- Чичас! - с готовностью раздалось в ответ.
Семен пригладил пятерней шевелюру, оправил рубаху. Сердце у него билось замедленно и сильно. Бывало, так билось оно, когда судья на старте тягуче пропоет: "Приго-то-овились!" и, глядя на секундомер, подымет флажок.
- Вот мы и пришли домой, сынуленька ты моя! Сейчас мы покушаем кашки и бай-бай ляжем…
Легко и бесшумно ступая босыми ногами, с ребенком на руках вошла она в хату.
- А-а! Сеня! - совсем как отец сказала она. - Здравствуй. Как твои дела?
- Собрала бы поужинать, а о делах потом, - ворчливо заметил Алексеич.
- Зараз, батя, - живо откликнулась Лида, укладывая дитя в кроватку.
Семен по опыту знал: у Беловых, как ни отказывайся, все равно заставят сесть за стол. Поэтому не заставил себя упрашивать. За ужином он рассказал о происшествии с Поповым. Лида хохотала от души, всплескивая руками и откидывая голову назад. Алексеич беззвучно трясся на своем табурете, и если б не веселые искорки в глазах, то не разобрать, смеется он или его дрожью колотит.
Посмеявшись, принялись обсуждать происшествие серьёзно.
- В один прекрасный день подложит он тебе свинью, - опасливо сказал Алексеич.
Семен отозвался пренебрежительно:
- Куда ему! Сам боится.
- Ну, это брось! - Алексеич предостерегающе поднял ладонь. - Трус не стал бы того говорить, что твой Попов. А потом я скажу: дюже ты самонадеянный!
Брови Семена обиженно сошлись на переносице:
- Это почему же?
- Коль Попов не трус, да к тому же настроен против немцев, то тебе придется его опасаться… Лучше, Сеня, наладить с ним дружбу.
- Ладно, - буркнул Семен. - Мне все равно…
- Не "все равно", а обязательно поговори с ним! - строго наказала Лида. Вначале она и сама недопонимала, какие последствия может это иметь для Семена. Но старый Алексеич за смешным сумел разглядеть опасность: Попов при удобном случае мог убрать с дороги немецкого прихвостня, каким в его глазах был Семен.
Никто, однако, больше не возвращался к этой теме. Беседа приняла мирный домашний характер. Говорили о невиданно обильном урожае яблок, о том, что в Днепре, не в пример прошлым годам, мало рыбы. Спросонья заплакал Николенька, и Лида поспешила к нему - надо было менять пеленки. Разговор перешел на Николеньку, на доставляемые им бесчисленные хлопоты. В Лидиных жалобах было столько любви к сыну, что они вовсе не воспринимались как жалобы, а как своеобразное проявление наивной материнской гордости, рассчитанное на ответные похвалы. Семен с удовольствием слушал, с удовольствием хвалил пухленького здоровяка Николеньку.
Хорошо, спокойно на душе Семена. Давно ему не было так хорошо. Он не думал об опасностях, окружавших его ежедневно, ежечасно, и не хотел о них думать. Он жадно впитывал в себя бесконечно мирный семейный уют, до сих пор не изведанный им и оттого особенно притягательный.
Надвязав крючья, Алексеич смотал перемет на дощечку и объявил, зевая и потягиваясь:
- Готово. Ну, вы как хотите, а я на боковую. Семен поднялся, разыскивая глазами фуражку.
- Куда торопишься? Гуляй еще, Сеня, - радушно предложил ему Алексеич. - Мое дело стариковское, ты на меня не смотри.
Семен остался бы с радостью, но не хотел быть настырным. Тем более, что Лида его не удерживала.
- До свиданья, - сказал он.
Лида повязывала голову косынкой и не торопилась прощаться. Сунув ноги в чувяки, сказала:
- Провожу тебя немного.
У Семена запунцовели мочки ушей. Однако от застенчивости он и тут стал отказываться, уверяя, что не стоит беспокоиться и тому подобное.
- Пошли, пошли, - Лида подтолкнула его в спину.
