- Да, - сказал он, - воспаление легких у него было. И сейчас процесс еще не завершился. Но плюс к тому у вашего мужа брюшной тиф - вот этого фельдшер не разглядел. Крепкое у вас, однако, здоровье, молодой человек, - обратился доктор к Семену. - Одной из этих болезней достаточно, чтобы свести вас в могилу. А вы, по сути дела, без лекарств обошлись… Теперь главная опасность позади. Но лечение надо продолжать: питание - куриный бульон, молоко, мед, яйца, старайтесь Побольше спать, чтобы восстановить силы, ни в коем случае нельзя простуживаться, иначе…
- А лекарства? - спросила Лида.
- Лекарства я могу дать, - доктор деликатно потупил глаза, - за отдельную плату.
- Добре, - пробасил Алексеич. - Мы не поскупимся, коль такое дело.
- Тогда вы будете иметь все необходимое, - вежливо сказал доктор…
5. НАВОЗ ВСПЛЫВАЕТ НАВЕРХ
В один из тусклых мокропогодных дней, когда дождь то переставал, то снова начинал нудно сеяться по лужам, у бывшего правления колхоза "День урожая", а теперь сельуправы, остановилась легковая автомашина, чуть ли не доверху заляпанная грязью. Из машины вылез толстый краснощекий немец в черном пластикатовом плаще, за ним второй - высокий и худой, как полная противоположность первому. У худощавого бледный острый нос был оседлан пенсне, воротник офицерской шинели поднят, так что видны были только кончики хрящеватых зябких ушей.
Толстяк в пластикатовом плаще огляделся и, не увидев входа в здание - лишь раскрытые настежь ворота во двор, недовольно спросил:
- Wohin sollen wir jetzt gehen?
- Hier, Негг Oberst. Die Dorfmagistratur hat die Tiir im Hof hinunter.
- Russische Schweinhunde. Sogar die Tiir konnen menschiicli nicht gemaglit werden. Sie kommen ins Heim mit Vieh herein.
- Jawohl, Herr Oberst.
С лица тощего не сходила заискивающая улыбочка. Он шел на полкорпуса позади, слегка склонив длинное туловище, и вытянутой рукой почтительно показывал, где выбрать среди грязи дорогу получше.
В окнах сельуправы завиднелись встревоженные лица. Староста Раевский выскочил на крыльцо с непокрытой головой, кланялся и, растерянно потирая руки, повторял:
- Добро пожаловать, господин гебитскомиссар! С прибытием вас! Добро пожаловать!
Он поспешил сойти с крыльца навстречу важным гостям, продолжая кланяться. Преимущественно он кланялся тощему немцу в пенсне, которого знал. Это был гебитскомиссар Мюльгаббе, непосредственное начальство Раевского. Толстяка в пластикатовом плаще он видел впервые, но на всякий случай несколько раз поклонился и ему.
Немецкие офицеры смотрели себе под ноги и шагали прямо на Раевского по узкой, выложенной раскрошившимся кирпичом дорожке. Пришлось Paeвскому отступить в сторону, в жидкое глиняное месиво. Он пропустил мимо себя высокое начальство, вслед за немцами взобрался на ступеньки крыльца, отряхивая на ходу грязь с хромовых сапог. В спешке он забыл надеть галоши и теперь морщился, сожалея.
Войдя в помещение, пропитанное сыростью и кислым махорочным духом, гебитскомиссар спросил на ломанном русском языке:
- Где ест старост Раесски?
- Ч здесь! - Раевский выскочил у него из-за спины.
- О! - удивился Мюльгаббе. - Ми не узнайт.
"Врешь, небось, сволочь, - тоскливо подумал Раевский. - Ты же три раза меня вызывал и разговаривал со мною… А теперь тебе надо для чего-то притвориться, что знать меня не знаешь".
И подобострастно улыбнулся гебитскомиссару. Мюльгаббе в самом деле не помнил Раевского в лицо.
Он плохо запоминал славянские лица - все они похожи одно на другое широкоскулостью, угрюмо-раболепным выражением и тем общим отпечатком, который можно, пожалуй, определить как комплекс неполноценности. Фюрер прав: это, вне всякого сомнения, низшая раса.
Впрочем, Мюльгаббе мог бы при желании и некотором старании запоминать славянские лица старост и их помощников в подчиненной ему округе. Но зачем? Он должен и будет запоминать тех, кто выше его по служебной лестнице, он всегда внутренне гордился тем, что мгновенно вспоминал имя и звание человека из верхов, хотя бы однажды виденного, и успевал приветствовать его в подобающей форме. Полковника Хальке фон Руекопфа, например, этого здоровяка и счастливчика, он уже никогда не забудет. А что касается таких, как Знаменский староста, то пусть они запоминают гебитскомиссара Мюльгаббе, хорошенько запоминают, что ему нравится и не нравится, если не хотят себе неприятностей.
