ПОСЛЕДНИЙ ПАШКИН БОЙ
Горный лес в Чечне бойцы прозвали кавказскими джунглями. Деревья, увитые плющом, густой орешник, трава - по пояс. Крутые, скользкие от опавшей прошлогодней листвы склоны. Духота, шум ветра, шелест листвы, какофония птичьих криков. Видимость десять-двадцать метров. Точно, джунгли!
Разведрота 166-й бригады пробиралась сквозь лес, обходя с севера Бамут. Точнее - уже обойдя. Он остался где-то справа и позади. Рота спускалась к долине реки, вдоль которой шла одна из основных "духовских" дорог, по которой обычно осуществлялись перегруппировки войск дудаевцев.
Передовой дозор углубился в густой орешник на седловине между двух вершин в предгорье Бамута. И здесь, как это часто случается на войне, прямо из пустого кустарника навстречу разведчикам выкатила густая толпа "духов".
В такие мгновения все решают секунды - кто раньше успеет среагировать, вскинуть автомат, упасть на землю.
"Духи" явно не ожидали увидеть здесь русских…
Встречный бой в лесу - жесток и страшен. Встречный бой в лесу - это драка в упор. Это жгучие брызги мозгов на лице из разваленной очередью в упор черепной коробки "духа". Это хриплое дыхание врага, его чесночная вонь. Топот, мат, крики. Вой пуль. Это чьи-то гранаты, прыгающие по склону у ног. И нет времени оглядеться, нет окопа, чтобы спрятаться, нет никакой тактики действий, нет тыла. Только заросли перед тобой, только чьи-то силуэты, мелькающие в них, "кипящая" от пуль листва. Грохот очередей.
Нет разума, нет расчета. Только звериные, реликтовые инстинкты.
Упасть! Развалить густой кустарник впереди очередью. Перекатиться.
Озвереть от ожога чужой пули, проникшей вскользь в бедро.
Рвануть кольцо гранаты и, швырнув ее в сторону, откуда прилетела пуля, метнуться за гнилой пень, что в паре метров слева, и за ним торопливо оторвать от ствола пустой магазин. Рычаговым движением забить полный и, передергивая затвор, вдруг прыгнуть в сторону, почувствовать каким-то шестым чувством летящий к твоей "лежке" выстрел из "граника".
А потом полуоглушенный разрывом, уже поставив на себе крест, смирившись со всем на свете, с пояса, в полный рост рубить очередями кустарник, фигуры, мечущиеся в нем, и пьянеть от этой свободы от жизни, от будущего и прошлого. Орать, не слыша самого себя:
- Вали их, братва!!! Вали "чехов"! Все здесь сдохнете, суки!
…Их было семеро разведчиков против полусотни "духов", вдруг выкатившихся из кустарника навстречу готовому дозору. Можно было залечь, отойти, спрятаться, но слишком велика была ненависть к душманам и слишком долго копилась она в этом изматывающем рейде, и дозор, вместо того чтобы спрятаться, замереть, отойти, пошел в атаку. Растерянные, раздавленные таким напором "чечи" отхлынули, залегли. Но вскоре сообразили, что русских совсем мало, и сами пошли в атаку.
В этот момент чеченский снайпер тяжело ранил пулеметчика Сергея Прибыловского, и уже дозору пришлось занимать оборону, чтобы дождаться своих, торопливо спешащих к месту боя. В этой неразберихе к Сергею кинулся его друг Паша, рядовой разведроты Павел Нарышкин.
- Отходи, Пашка, мне не уйти, - зажимая рану, прохрипел Сергей. Но, не обращая внимания на огонь, Паша взвалил на себя раненого и потащил к толстому стволу поваленного дерева, за которым укрылись разведчики. Перевалил его через ствол и вдруг осел, упал ничком - "духовская" пуля ударила прямо в сердце…
Ему было всего девятнадцать лет, рядовому Паше Нарышкину.
"Нет большего подвига, кроме как того, кто положит душу за други своя", - сказано в Библии. Вечная тебе память, русский солдат Паша!
