Однако жажда мучала не меньше, чем боль, и он не мог отойти от болотца, а кружил вокруг него, как на привязи, пока не обессилел вконец. Он лежал ничком, уткнувшись в росистую траву, и перед глазами у него светились на листьях жемчужные капельки влаги. Он втягивал их губами, слизывал языком - это еще больше разжигало жажду. Наткнувшись на свои следы, оставленные в топкой почве, он обнаружил, что в ямку насочилось немного мутной воды. Выпил ее одним глотком и стал ждать, когда наберется снова. Вода сочилась слишком медленно. Тогда ножом он углубил ямку, и дело пошло веселее: каждые пять минут на дне скапливалось полстакана черной и дурно пахнувшей болотной воды. Он припадал к ней губами и пил с жадностью и отвращением. Напившись, тяжело перевалился на спину, чувствуя, что больше не в силах сдвинуться с места.
Никуда ему отсюда не уйти. Здесь его позиция. Похоже, последняя позиция. Ну что же, не так уж она плоха! С тыла прикрывает болотце - не подберутся. Фланги, правда, открытые, нехорошие; он лежал на пологом скате, как на краю огромного блюдца, этот край простреливался с двух сторон. Зато по фронту обзор был великолепным, редкие деревья и куртинки ивняка не мешали наблюдению, но маскировали Никифора и давали возможность маневра.
"Рация! - вспомнил он. - Надо бы найти рацию и передать о случившемся…" И тут же отбросил эту мысль. Он не в состоянии передвинуться на два метра в сторону, а чтобы отыскать рацию, надо излазить лес в радиусе по меньшей мере двух километров. И надо же так случиться, что он ударился о сухое дерево именно тем бедром, которое год назад было раздроблено пулей!.. Ах, если б только не нога, он исчез бы в этом болотистом лесу, как иголка в стогу сена… Но, может быть, еще повезет: товарищи найдут его раньше, чем появятся немцы…
Мысли мешались в его голове, и ни одну из них он не додумывал до конца. Нельзя их было додумать, потому что на вопросы, которые вставали перед ним, не было ответов. И прежде всего не было ясности в самом главном: успели заметить его парашют или нет? Будет ли облава или нет?
Утреннее атласно-голубое небо простиралось над Никифором. В ближних кустах пересвистывались малиновки. Подальше, в чащобе, неутомимо выщелкивал соловей. Что соловью война! Знай себе поет, неразумная птаха.
Дарья Даниловна Козлова после долгих хождений в сельуправу получила пропуск на проезд в плавни за дровами.
До войны, чтобы насобирать сухих сучьев на растопку, она прямо со своего огорода шла в кустарник, которым начинались плавни, - дрова были под боком. Но при новых порядках выходить за околицу, не имея соответствующего разрешения, стало рискованно. Каждого задержанного в плавнях или при выходе из них сажали в кладовку при сельуправе "для выяснения личности и целей, коими задержанный руководствовался, нарушая установленные правила", - так мотивировалась причина арестов в приказе Раевского. Эти строгости были введены потому, что в плавнях, хотя и не было теперь партизанского отряда, все же находили себе убежище опасные для нового порядка люди.
Пропуск Дарье Даниловне выдали однодневный. Она рассчитывала трижды обернуться засветло. Но вышло так, что в этот день по селу ходили полицаи и переписывали скотину. Дарья Даниловна побоялась оставить хату на малолетних дочерей: сидела, ждала. Полицаев не дождалась, а половину дня потеряла даром. Прибежавшая с базарной площади Маруся, захлебываясь, сообщила: всех полицаев посадили на грузовик и отправили в село Верхний Рогачик, где высадился красный десант.
Новость распространялась с телеграфной быстротой. Бабы обсуждали ее на все лады. Говорили, что Красная Армия начала наступление и что ни день будет в Знаменке. В предвидении близких боев кое-кто уже связывал добро в узлы, готовясь при первом выстреле перекочевать в погреб.
Дарья Даниловна зазвала проходившую мимо хаты Зою Приданцеву, эвакуированную из Киева девушку, которая квартировала на соседней улице, и спросила:
- Люди языками треплют, будто Червона Армия наступает - верно ай нет?