После освещенной комнаты ночь казалась совершенно непроглядной. Семен наткнулся на изгородь, шарахнулся от нее в сторону и обрушился в какую-то яму. Пришлось Лиде взять его под руку. Сама Лида тоже ничего не видела в чернильной темноте, но она родилась и выросла на Лиманной и могла ходить здесь с завязанными глазами.
В конце улицы они свернули на тропку, слабо белевшую в темноте словно разостланный па траве холст. Огибая болотце, вилась она мимо верб - гнездилищ воронья, мимо садов, пригнувшихся под тяжелым грузом яблок. Лида, старавшаяся не замочить ног в росистой траве, прижималась к своему спутнику. Семен плечом и локтем ощущал теплоту ее тела и был нем как рыба. "Господи, - думал он. - Хоть бы тропка не стала шире!.. Хоть бы она никогда не кончалась!"
Возле поваленного дерева, на котором они отдыхали прошлый раз, Лида сказала:
- Все! Дальше не пойду.
- Я тебя провожу, - с готовностью пообещал Семен.
- Нет, нет!.. А то ты к утру до своей квартиры не доберешься. Давай пяток минут посидим на бревне и разойдемся.
Он хотел сказать, что ради нее готов не спать хоть три ночи подряд, но вовремя спохватился и только глубоко вздохнул.
- Ты чего? - спросила Лида.
- Звездочка упала, а я не успел задумать желание, - отшутился он.
- Ты и так в сорочке родился.
- Не сказал бы.
- Вот тебе и раз! Сам же говорил, в каких переплетах на фронте бывал - и хоть бы хны!..
- То на фронте. А в жизни вообще не везет, - упрямился Семен. - С самого детства…
И он начал рассказывать о себе. Когда ему было три года, у него одновременно умерли отец и мать; он долго не верил, думал, что они уехали и вот-вот вернутся. Потом детдом, школа, таксомоторный парк… Первая юношеская любовь и первое разочарование… Увлечение спортом, армия, война… Никому и никогда в жизни он не раскрывал себя вот так, до мельчайших закоулков души, и речь его была взволнованна и сбивчива.
Откровенность вызывает взаимную откровенность. И Лида рассказала Семену о себе все, что обычно таила даже от близких подруг. Случайное, скоропалительное замужество, тревожное недоумение после отъезда мужа, переросшее вскоре в запоздалое раскаяние, - вот какие тайны носила в душе жизнерадостная Лида. Для Семена это было полнейшей неожиданностью. Но он сумел понять, что Лида перешагнула через свою женскую гордость, если решилась рассказывать о таких вещах, и что она одарила ею большим доверием. Он нашел в темноте маленькую мягкую руку и легонько пожал ее, и это было лучше всяких слов.
О многом еще говорили они, проникаясь доверчивой радостью нового взаимного узнавания. Под конец Лида взяла с Семена слово, что он обязательно помирится с Поповым. А он убедил ее в ближайшие дни прийти к нему в гости - посмотреть, как он устроился на квартире.
Прощались далеко за полночь. Лида продрогла и стояла, зябко обхватив себя руками. Лицо у нее было обращено к светлеющему восток;, Взгляд выжидающе скользил по розовым облакам, темным деревьям и лицу Семена. Но он не понял или не посмел понять, чего она ждала.
Тогда Лида, в которой проснулась всегдашняя бесцеремонная Лида, обозвала его увальнем и, повернув за плечи в том направлении, куда он должен был идти, слегка поддала коленкой.
- До свиданья, муженек! - крикнула она, убегая со смехом.
Улыбка невольно растягивала Семену губы, когда он вышагивал по улицам томящегося в предрассветной дреме села. Усталости он не чувствовал. Был свеж и бодр, и ему вовсе не хотелось спать. Впервые после выздоровления он ощущал себя таким бодрым и жизнедеятельным. Словно Лида перелила ему избыток своей энергии.
Никифор полагал, что должен, как только подживет нога, отправиться на розыски товарищей-десантников. Ну а если не найдет их - всякое ведь могло случиться, война есть война, - то присоединится к любому партизанскому отряду.