- Ми приехаль видеть село и для разговаривайт, - сказал Мюльгаббе Раевскому. - Это ест герр Хальке фон Руекопф, der Oberst Feldpolizai von Nikopol. Verste-hest du mich?
- Конечно, господин гебитскомиссар, - лицо Раевского выжидательно вытянулось.
- Что ест конечино? - не понял Мюльгаббе. - Конечино bedeut der Ende? Warum der Ende?
Раевский увидел, как насторожились немецкие офицеры, и перепугался.
- Нет, нет, - засуетился он. - Вы меня не так поняли. Я говорю: да, да! Конечно - значит, да, безусловно, вполне…
- Тогда ти должель говорийт "яволь", - сказал Мюльгаббе. - Ми дарили neue Ordnung. - Он поднял вверх тонкий белый палец. - Ты должель штудировайт neue Ordnung и разговаривайт, как ми.
- Яволь, господин гебитскомиссар! - щелкнул каблуками Раевский, как делают - он видел это - немецкие солдаты.
Присутствовавшие при этом заместитель старосты Эсаулов, десятник Гришка Башмак и доброволец, ходивший ловить партизан, Федор Поляков тоже замерли, вытянув подбородки.
Мюльгаббе остался доволен проявленной почтительностью. Благодушно дотронувшись кончиками пальцев до рукава Раевского, он сказал:
- Ми начиналь с ти разговаривайт. Другие должель ходить там, - он показал пальцем за дверь.
Эсаулов, Башмак и Поляков поспешно вышли.
Полковник Хальке фон Руекопф снял пластикатовый плащ и предстал во всем своем жандармском великолепии. Черный мундир плотно облегал его тучное тело. На груди, чуть ниже отворотов мундира, висел на цепочке металлический полумесяц-знак чрезвычайных жандармских полномочий. На поясном ремне - полковник питал слабость к оружию - две кобуры с пистолетами.
Гебитскомиссар раздеваться не стал, лишь опустил воротник шинели.
Усевшись за письменный стол, ранее принадлежавший председателю колхоза, а теперь старосте сельуправы, полковник пальцем поманил Раевского и указал ему на табуретку напротив. Раевский деликатно присел на краешек.
Мюльгаббе устроился между ними, с узкого конца стола. Он рассеянно положил на край стола свои тонкие руки, но посмотрел на пыльное, закапанное чернилами сукно и брезгливо отстранился.
- Wir mogen doch anfangen, - сказал вполуоборот полковник и, не дождавшись ответа Мюльгаббе, быстро, трескуче заговорил, заглатывая концы слов.
Господин жандармский полковник выразил свое удовлетворение тем, что партизанский отряд, действовавший в данной местности, больше не существует. Одна его часть уничтожена в боях, другая - захвачена в плен. Господин полковник благодарит в лице старосты местных добровольцев, которые помогли немецкому командованию уничтожить партизанскую банду, хотя их, этих добровольцев, было очень и очень немного - пусть староста отметит это как минус в своей полезной деятельности. Но, подчеркнул полковник, существует третья группа партизан, которая рассеялась по селам и отсиживается, выжидая удобный момент, чтобы всадить немецкой армии нож в спину. В их ликвидации главную роль обязаны сыграть местные самоуправления, работающие в духе сотрудничества и дружбы с немецким командованием. В этой связи полковник изъявлял неудовольствие, что при Знаменской сельуправе до сих пор не создан полицейский отряд. Такому большому населенному пункту, как Знаменка, нужен отряд в 30–40 человек, и полковник надеется, что он вскоре будет создан на основе тех добровольцев, которые помогали в борьбе с партизанами.
Хальке фон Руекопф с четверть минуты передохнул, ибо ему, человеку практического склада, трудно было произносить длинные политические монологи. Он пожевал губами, посмотрел в слезящееся дождем окно и снова заговорил, то и дело останавливаясь, чтобы дать возможность Мюльгаббе перевести его слова, а самому собраться с мыслями.
Желательные для немецкого командования формы работы местного самоуправления должны быть старосте уже известны. Хальке фон Руекопф пристально взглянул на Раевского, отчего тот невольно приподнялся на табуретке и пробормотал:
- Яволь, господин полковник!
Но старосте следует к тому же знать, продолжал полковник, что немецкое командование желает жить в дружбе с местным населением и не хочет восстанавливать его против себя крутыми административными и иными мерами. Поэтому не рекомендуется пока проводить массовые аресты неблагонадежных лиц, хотя, в конечном счете, это было бы небесполезно. Разумеется, исключение составляют коммунисты, партизаны, евреи и все те, кто пытается бороться против свободы и истинной демократии, дарованных украинскому народу немецкой армией. Аресты других лиц, активно проявивших себя при большевиках, целесообразнее начать через несколько месяцев, когда новый порядок завоюет авторитет у населения и станет стабильным. А пока надо готовить списки неблагонадежных, проводить aгитацию в пользу нового порядка и разыскивать спрятавшихся партизан и коммунистов. За этой работой, однако, ни в коем случае нельзя забывать о добровольных поставках продуктов для героической германской армии и ее союзников.