Потом подошли огневые группы, и "чехи" в панике покатились вниз по склону, оставив на нем пятнадцать своих трупов и горящий танк, который подожгли гранатометчики разведроты. Потом была Победа…Одна на всех - как в песне. И на Пашу тоже…
ЛУЧШЕ БЫ МЕНЯ…
Комбат из 136-й плакал. Неумело, непривычно, давясь редкими, едкими слезами, выкатывавшимися из его темных кавказских глаз. Комбат был дагестанец. И бригада его была дагестанской, 136-я, сформированная в Дагестане. Воевала с осени прошлого года умело, расчетливо. Почти без потерь. До Бамута…
Батальон комбата блокировал Бамут с юго-востока, и именно здесь зажатые в полукольцо дудаевцы пошли на прорыв.
- …лять, я такое только в кино видел, - почти хрипел, стараясь удержать от рыданий голос, комбат. - Они цепями, как немцы в Отечественную, прут на нас. Обкуренные, орут: "Аллах акбар! Аллах акбар!" А у меня по половине боекомплекта осталось на человека. Рукопашная началась.
Один доктора схватил за плечо: "Ты кто?!" Тот его в упор из автомата завалил, и его самого тут же снайпер "снял". Только вздохнуть успел так тихо-тихо после выстрела. И умер…
Лучше бы я оттуда не вернулся… Андрей погиб. У него только недавно отец умер. Мать еще из больницы не вышла. Все хотела сына увидеть…
Комбат потерял в этом бою четырнадцать человек. Почти все - солдаты-срочники. Мальчишки. Дудаевцы оставили там больше сотни своих трупов… Но легче от этого комбату не было. Он плакал по своим. Пил водку и снова давился слезами…
СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
…Последний раз Костю я видел под Белгатоем в марте, когда он, кривясь от боли, припадая на простреленную ногу, ковылял от привезшей его МТЛБ к "вертушке", куда уже загрузили тело погибшего разведчика, где мычал что-то в промедоловом дурмане обгоревший танкист.
В рокерской косынке с черепами, злой, еще не отошедший от боя, Костя уже из распахнутого люка крикнул братве, загружавшей МТЛБ с красным крестом ящиками с боеприпасами:
- На мое место никого не брать! Не задержусь!
И вот все тот же Костя, в той же косынке и самопальном "разгрузнике" сидел рядом на броне бээмпэшки разведроты. Он не задержался. Наскоро подлечившись, сбежал сюда. Шел наравне со всеми через горы, тащил, как и все, на себе боеприпасы. Бился со встречными отрядами "чехов". Брал Бамут.
- Не могу я уже без них, - кивает Костя в сторону разведчиков, воробьями облепивших броню, - прикипел к братве, к работе этой.
Я же доброволец-контрактник. Здесь мне - по кайфу! Настоящие люди не продадут, не бросят. И враги - что надо. Злые, беспощадные, хитрые. Таких и "валить" приятно. Нет, я здесь своим делом занимаюсь. Чем больше я здесь "нохчей" в землю вгоню, тем легче потом в России будет. Это же зверье. Мы для них никто. Быдло. Вот я и отучаю их от эгоизма…
В кармане "мабуты" Костя таскает зеленый берет и ухо того белгатойского "духа", который убил Костиного друга и которого, в свою очередь, завалил Костя.
Моего земляка Николаича я тоже последний раз видел под Белгатоем. Все в той же заношенной трофейной кожанке он больше похож на таксиста, чем на механика-водителя БМП. Тогда, под Белгатоем, его БМП была уничтожена чеченским ПТУ Ром, а сам он чудом остался жив, выброшенный взрывом из люка. Сегодня он все так же за рычагами БМП. Прошел Дарго, Ведено, Гойское. Теперь вот - Бамут.
Николаич переживает, что давно нет писем из дома. В последнем дочь написала, что приболела. Жена вроде бы должна была лечь в больницу. Помочь надо, а денег им послать он не может по причине полного их отсутствия. Деньги в далекой Твери, откуда, собственно, и набиралась бригада. Чтобы получить их, надо для начала туда вернуться. Только вот когда?
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Под утро из леса вернулась разведка, чудом оставшаяся в живых. Там, в лесу, оставшись по вине одного разгильдяя без связи и приборов ночного видения, разведчики до глубокой ночи отлеживались в кустарнике, боясь шевельнуться, а по лесу, буквально в десятке метров, шарились "духи", переметнувшиеся в другой район.
