карьеру. И потому предельно откровенен.
- Когда я слышу рев самолета - меня просто колотит. Авиация работает преступно плохо. Артиллерия чуть лучше. Любое передвижение по городу - это однозначный огонь своих. А уж если это в темное время суток, тут и до расположения своих батальонов можно не дойти. Люди измотаны и взвинчены до предела. Полк десятые сутки в городе. Вошли деблокировать окружение после "новогоднего штурма" части. Сюда пробивались четверо суток. Тут вроде бы как дралась в окружении сводная бригада из Сибири. Так и стоит где дралась, - и комполка кивает в сторону окна. За узкой бойницей - небольшая площадь, на ней сюрреалистический пейзаж. В беспорядке, как на детской площадке игрушки, на площади замерли в самых причудливых формах десятки танков, бээмпэ. Взгляд выдергивает из общей массы невиданную конструкцию. Танковое шасси, вычурная башня, направляющие ракет, колпак локатора, стволы пушек по бокам.
- "Тунгуска", - объясняет командир, - новейший войсковой пэвэошный комплекс. - Какой мудак пригнал его сюда и зачем - ума не приложу.
Это беспорядочно разбросанное стадо сожженной техники подавляет и угнетает.
Сколько же здесь ее?
- Танков мы насчитали восемнадцать. Бэтээры не считали. Там за поворотом еще пара "шилок" стоит.
- Когда их?
- В новогоднюю ночь…
* * *
Когда-то мы узнаем имена тех, кто 31 декабря 1994 года сделал навеки черным днем Российской армии. Когда-то мы узнаем их имена, но сегодня надо знать правду о том, что произошло в ночь с 31-го на 1-е. В новогоднюю ночь в городе Грозном.
Дивизии и бригады в считаные часы дошли до центра, после чего встали, "выполнив задачу". И тогда начался ад. С верхних этажей, из подворотен в колонны ударили сотни гранатометов. Смертельно опасные в поле, но беззащитные, неуклюжие в городе, танки, бэтээры вспыхивали один за другим. По свидетельству уцелевших, колонны уничтожались за минуты.
Трагедию усугубляло то, что войска имели жесткий приказ: "От техники не отходить, в дома не входить!" - найти бы идиота, отдавшего его! Экипажи, пехота, боекомплект - все было в технике. Никто не прятался, не рассредоточивался. Гранатометчики били с крыш, куда даже при максимальном угле возвышения танковой пушки просто не достать. Это было избиение.
Из нескольких сотен танков, БМП, БТР, САУ, вошедших в город, обратно вышли единицы.
Лгут и ерничают "демжурналисты" о том, что техника у нас некачественная. У тех редких танков, которые смогли вырваться, меньше пяти попаданий из гранатомета автор этих строк не насчитал ни у одного. И практически ни у кого не был израсходован даже наполовину боекомплект.
- Я не видел целей, - сказал мне один из танкистов, - а те, которые видел, достать не мог. У меня танк, а не зенитная пушка, чтобы стрелять вверх…
От мотострелкового полка, прибывшего из Самары, осталось несколько офицеров и чуть больше десятка солдат. На девятые сутки в расположение наших войск вышел капитан Евгений Сурин и с ним шестеро солдат - все, что осталось от стрелкового батальона.
От танковой роты на улице Орджоникидзе остались в живых только двое рядовых - москвич Андрей Виноградов и Игорь Куликов из Лобни.
Это было преступление и безумие - загнать в город, напичканный боевиками и оружием, колонны войск. Но грачевские генералы сделали это. Позор им и презрение.
* * *
За двое суток новогодних боев мы понесли чудовищные потери - больше тысячи убитыми и пропавшими без вести.
Даже воздушно-десантные войска - элита армии, единственные действительно боеготовые части на этой войне, за эти три недели боев до Нового года потеряли убитыми двадцать шесть человек, а за двое суток, 1–2 января, - больше восьмидесяти.
Части морской пехоты были спешно доукомплектованы перед выездом моряков с кораблей. Им не дали даже недели на подготовку. Батальоны были брошены в бой, невзирая на то, что почти каждый четвертый моряк автомат в руки впервые взял три дня назад…
К штабу дивизии у горбольницы прибыл сводный полк Закавказского округа. Ротный одного из батальонов бесхитростно спросил: "Где тут можно пристрелять оружие, все новое со складов, не пристрелянное".
Через несколько часов этот батальон был уже введен в бой…
Вообще слово "сводный" - самое распространенное в группировке. Им маскируется та степень развала, до которой дошли войска под руководством "главверха" Ельцина и министра Грачева.
"Сводный" - это значит набранный с "бору по сосенке". Не осталось в Российской армии полнокровных частей и соединений, и потому на войну торопливо собирают все, что можно собрать.
От дивизии собирается "сводный" полк, куда "забивают" всех, кто не может отвертеться от войны. И даже в "сводном" виде этот полк едва укомплектован процентов на пятьдесят…
В "сводных" полках, брошенных на Грозный в новогоднюю ночь, сплошь и рядом экипажи знакомились друг с другом на марше, а уж ни о каком боевом сколачивании подразделений речи не шло.
Один типичный диалог:
Танкист рядовой Еремеев. Из самарского "сводного" полка. Документов у танкиста нет.
- Ротный собрал.
- А как фамилия ротного?
- Не знаю. Нас ему 31-го передали. Не успел запомнить.
- А где он сам?
- На Первомайской сгорел…
Даже в десантных войсках за громкими словами "дивизии", воюющие на том или ином направлении, скрываются "сводные" два-три батальона…
Умываясь своей кровью, под непрерывным огнем противника "сводные" полки становятся боевыми полками, а "сводная" армия чеченского похода становится боевой армией. Становится… но какой ценой?