Полковник умолк, предоставляя себе очередной отдых.
- Насчет землицы в личное пользование хлопочет народ, так что отвечать? - спросил Раевский, приподнимаясь на табурете. Под словом "народ" он подразумевал Эсаулова, Гришку Башмака, других своих помощников, ну и себя тоже.
- Я рассказиваль ти это раньше, - рассердился Мюльгаббе. - Ти ест темный голова, нет понимайт.
Полковник осведомился, о чем речь, и после перевода ответил, что немецкому командованию представляется более удобным тот вид организации сельского хозяйства, который существует, то есть колхозы, которые теперь следует именовать сельхозобщинами. Когда хлеб, мясо и прочие продукты централизуются на единых складах, гораздо легче осуществлять добровольные поставки для немецкой армии. Проще также обрабатывать землю. Тогда как при системе частных наделов многие крестьяне окажутся без сельскохозяйственных орудий и лошадей, следовательно, земля будет плохо обработанной или вовсе необработанной. А это, заявил полковник, прямой урон для нашего общего дела, особенно для победоносной германской армии.
Закончив объяснение, Хальке фон Руекопф оживился. Он считал, что дал этому русскому старосте, а заодно гебитскомиссару Мюльгаббе, объяснение исчерпывающее и глубокое. По сути дела, он произнес сейчас прекрасную политическую речь. Политические речи были второй, после оружия, слабостью полковника. Он любил произносить их и считал, что только обстоятельства и сугубо практическая работа помешали ему стать крупным политическим деятелем. И сейчас, довольный собой, он смотрел на застывшего на краешке табурета старосту почти благожелательно.
Хальке фон Руекопф поднялся и, тяжело ступая по половицам, подошел к Раевскому. Тот вскочил и стал навытяжку, чувствуя, как ладони мгновенно повлажнели. Заплывшее нездоровым жиром, с маленькими неподвижными глазками лицо полковника напоминало морду бульдога, готового вцепиться в горло. "Дернуло же меня задать вопрос!.." - робея, раскаивался Раевский.
Дотронувшись до рукава Раевского кончиками пальцев, как это делал прежде гебитскомиссар, Хальке фон Руекопф произнес несколько скрипучих фраз. Мюльгаббе перевел: господин полковник разрешает выделить земельные участки не более одного гектара для руководящих лиц сельуправы и полиции.
- Яволь, господин полковник! - воспрянул духом Раевский.
Мюльгаббе поправил:
- Hier mus du danke schon gesagen.
- Danke schon, Herr Oberst, - эхом откликнулся Раевский.
Натягивая пластикатовый плащ, полковник сказал еще несколько фраз, и Мюльгаббе перевел: немецкий комендантский взвод через две недели уйдет из Знаменки, его функции теперь должна исполнять полиция, но в случае надобности староста может позвонить в Каменскую комендатуру, и солдаты будут присланы ему на подмогу.
- Aufwiedersehen, - сказал полковник, глядя не на Раевского, а куда-то в угол комнаты.
- Досвиданий! - аккуратно перевел гебитскомиссар.
Видя, что немцы уходят, Раевский поспешил предложить:
- Не хотите ли, господа, выпить-закусить? Мы живо организуем…
Он говорил это уже в спины. Ответа не дождался. Раевский проводил высоких гостей к машине. Немцы широко переставляли ноги, выбирая места посуше. А Раевский, чтобы видеть лица полковника и гебитскомиссара, шагал сбоку прямо по лужам и глинистой жиже. Ему опять не удалось надеть галоши, и его хромовые сапоги быстро промокли. Со стороны он был похож на собачонку, которая трусит рядом с хозяином и не спускает с него глаз. Это и заметил Эсаулов, дожидавшийся вместе с Башмаком и Федором Поляковым под навесом во дворе сельуправы:
- Гля, как наш Иван Яковлевич бежит!.. Вот только хвостиком не виляет.
Башмак и Поляков пропустили слова Эсаулова мимо ушей. Они пялили глаза на жандармского полковника и гебитскомиссара, а не на Раевского, которого знали как облупленного.
За воротами Раевский стоял и ждал, пока гости усядутся в машину. Дождь мочил непокрытую, начавшую лысеть голову, кропил шею и плечи, вызывая неприятное ощущение озноба. Но он не уходил. Вдруг он понадобится высокому начальству! Может быть, ему забыли что-то сказать!.. На всякий случай надо быть под рукой.