Связисту, не зарядившему аккумуляторы, тут же, на окраине, набили морду, чему он не слишком огорчился, справедливо посчитав, что набитая своими морда - это не отрезанная "чехами" голова…
В этот день в Бамуте заработала баня. Тот, кто мерз до бесчувствия ночью в засаде, кто глотал взбитую пыль, кто брел по грязевому руслу оврага, скользя и падая, кто спал среди разбитых стен под дождем, тот знает, какое это счастье - баня!
Организовал ее невысокий бородатый доктор бригады.
Доктор был родом из Донецкой области, чем сразу стал мне симпатичен в силу некоторых личных обстоятельств. Но вдвойне симпатичен он стал, когда выяснилось, что во дворе полуразбитого дома, где расположилась "медицина", не просто баня, а баня с парилкой!
В небольшом кирпичном сарайчике кипела на стальной печке вода в котле, сама печь, полузасыпанная булыжником, буквально дышала жаром. Со всех окрестных домов сюда стащили тазы, шайки, баки, бидоны. На веники пошли ветви дуба, росшего неподалеку.
То нэ пэрэдаты! - як кажут на Украине. Горячий сырой жар выдавливал из тела промозглую ночную выстуженность, ласкал, разминал избитые усталые ноги. Выметал из души страх и запредельное напряжение прошедшей ночи. Баня - праздник. Баня - лекарство. Баня - наслаждение. И когда наконец-то растершись полотенцем до особого скрипа отмытой кожи, мы вывалили на улицу, Бамут стал иным.
Он больше не был чеченской твердыней, вражеской крепостью. Он вдруг стал нашим - близким, родным, русским. В нем было солнечно, тепло и спокойно. И хотя то и дело рвались где-то за окраинами снаряды, перестреливались с кем-то "блоки", здесь, в чеченском Бамуте, наступило обычное русское воскресенье.
Потом мы долго-долго пили духовитый с костра чай, разморенно откинувшись на спинки стульев, притащенных откуда-то солдатами. Жмурились на солнце, подставляя ему свои белые, незагорелые тела. Говорили ни о чем и обо всем сразу.
А вечером, собравшись во дворе, где жили разведчики, уже водкой, по-православному, поминали павших, пили за победу, за нас, за Россию.
В это воскресенье Бамут стал русским…
ПЕРЕМИРИЕ
…Моздок был перекрыт наглухо. Сотни солдат и офицеров бесцельно слонялись вокруг КП авиации в надежде на "борт". Но тщетно. Самолеты не летали. Потому как в Чечню прилетел "сам".
Часа в четыре из дверей КП вышел один из пилотов и, глубоко затянувшись сигаретой, посмотрел на толпу, а потом сообщил:
- Ну что, новость слышали? Конец войне. Нам запретили вести какие-либо боевые действия. Перемирие. Переговоры. Мать их…
Толпа заволновалась, как встревоженный муравейник.
- Опять будет как прошлым летом, - горячился пехотный подполковник. - Кому перемирие сейчас нужно? Нам? Да мы их только-только баз основных лишили, гонять начали. И - на тебе - мир! Сейчас опять дадут "духам" передышку, те переформируются, отлежатся, отъедятся, перевооружатся - и начнут по новой.
Такого удара в спину армия не знала давно. Разгромленным, рассеянным дудаевским бандам был подарен мир. У армии в очередной раз украли победу…
Я ВЕРНУСЬ
…Мне снится эта война. Снятся эти горы. В душной московской квартире во снах ко мне приходят люди, которые остались там. Их улыбки, их рукопожатия. Их тяжелая святая солдатская работа.
Я не знаю, почему меня тянет туда. Может быть, потому, что в липком клейстере нынешней жизни, с ее обманами, изменами, властью денег и подлости, они там настоящие, истинные в своей ирреальной, кровавой и страшной действительности. Там тяжело и опасно, но там меня никогда не предаст "Гюрза", разделит последнюю банку тушенки Игорек. Мне всегда найдет спальник комбат Крым, а случись что - вытащит на себе Костя Питерский.
И, чудом оставшись в живых, вернувшись в Москву, зарекшись надолго от этих поездок, ночью во сне я опять иду бамутской улицей в цепи разведчиков "бешеной" 166-й бригады. И, проснувшись утром, вдруг понимаю, что обязательно вернусь туда, к ним. Не могу не вернуться…
Расстрел
…Грузились спешно. Потому как проспали подъем и вылезли из палатки, когда уже в других торопливо добивали сухпай - завтракали.