- Не знаю, Дарья Даниловна, - честно ответила Зоя. - Но насчет десанта похоже на правду. Рожи у полицаев очень перепуганные. И две машины с немцами проехали на Рогачик, пушки сзади прицепленные…
- А-а, да! Ну да! - кивала Дарья Даниловна, поджимая губы оборочкой. В последнее время у неё появилась привычка соглашаться со всем, что бы ей ни говорили. Спросит, а потом кивает, слушая ответ: правильно, а я, дура, ведь и не знала!..
Так-то по нынешним временам было безопасней.
Зое Приданцевой Дарья Даниловна доверяла. Однако не в такой мере, чтобы быть откровенной. Зоя в Знаменке очутилась случайно. Она окончила Киевский художественный институт, но сдать выпускные экзамены не успела - пришлось эвакуироваться. Ехала на попутном грузовике, направлявшемся в Ростов. Около Никополя машина двое суток ждала очереди на переправу через Днепр и не дождалась. Оказавшись в тылу у немцев, Зоя растерялась: родные были теперь по ту сторону фронта, возвращаться в Киев не имело смысла. Выручила знаменская женщина, которая провожала мобилизованного в армию мужа и тоже застряла у переправы. Она предложила девушке, пока суть да дело, пожить у нее в Знаменке. Зоя с благодарностью приняла предложение да так и осталась в селе. Зарабатывала себе на хлеб как могла: разрисовывала на бумаге и полотне пестрые коврики и меняла их на продукты, шила на продажу кофточки, вместе с женщинами из "Второй пятилетки" ходила работать в степь.
Дарья Даниловна не раз беседовала с Зоей во время совместной работы. Девушка пришлась ей по душе: бесхитростная, старательная, скромная. И к тому же образованная. Образованным видней что к чему, и Дарья Даниловна частенько подступалась к ней с вопросами. Поддерживая дружбу с молоденькой художницей, ссужала ее молоком, картошкой, мочеными яблоками из своего сада.
Вот и теперь, выяснив что нужно, Дарья Даниловна по обыкновению пригласила Зою:
- Прибегай вечерком - молочка дам.
- Спасибо. Мне, право, неудобно, Дарья Даниловна: чем я оплачу за вашу доброту?
- А я требую платы? Знаю, у тебя ни кола ни двора. Приходи, не стесняйся. Мне молоко-то не продавать. Хватает дочкам, и ладно.
Проводив гостью, Дарья Даниловна заторопилась. Выкатила из сарая ручную тележку, отыскала топор, веревку. Прихватила серп, чтоб заодно нажать для коровы травы. Старшей тринадцатилетней дочери строго-настрого наказала никуда не отлучаться из хаты. Младшую взяла с собой.
Из крайнего проулка Нижней улицы дорога, вильнув между чечей Мамасаркой и поросшим кугой озерцом, уходила в плавни. Колеса тележки мягко катились но сырым колеям. По обе стороны густо курчавилась зелень. Местами ветки смыкались над головой, образуя зеленый туннель. В плавнях и трава, и деревья-все было сочным и мощным.
Мать и дочь шагали рядом, везя за собой тележку. У прошлогодних порубок Дарья Даниловна огляделась и сказала:
- Тут, доню, и наберем. Зачем далеко забиваться? Гля-ко, сколько сучьев!
Маруся запрыгала меж пеньков, подбирая сушняк.
- Далеко не отбивайся, - прикрикнула мать.
- Ладно, маманя.
А у самой аж платье завивается - летит к дальним кустам, где заприметила кучку хвороста. Притащила оберемок и радостно ей, что мать в работе опередила. Дарья Даниловна подбирает каждый сучок, попавший под ноги, топором срубает сухостой. А Маруся нетерпеливая-ей чтоб сразу кучу дров.
Часа не прошло, как вдвоем наполнили тележку.
- Маманя, - заныла Маруся. - А, мам! Дай буду резать траву, а ты дрова увязывай.
- Бери, - мать сунула ей сери. - Да не обрежься, гляди! - крикнула вдогонку.