Поодаль, у ворот, точно так же стояли и ждали Башмак, Эсаулов и Поляков.
В сельуправе помощники Раевского набросились на него с расспросами: зачем приезжали? что сказали?..
Раевский неторопливо вытер носовым платком лицо, шею, лысину, щепочкой возле голландки очистил от грязи сапоги. Перед этими-то ему незачем было тянуться. Эти, ежели по правилам, с ним должны вести себя так же, как он с полковником и гебитскомиссаром. Уважительно должны разговаривать с ним, а не как Петька с Ванькой. Ему стало обидно: он из кожи лезет вон перед начальством, а они, хамье, за начальника его не считают, ведут себя запанибрата…
- Вы что? - угрожающе тихо начал он, выпрямившись и медленно багровея. - За дурака меня принимаете, чтоб я военную тайну разглашал, а? Скажи им!.. Они хочут, чтоб я им доложил! - голос Раевского рвался в крик. - Я для вас тут кто? Дырка от бублика?..
Помощники опешили. Примолкли, посасывая цигарки. Но не обиделись. Были не из тех, кто обижается на ругань. Бранное слово не палка - в лоб не влипнет. И убытку от него никакого. Зато, если не огрызаться, а принимать начальственную брань со смирением, Раевский потом отмякнет да на этом и успокоится. Но не дай бог разгневить его гордыней и непослушанием, тогда не будет тебе жизни - съест.
Раевскому надоело кричать на бессловесных истуканов. Внезапный гнев его, не получая пищи, утих так же быстро, как и вспыхнул. Ругайся не ругайся - стоят, хлопают глазами.
Когда Раевский выкурил за столом цигарку и по всем признакам успокоился, Гришка Башмак, козло-бородый, длинноносый мужичишка лет пятидесяти, витиевато закинул:
- Мы-чего!.. Мы, Иван Яковлевич, завсегда, можно сказать, тово… Опять же при службе все в аккурат сполняем… Дощь вот, конца-краю ему нет.
Раевский промолчал. Словно бы и не слышал. Ответил Башмаку глухим прокуренным голосом Эсаулов:
- Ему, стало быть, положено осенью итить, дощу-то.
Опять помолчали, посопели, покашляли.
- Мы, Иван Яковлевич, землицей заботимся. Интерес имеем, - осмелел Башмак.
- Тебе, старому козлу, мало разве, что колхозные детясли захватил? Да огород себе прирезал за счет соседей? - закричал Раевский. Но теперь кричал не по злости, а порядка ради, чтоб это хамье чувствовало свое место. Хитрый Башмак понял это и сказал смиренно:
- Ить детясли - кровная моя хата. Советская власть в тридцатом годе конфисковала, все знают. Как же свое-то и не взять!
- А мебель, что в детяслях была, тоже твоя кровная?
- Какая там мебеля! Старье одно, все поломанное…
- Брешешь, Гришка, - вмешался Эсаулов. - Колхоз перед войной купил новенькое: кроватки пружинные, столики дубовые, постельное белье… Сам вез из Каменки, знаю.
- А за аренду мне что? Выкуси, да? Я за аренду моей хаты ту паршивую мебелю взял, - взволновался Башмак.
- Может, у тебя и договор на аренду имеется? Тебя не раскулачили, значит, а добровольно свою хату под ясли отдал?
- Вот у меня шо имеется!.. - Башмак поднес к носу Эсаулова маленький сухонький кулачок, сложенный в кукиш.
Назревал спор, какой уже не раз вспыхивал в этих стенах после прихода немцев. Активисты Раевского никак не могли простить друг другу, что награбили не поровну. Да и возвратить кое-что пришлось по приказу немцев. Эсаулов по глупости ухватил колхозную лошадь с телегой - назад отвел. Лошадь не детские матрасики и одеяльца, не мешок с пшеницей - не спрячешь. Даже бочку с джемом пришлось на овощесушильный завод отвезти: многие видели, как он ее пер домой. А Башмак ухитрился награбить разного добра, и никто не знает, много ли, мало ли. Для виду кое-что сдал, подчиняясь приказу, а большую часть припрятал.
Каждый подозревал, что другой нахапал и успел припрятать больше. Поэтому и ругались. Страсти разгорались вовсю: хилый и смиренный на вид Гришка Башмак в такие минуты ощетинивался волком, Эсаулов багровел и сжимал кулаки.
Раевскому не раз приходилось усмирять своих активистов, и это ему порядком осточертело.
- Насчет земли был у меня разговор с господином полковником и гебитскомиссаром, - негромко проговорил он, и начавшаяся было ругань вмиг утихла. Знал староста, чем можно успокоить. Земля - не детские одеяльца и не бочка с джемом, продал-и нет их. Земля - источник постоянных доходов, фабрика денег. Когда заходит речь о земельных наделах, остальное меркнет и отодвигается на задний план.