За три недели боев в одной только Северной группировке из строя выбыло больше тысячи человек убитыми и ранеными…
* * *
Наверное, таким, как этот пехотный комбат, был артиллерийский капитан Тушин у Толстого. Невысокий, плотный, чуть лысеющий, весь какой-то мужиковатый майор Иван Петрович больше похож на тракториста. Сходство усугубляет замызганный до бесцветности грязью бушлат, прокопченные руки.
Батальон Ивана Петровича неторопливо, но упрямо идет к центру Грозного. В день одна-две улицы.
- Так боевой устав, дорогой мой, читать надо, - убеждает меня, хитровато улыбаясь, Петрович. - Уставы же, не зря говорят, кровью пишутся. В городе роте на день ставится задача взять улицу. Батальону - квартал. У нас, считайте, под ружьем (как раньше говорили) чуть больше трехсот бойцов вместо пятисот положенных. Нам квартал - сложно. А вот пару-тройку улиц - возьмем с божьей помощью.
Сначала на улицу просачивается разведка. Если противника там не обнаруживает, то занимает верхние этажи, крыши, а на улицу входят штурмовые группы. Они "чистят" дома и подвалы.
- Каждую квартиру проверь, в каждый закуток залезь, - инструктирует в который раз уже комбат. - Боишься - закати впереди себя гранату, только за угол не забудь спрятаться, да посмотри, чтобы стенка не из фанеры была.
После того как группы "сядут" на дома, на улицу броском выдвигается боевая техника - батальоны, бэтээры и "Уралы" с минометами?
Их сразу рассредоточивают, маскируют среди домов так, чтобы были полностью укрыты от огня гранатометов, занимают оборону, а разведка опять идет вперед.
Петрович совершенно стоически выслушивал льющийся на него из наушников поток отборной матерщины какого-то старшего начальника, требующего "немедленно… броском… с ходу… вперед…" После чего батальон вновь неторопливо двигается по Грозному.
Тактика простая и, как мне кажется, очень эффективная. За неделю боев в батальоне Петровича всего двое убитых и трое раненых. За это же время, как сообщил "по секрету" начальник штаба, "вычистили" больше сотни боевиков.
- Товарищ майор, к вам женщина просится, - докладывает какой-то солдатик из охранения.
- Чеченка?
- Нет. Русская.
Вопрос резонный. Дней пять назад в расположение батальона пришла чеченка. Спросила командира. А потом вытащила из кармана лимонку… Еле выбить из рук успели, благо, она толком и не знала, как с ней обращаться.
- Дети есть? - спросил ее на допросе Петрович.
Давясь слезами, та кивнула:
- Д-двое.
- И что тебе больше делать нечего, как с гранатой бегать по городу? Муж есть?
- Нет. Убили.
- Сейчас?
- Нет. Год назад.
- Так какого же хрена ты дурью маешься?
- Тесть послал.
- Тесть?.. А что же он сам не пошел?
- Старый. Плохо ходит. И у него жена новая. А я вдова. В доме тесно, сказал, детей воспитает сам.
С напутствием тестю оторвать женильный аппарат женщину выгоняют из расположения…
- Русская? Веди!
Заходит женщина. Как все гражданские люди в этом городе - без определенного возраста. Усталость, грязь, изнеможение. Если она скажет, что ей тридцать - поверишь, но если скажет, что пятьдесят, тоже поверишь.
- Здравствуйте, - спокойно здоровается она. Обводит взглядом всех. Останавливается на Петровиче, сразу признав в нем начальника. - У меня сверху живет чеченец из дудаевской контрразведки. Он сейчас дома вещи собирает. С ним еще четверо. У них автоматы и труба, которой танки жгут. Я могу проводить.
- Где это? - спрашивает Петрович.
Женщину подводят к карте. Она называет адрес. Уточняют, как пройти.
Наконец комбат вызывает разведчиков. Ставит задачу сухощавому старшему лейтенанту. Женщина вызывается проводить, но ее оставляют в штабе. Возможно, "на всякий случай"…
Пока ожидаем разведку, слушаем бесхитростный ее рассказ.
Нина Сергеевна по профессии - воспитатель в яслях. Была. Муж - инженер-нефтяник. Двое сыновей росли. Незадолго до прихода к власти Дудаева муж Нины Сергеевны, родом из Краснодара, сам казак, увлекся историей Сунженского казачества, ездил по станицам, встречался с людьми. Была у него мечта возродить сунженское казачество.
Через месяц после прихода к власти Дудаева за мужем пришли. Вооруженная группа чеченцев. Без ордера, без вещей мужа забрали и увели. Больше его Нина Сергеевна не видела. Старшему сыну было в ту пору семнадцать, младшему - четырнадцать. Через полгода после восемнадцатилетия старшего тоже точно гак же ночью увели. Младшего Нина Сергеевна вывезла в станицу к знакомым. Там сейчас и живет.
- Почему сама не уехала?
- Жить у чужих людей горько. Да и хоть какая-то надежда оставалась - вдруг вернутся…
Где-то неподалеку вдруг начинается перестрелка, но сразу резко обрывается.
- Все "чики-чики", командир. Двоих взяли, остальных "завалили". Вести?
- Нина Сергеевна, вас сейчас старшина покормит, есть хотите, небось? Даст продуктов с собой, чем богаты, поделимся. И проводит. Не надо, чтобы ваш сосед вас видел.
Но женщина неожиданно жестко возражает.
- Нет, я не уйду. Пусть этот гад меня увидит. Он, сволочь, полтора года мне в лицо скалился: что, мол, тварь русская, извели твое семя?
Заводят двоих. Солдат вслед заносит четыре автомата, самодельные подсумки с магазинами и трубу гранатомета.