Дарья Даниловна затягивала возок веревкой, когда из-за кустов стремглав выскочила Маруся, ткнулась в бок матери и, оглядываясь, зачастила испуганным шепотом:
- Тамотка, на болоте, пребольшущее полотно лежит… И веревки какие-то. И кричит кто-то, а никого не видать.
- А серп куда дела? - недовольно спросила мать.
- Кинула… Мне страшно, маманя! - всхлипнула девочка.
Хоть и сама взволновалась Дарья Даниловна, но-дочь успокаивала:
- Фу, дурная! То ж тебе померещилось. И чего пугаться? Зараз вдвоем пойдем и посмотрим, что за полотно.
Они отправились, взявшись за руки, к болоту. Там и в самом деле лежал огромный белый кусок материи.
Частью он был залит водой, а где росли куга и остролист, материя топорщилась, белоснежно сияя.
- Кто тут? - громко спросила Дарья Даниловна, вглядываясь в непонятные веревки, привязанные к материи.
Вдали куковала кукушка - отсчитывала кому-то года. Резко вскрикнула на лету сорока. Маруся вздрогнула и крепче уцепилась за руку матери.
Безотчетный страх дочери передался Дарье Даниловне. Ей захотелось поскорей уйти от этого места. У обеих дрожали колени, и достаточно было шороха, чтоб они бросились бежать, не чуя под собою ног.
Однако мать нашла силы, чтобы переломить страх. Отвернувшись от болота, она нарочито размеренными движениями принялась собирать срезанную дочерью траву. Марусе сказала повелительно:
- Ищи серп.
- Вон он, маманя, - Маруся боязливо показала на бугорок, где кончалась выжатая полоска травы. С этого бугорка девочка и разглядела на болоте материю, которую приняла вначале за густые заросли белых цветов.
Маруся ни на шаг не отходила от матери и, как воробей, беспрерывно вертела головой.
На бугре Дарья Даниловна еще раз посмотрела на болото: эта проклятая материя, не понятно как очутившаяся среди топи, магнитно притягивала взгляд. "Не с неба же она упала?" - подумала женщина. И тут ее словно осенило:
- Парашют это! Красный десант!
Девочка озадаченно посмотрела на мать. Когда разъяснилось таинственное и непонятное, исчез и порожденный им страх. Теперь мать с дочерью разглядывали серебристую ткань, пытаясь понять: как же выбрался из болота парашютист?
- Он утоп, маманя? - спросила Маруся.
- Типун тебе на язык! - рассердилась Дарья Даниловна. Ей и самой торкнулась в голову такая догадка; вокруг болотца щетиной торчала густая трава, и не было на ней примятин, которые неминуемо оставил бы вылезавший из воды человек. Кроме того, веревки парашюта все до одной уходили под воду, а на этих веревках (Дарья Даниловна помнила картинку в календаре) должен был висеть человек. "Неуж и впрямь утоп?" - с жалостью подумала она.
- Ты, стрекотуха, помалкивай, - строго сказала она дочери, - Не то нас с тобой в каталажку засодют!..
- А я помалкиваю.
- Вот-вот! О чем тебе и вдалбливаю!.. А красный парашютист не утоп. Не такой он, чтоб зря утопнуть. Небось видел, куда садился. - Последние слова Дарья Даниловна произнесла больше для своего успокоения, чем для дочери.
Марусю же разжигало любопытство:
- Маманя, а где он будет ночевать, тот парашютист?
- Под кустом переночует. Не зима теперича - лето.
- А кушать ему чего?
- Люди вынесут.
- А что делать он будет?
- Я не бабка-всезнайка… Откуда мне знать?
В молчании прошли они обратный путь. Дарья Даниловна несла, перегнувшись, вязку травы. Маруся бежала впереди, подпрыгивая и балуясь серпом. Срезанные девочкой, никли стебли болиголова и молочая.
Они подошли к возку с дровами; из-за него поднялся вдруг человек с болезненно запавшими глазами, с засохшими кровоподтеками на лице, в грязной и разодранной во многих местах красноармейской форме. Одной рукой он держался за самодельный костыль, в другой был синевато поблескивающий на солнце тупорылый автомат.