С утра броня БМП была как инеем покрыта ледяным потом росы и отдавала в тело какой-то холодной дрожью в плечах и лопатках. Привычная, ставшая родной за эти месяцы машина вдруг показалось чужой, холодной, мертвой. И, торопливо отогнав это чувство, как-то даже виновато я забрасывал в дверцы десантного люка спальники, подушки, сумки и рюкзаки. Но память смертного холода мертвой машины не уходила, жила в пальцах, в спине, под сердцем. Тревожно теснило грудь необъяснимой тоской.
На завтрак времени уже не было, и, наскоро расковыряв банку тушенки, народ полез на броню.
Бээмпэшка на марше очень похожа на средневековый пиратский челн. Горбатятся рыжие в засохшей корке грязи ящики с боеприпасами, "принайтованные" к башне и служащие дополнительной броней. За башней - сложный рельеф каких-то подушек, снятых автомобильных сиденьев, матрасов. Тут сидит десант. У каждого свое привычное место, своя излюбленная для многочасовой езды поза. Впереди, перед башней, места командиров. Первый класс. Под спиной - удобный наклон башни. Под мышкой - ствол пушки. Ноги лежат на ребристом стальном листе, под которым укрыт движок.
Сходство с пиратским кораблем дополняют стремительные "корабельные" обводы БМП. Ее острый, как нос корабля, лобовой лист брони. Торчащие в разные стороны стволы оружия десанта, антенны, ящики, брезент. И над всем этим в небе трепещет привязанный к кончику антенны алый флаг - снятый по случаю с пионерского горна, найденного в одном из разбитых домов на окраине Грозного.
Рота уходит на сопровождение колонны с топливом и боеприпасами. Штук тридцать "КамАЗов", "ЗИЛов" замерли цепью вдоль дороги. Собравшись кучками тут и там, курили водители. Бээмпэшки, как сторожевые псы, сновали вдоль колонны, встраивались в нее, согласно замыслу высокого, мослатого подполковника - старшего колонны. Пыхали сизым соляровым дымом. Замирали в ожидании команды.
Подполковник был сердит и взвинчен:
- Вашу мать, мы уже сорок минут как должны быть в дороге! Где танк с тралом? Связист, передай этому… чудаку, что если через пять минут он не займет свое место, я его заставлю самого вместо трала впереди бежать. Авианаводчик, где твои "соколы"?
- Сейчас взлетают, но сопровождать могут лишь до предгорья. Низкая облачность, уже с пятисот метров видимость ноль. Туда им никак не залезть.
- На хрена они мне здесь, в долине? Они мне там, в горах, нужны. Меня облачность ваша не колышет ни в малейшей степени. Ты меня понял? Так и передай своим, пусть хоть на брюхе ползают, но чтобы прикрывали до конечной точки.
Авианаводчик лишь пожал плечами.
Подполковник был зампотылом того полка, куда, собственно, и шла колонна. Судя по всему, нраву он был нелегкого, чапаевец - называют таких в войсках.
- Где ротный сопровождения? Так, капитан, слушай сюда. "Коробочки" расставил? Молодец. Я пойду на штабной бээмпэшке в центре. Мой позывной - "сотый", записывай! Авианаводчик - сто третий, ты - сто четвертый. Танкист - сто пятый. "Санитарка" - сто шестая… Если попадем под обстрел - не останавливаться, скорости не снижать. Две последние твои "коробочки" - эвакуаторы. Подбирают водил с подбитых машин, не успевших запрыгнуть на другие. Подбитые грузовики - расстреливай с ходу из пушек и сталкивай с дороги. Все "КамАЗы" - со жратвой и шмотками. "ЗИЛы" - с боеприпасами. Уяснил? Давай дуй, ставь своим задачу!
Мимо, густо пыхтя соляровым чадом, прополз в голову колонны танк, держа перед собой тяжелую, всклокоченную "бороду" минного трала.
Еще четверть часа суеты, и наконец в наушниках раздалось долгожданное:
- Всем - пять! - команда "вперед".
И "нитка" - общий позывной колонны - потянулась за ворота лагеря.
Колька - механик-водитель, контрактник из Твери, ловко закрепил по афганской привычке "АКМС" стволом в скобе на броне перед собой и нырнул в люк. Бээмпэшка взревела движком. Неторопливо качнулась на месте и, клюнув носом, поползла вперед…