Листовки заставили его взглянуть на дело иначе. Листовки призывали к повсеместной организации партизанских групп. Так почему бы такой группе не быть в Знаменке?.. Счастливая встреча с Дарьей Даниловной и Зоей Приданцевой, согласие Пети Орлова и Нюси Лущик распространять советские листовки, видимо, были не просто случайностью. В Большой Знаменке, как и везде, немало патриотически настроенных людей. Значит, подпольная группа, а затем партизанский отряд могут быть созданы и здесь. И начало уже положено: вместе с Дарьей Даниловной их пять человек!
Так думал Никифор, лежа у шалаша на баштане. Былую сонливость с него как ветром сдуло. "Кончились госпитальные настроения, маршируем дальше!" - твердил он самому себе, и на душе было радостно и тревожно.
Во второй половине дня явился нежданный гость - Петя Орлов. На нем была старенькая вылинявшая гимнастерка, как и на Нпкифоре. Многие мужчины, побывавшие в армии, донашивали военную форму, и это не вызывало подозрений.
- Пришел проведать. От нечего делать, - улыбнулся Орлов, тряхнув смолистым чубом.
Прежде чем опуститься рядом с Никифором, огляделся, мельком заглянул в шалаш. Поинтересовался:
- Бока не болят от такой работы?
- Терплю, - засмеялся Никифор. - А тебя не приглашали на уборку?
- Как же! Грозили даже. Но я справку достал о болезни. В больнице у меня дружок делопроизводителем-помог. Если хочешь, тебе тоже смастерит…
- Пока не надо. Спасибо.
Было ясно, что Орлов пришел не просто так. Видимо, беспокоило его вчерашнее дело с листовками. Но заводить об этом речь не торопился.
Никифор спросил сам:
- Ну, как вчера? Благополучно?
- Ни одна живая душа не видела. А у вас?
Выслушав ответ, он принялся рассказывать, какой переполох наделали листовки. Полицаи бегают, как ошпаренные. Они и не сомневаются, что листовки сброшены самолетом. Пока обнаружили около тридцати розовых листочков. Остальные исчезли.
- Да ну? - обрадовался Никифор. - Значит, утаили хозяева…
- И знаешь, что еще! - хохотнул Орлов. - Бабы распространяют новость: в листовках, мол, пишут, что Красная Армия перешла в наступление и скоро будет здесь. Откуда они взяли это, черт его ведает! В листовках ведь ничего подобного нет, ты же сам читал!..
Никифор улыбался, морща в раздумье лоб.
- А пожалуй, - проговорил он, - тут вот в чем дело. Народ ждет, что Красная Армия будет наступать, люди в этом уверены. Понимаешь? - Он говорил медленно, будто ощупью находя нужные слова. - И достаточно малейшего повода, чтобы распространился такой слух… Желаемое принимают за действительное. Я сам вчера, когда читал листовку, испытывал нечто подобное…
- Серьезно? - дивился Орлов.
- Появилась, понимаешь, уверенность: скоро придут наши, немного осталось ждать… Только вот какими глазами мы тогда будем смотреть!.. "Мы кровь проливали, - скажут нам, - а вы, сволочи, в немецком тылу отсиживались?"
- М-да!..
- Ты что? Не веришь?
- Чему? Что по головке не погладят? Охотно верю. Что-что, а это у нас умеют. Обязательно спросят. И еще раз спросят. И много-много раз будут спрашивать, почему мы остались живыми. Если, разумеется, немцы оставят нас живыми… Послушай-ка, - встрепенулся Орлов, - эта самая художница не выдаст нас с листовками?
"Вон что тебя сюда пригнало!" - почти весело подумал Никифор. А вслух сказал:
- За Зою ручаюсь. А вот Нюся Лущик?..
- А Лущик я хорошо знаю. Тоже готов поручиться.
Никифор искоса и с пристальным вниманием рассматривал Орлова. Высокий чистый лоб. Мальчишески пышный чуб, по-казачьи зачесанный на левую сторону. Умный, однако нерешительный взгляд темных глаз. Он производил впечатление честного и прямого парня. Растерялся, когда попал в плен, ну да за кем такого греха нет…
- Слушай, что бы ты ответил, если б тебе предложили вступить в партизанскую группу? - как бы мимоходом спросил его Никифор.