Верёвка выскользнула из рук женщины. Шелестя, упала вязка травы. Следом опустилась на землю и сама Дарья Даниловна - ноги отказались служить. С криком "Маманя!" бросилась к ней Маруся.
С досадой увидел Никифор, какое ошеломляющее впечатление произвел он на женщину и девочку. И надо ему появиться перед ними так внезапно! "Еще, дурень, автомат напоказ выставил", - выругал себя и сделал дружелюбный, успокоительный жест.
- Не бойтесь, - сказал он. - Я худого не сделаю. Заблудился я… И ногу, как на грех, повредил. Это что там за деревня, мамаша?
Дарья Даниловна криво улыбнулась, медленно встала на ноги.
- Испужал ты меня до смерти, сынок, - слабым голосом проговорила она, не сводя с Никифора часто мигающих глаз.
- Простите, нечаянно так вышло. Так далеко до деревни-то?
- Село у нас. Километра три, и то не будет. Женщина мало-помалу приходила в себя от испуга.
Она смотрела на Никифора острым любопытствующим взглядом.
- Как же ваше село называется?
- Большой Знаменкой. А наш край - Алексеевной. - И, осмелев, сама задала вопрос: - Ты откуда, сынок?
- Дальний я, - уклончиво ответил Никифор. - Что ж, в вашем селе немцы стоят?
- Немцы в Каменке. Там комендатура ихняя. А у нас полицаи.
- Полицаи хуже немцев! - выпалила Маруся. - Вам, дяденька, поскореича надо уходить, а то они всех парашютистов ловят…
- Цыц! - крикнула мать. - Кому говорила, чтоб помалкивала?..
- Каких парашютистов? - с неуклюже разыгранным удивлением спросил Никифор.
- Вот что, - сказала Дарья Даниловна. - Стара я, сынок, чтоб меня за нос водили. Мы твой парашют видели на болоте. Хошь притворяйся, хошь нет - только советую: из плавней поскореича выбирайся: тут полицаи облавы делают и тебя могут поймать.
Под серым налетом грязи на лице у Никифора проступил румянец.
- Что ж, - сказал он внезапно охрипшим голосом. - Если вы догадались, то помогите мне… - Он опустился на пенек, осторожно вытянув больную ногу. - Мне укрыться где-нибудь… На время. Пока подживет нога.
Дарья Даниловна ответила ему не сразу. Нелегко сказать "да", когда за это можно заплатить ценою собственной жизни. Но сказать "нет" тоже не могла. А Никифор, видя нелегкое раздумье женщины, заподозрил неладное: "Уж не обдумывает ли она, как выдать меня немцам?.."
Дарья Даниловна Козлова - бывший депутат Знаменского сельсовета и передовая ланкова колхоза "Вторая пятилетка" - раздумывала сейчас не о том, помогать или не помогать. Она прикидывала, как лучше и безопаснее спрятать парашютиста. Но ничего лучшего, чем взять его в свою хату, не придумала.
Так и сказала:
- Сховаю тебя покуда в своей хате, а поправишься - побачим.
- Спасибо, - выдавил из себя Никифор.
Он колебался: довериться ли этой женщине или поставить свои условия, при которых она не смогла бы безнаказанно его предать.
- Мы тебя в возке довезем. Хворостом завалим и довезем…
"А-а! - решил Никифор. - Будь что будет!"
- Ты племянником моим скажешься, - толковала женщина. - Меня зовут Дарья Даниловна, а по фамилии Козлова. А тебя как величать?
Вопрос застал Никифора врасплох.
- Дмитрием… э-э… Махиным.
Это была первая пришедшая на ум фамилия - фамилия мужа сестры. Он почему-то полагал, что свою настоящую фамилию должен скрыть. Словно не все равно, под какой фамилией умирать, если попадешься в лапы к немцам!..
Дарья Даниловна свалила с возка хворост, разостлала на днище траву. Никифор полез туда с автоматом в руках, но Дарья Даниловна запротестовала:
- Господь с тобою, Митя! Свою стрелялку здесь оставь. Обыск в хате сделают, тогда верный конец. А так еще попробуй докажи, что ты не мой племянник!..