- Вот что, Махин, - сказал Орлов, щуря глаза. - Если этот разговор ты завел с провокационной целью, то ничего не выйдет. Я знаю, ты в хороших отношениях с Эсауловым, поэтому тебя не тронули при недавних арестах… Ни о какой партизанской группе в нашей местности я слыхом не слыхал… Я тебя слишком мало знаю!.. Но ты вчера сам был инициатором распространения листовок. Нас было четверо. В случае чего тебе ведь сухим из воды не выйти!
- Понятно! - сказал Никифор, рывком приподнялся и сел. - Трусишь?
Орлов вспыхнул:
- Я тебя мало знаю, чтобы говорить на такие темы.
- Чудак-человек, - рассмеялся Никифор. - Мы с тобой сейчас, как те африканские страусы: головы по-засовывали в песок, а хвосты за версту видать…
Деловито и коротко рассказал он, каким образом появился в Большой Знаменке радист Никифор Тараскин, ставший в силу обстоятельств племянником Дарьи Даниловны - Митей Махиным. Рассказал он о своих прежних намерениях и новых планах.
- Значит, никакой партизанской группы пока нет? - заключил Орлов.
- Она должна быть. Мы организуем эту группу. Согласен?
Вместо ответа Орлов протянул свою руку и крепко сжал короткопалую, широкую ладонь Никифора.
13. ДОП
Полицай Петро Бойко сообщил Анке под строжайшим секретом, что в сельуправу пришла разнарядка: отобрать для отправки в Германию 200 девушек. В первую очередь мобилизуют тех, кто нигде не работает.
На следующий день Анка оповестила об этом своих подруг. Лида Белова только презрительно повела полным плечом: у нее ребенок, небось, не тронут. Наташа Печурина крепко призадумалась. В прошлый раз благодаря Андрею, брату Кили Тяжловой, который работал делопроизводителем в больнице, ей удалось избежать мобилизации. Андрей ухитрился вычеркнуть фамилию Наташи из списков. Но теперь такой номер может не пройти. Надо било срочно устраиваться на какую-нибудь работу. Перед Анкой стояла точно такая же задача.
Подругам неожиданно помог Петро Бойко. Как полицай, он пользовался некоторым влиянием, переговорил с заведующим перевалочной пристанью, и Анка получила место весовщицы. Наташу, по просьбе Анкп, он устроил разнорабочей на овощесушильный завод.
Работала Наташа в крошильном цехе. Восемь женщин стояли у длинного стола под навесами и ножами мельчили яблоки. Сочно-белые ломтики по наклонным желобам сыпались в ивовые корзины. Наташа должна была относить наполненные корзины в сушилку и ставить под желоба пустые. В первые дни с непривычки болели руки и поясница, а потом прошло. После смены Наташа приходила домой до такой степени пропитанная яблочным духом, что ее слегка поташнивало. Яблоками пахли платье, волосы, все тело. Даже после мытья запах не исчезал.
В один из последних дней августа, возвращаясь с работы, Наташа увидела, что у ворот латы сидит мужчина. Неприятно екнуло сердце. Показалось, сидит не просто так, а поджидает ее, Наташу.
Медленными шагами приближалась Наташа, наивно полагая, что в случае опасности она мигом повернет обратно и убежит. Мужчина снял с головы кепку, тряхнул смолисто-черным чубом - и оказался Петей Орловым.
- Как ты напугал меня! - упрекнула его Наташа.
- Я такой страшный?
- Нет, - улыбнулась Наташа. - Хлопец ты хоть куда! Просто не угадала тебя. Вижу, мужчина сидит. Чего, думаю, сидит?
- А если б женщина сидела?
- Ну, женщины чего пугаться!..
- Мамаша моя, - усмехнулся Орлов, - весь век телеграмм боялась. Писем - ничего, а как почтальон скажет: "Вам телеграмма", так она аж побледнеет, бедняжка… А ты, значит, мужчин пугаешься?
- Да ну тебя! - отмахнулась Наташа. - Ты ко мне пришел?
- А то к кому же.
- Тогда пойдем в хату.
Шагая вслед за Наташей по двору, Орлов ощутил густой яблочный аромат, исходящий от девушки, и пошутил:
- Смотри, кто-нибудь перепутает тебя с антоновкой - и съест. Уж очень аппетитно от тебя пахнет!.. В этом смысле и впрямь следует опасаться мужчин…
И крутнулся в сторону, уворачиваясь от тугих Наташиных кулачков.