Никифор слабо улыбнулся: женщина оказалась не такой уж простоватой, а самое главное - он начинал ей верить.
Автомат он спрятал в дупле старой ивы. Огляделся, запоминая место.
В маленькой ручной тележке пришлось лежать боком, скорчившись в три погибели. Сверху Дарья Даниловна с помощью Маруси соорудила перекрытие из хвороста, но, как ни старалась, не сумела уложить хворост так, чтобы при движении возка он не беспокоил больную ногу Никифора. Стоило возку тронуться, как большие и мелкие сучки стали долбить, сверлить тело. Никифор изо всех сил упирался в хворостяной настил, чтобы создать промежуток между ним и собой. На ухабах возок раскачивался, хворост давил с двойной тяжестью, и Никифор скрипел зубами от боли.
Время от времени Дарья Даниловна останавливалась передохнуть и шепотом окликала:
- Митя? Как тебе?
- Ничего. Нормально, - отвечал Никифор. Снова катился возок и снова мучился от боли Никифор. Тело его обсыпало скользким потом, руки одеревенели.
Шелест деревьев прекратился, а стук колес стал звонче - Никифор догадался, что выехали из леса. Вскоре рядом послышалось квохтанье кур, мемекнул теленок, где-то хлопнула дверь и женский голос певуче произнес:
- Коленька-а! Иди, сыночек, к маме. Ну? Ножками топ-топ…
Потом грубый мужской бас прокричал:
- Эй, а ну погоди!
Возок остановился. "Попался!.. - ёкнуло у Никифора сердце. - Черт меня дернул оставить автомат…" Неторопливые грузные шаги оборвались рядом.
- В плавни ездила? А пропуск имеешь?
- Как же, господин Эсаулов! Вот он. Раевский вчерась выдал, - взволнованно зачастила Дарья Даниловна.
- Гм! - откашлялся бас.
- А это зачем у тебя?..
Он подошел вплотную к возку - Никифор слышал его сиплое дыханье - и выдернул клок травы из-под самого бока Никифора.
- В пропуске сказано, дозволяется заготовка дров, а про траву ничего не сказано. Это как?
- Я не знала, господин Эсаулов… Завсегда в плавнях для скотины косили!
- Не знаешь, шалава? При Советской власти, небось, все знала, а теперь не знаешь! - разгневанно зарокотал бас. - Вот я заставлю свезти возок в сельуправу, тогда узнаешь! Сколько сегодня привезла?
- Первый это, хоть до хаты пройдить да поглядить, - залопотала Дарья Даниловна.
Господин Эсаулов посопел носом и сказал:
- На этот раз прощаю. А в следующий… - Он еще посопел и неожиданно предложил: - Если хочешь корма запасти, держи со мною связь. Я сам выпишу пропуск и достану лошадь… Только так: два воза ко мне свезешь, один - к себе. Я зла людям не желаю, заготовляй, сколько надобно. Но только чтобы было по закону. Согласна?
- Согласна, - пролепетала Дарья Даниловна.
- Ну, прощевай. Пришлю сказать, когда лошадь будет, - сказал Эсаулов.
Возок вновь заскрипел, закачался. Никифор перевел дыханье. А что пережила за эти минуты его спасительница, он и представить себе не мог.
Навстречу им выскочила из хаты старшая дочь Дарьи Даниловны - Поля.
- Вы, маманя, будто на торги ездили, а не за дровами. Ить вечер на дворе! Чего так долго?
Маруся, шагавшая рядом с матерью, молча показала сестре язык.
С удивлением Поля смотрела, как мать затолкала возок в сарай, а не свалила хворост в углу двора, как обычно. Маруся осталась разгружать. А мать плотно прикрыла дверь сарая и молча поманила старшую дочь за собой в хату.
В десятом часу вечера Зоя Приданцева с пустым глечиком и самодельным бумажным ковриком подходила к хате Козловой. Коврик с розовыми лебедями на густо-синем озере Зоя несла в подарок Дарье Даниловне. Через плетень девушка увидела, как из хаты, гремя подойником, выскочила Поля и помчалась к хлеву. "Поздно доят, - отметила Зоя. - Мои соседи давно с коровой управились и спать легли".