Пока Наташа обедала, Орлов, отказавшийся от угощения, сидел на сундуке и, по его выражению, "травил баланду". Между прочим рассказал и такую новость: Гришка Башмак выгнал из дому старую жену и вторично женился на молодой, двадцатилетней. В прошлое воскресенье состоялось венчание, а потом Башмаковы гости пили и гуляли в бывших колхозных детяслях. Под вечер охмелевший хозяин потребовал, чтобы приглашенные собрали по 25 рублей с носа за выпитое и съеденное.
- И что гости? - брезгливо спросила Наташа.
- Сложились. Что ж им оставалось делать? Некоторые, правда, отказались и ушли со свадьбы, так Башмак объявил их "коммунистическими личностями".
Анна Ивановна поинтересовалась:
- Как же он при живой жене и второй раз женился? Небось, поп знал же!..
- Первый брак у него гражданский, - пояснил Орлов. - А для церкви он неженатым парубком был.
Слушая эту удивительную по бесстыдству историю, Наташа то презрительно фыркала, то иронически подсмеивалась. А мать только с бесконечным удивлением покачивала головой.
Пообедав, Наташа повела гостя в горницу. По-девичьи строго и чисто было здесь. Восковой желтизной сиял натертый кирпичом пол, вышитые скатерти и салфетки покрывали все, что только можно было покрыть. Орлов осторожно уселся на предложенный стул.
- Тебе надо выходить замуж за моряка, - убежденно сказал он, оглядывая комнату.
- Почему за моряка? - взметнула брови Наташа.
- Они к чистоте приучены. А с пехотой такого порядка, - Орлов обвел рукой вокруг, - ни в жизнь не будет.
- Ничего, - не без самоуверенности сказала Наташа. - И зайцев заставляют спички зажигать. Слышал такую поговорку?
Возле Наташи все время крутился Гришутка, с застенчивым любопытством пялил на Орлова светлые, как у сестры, глазенки. В кухне возилась мать, оттуда доносились ее частые и глубокие вздохи. Улучив момент, Орлов шепнул девушке, что необходимо поговорить по секрету, и глазами показал на Гришутку, потом на открытую кухонную дверь.
Наташа нарочито громко сказала:
- Ох, и яблок уродилось в нынешнем году!.. Хочешь панировки? Пойдем в сад…
Садик у Печуриных маленький - с пяток корней в конце огорода. Наташа шла по тропинке впереди Орлова, машинально ощипывая пальцами листочки картофельной ботвы. Лето было еще в разгаре, но уже явственно ощущалось дыхание осени, и запахи нагретой солнцем зелени и земли мешались с тонким, пронзительным запахом увядания.
- Бог что, Наташа, - взволнованно начал Орлов, когда они остановились среди деревьев. - Я знал тебя по школе как честную комсомолку. Хотя за последний год кой-какие комсомольцы, вроде Петра Бойко, и переменили свои мыслишки, но ты, я думаю, осталась прежней…
- Да, прежней, - прошептала Наташа, подняв на школьного товарища светло-серые правдивые глаза. Волнение Орлова передалось ей, и, как всегда в такие минуты, лицо у нее приняло каменно-надменное выражение. Она догадалась, что сейчас услышит что-то очень важное.
- Наташа! - торжественно произнес Орлов. - Наш разговор при любых обстоятельствах должен остаться тайной. Обещаешь ли ты мне это?
- Обещаю, - тихо сказала Наташа.
- И еще одна просьба: хорошенько обдумай мои слова, прежде чем отвечать.
- Обдумаю, - эхом откликнулась она.
- Как большевики боролись в царском подполье, - негромко говорил он, - так и мы будем. Крови не испугаемся. И, может, кому-то придется погибнуть за светлое торжество Советской власти… Ну так на то и война!
Он положил ладонь на плечо девушки и, впиваясь потемневшими зрачками в ее лицо, спросил:
- Согласна ли ты, Наташа, вступить в подпольную организацию? Но подумай, прежде чем отвечать…