КАМУШКИ, ВЗЛЕТАЮЩИЕ ВВЫСЬ
Три дня Серега и Анна висели на перекладине под охраной злыдня-полицая из Сходни. На четвертый день, как только полицай убрался из деревни, тетка Тая Малышева, не обращая внимания на робкие протесты старосты молча перерубила веревки на виселице и на телеге с впряженным в нее быком увезла Серегу и Анну на погост. Там мы с Ленькой-Леничкой с помощью двух стариков, еще оставшихся в Речице, захоронили и Серегу, и Анну в плохо сбитых, но все же, как положено, в гробах и в одной могиле.
Во все эти дни никто из нас не видел Искру - как будто заточила она себя в доме, и тётка Катя, мать ее, даже накоротке выходя на волю, вешала на дверь большой замок.
Искру увидел я, когда помертвелая деревня чуть ожила в неотложных житейских заботах.
Как в былые времена, Искра стояла на мосту через почти усохшую в июльской жаре речку, стояла в такой отрешенности, что не сразу ярешился подойти.
Стояли молча. Искра будто не замечала меня, смотрела вниз, свесив голову. Один только раз близко я глянул на нее, и все во мне застонало: такой Искру я не видел никогда. Под глазами темные провалы, обкусанные губы багровели, словно рана, волосы, всегда вольно раскинутые, как будто измокли, липли к голове. Вся она была изболевшая до самых косточек.
Нарушить молчание я не решался, но Искра заговорила сама:
- Жалеешь, Санечка? Не жалей. Сама во всем виноватая. Думала - струсил. Не верила, а думала. Это о нем-то, о Сережке!.. Он ведь меня пришел защищать. Этот долговязый полицай не совсем убитый оказался. Сережка поднялся, он в него и… - Искра закрыла лицо, жалобно пискнула.
Я не знал, как утешают страдающего друга. Наверное, надо было положить руку на беззащитное ее плечо, сжать мужественно, сказать что-то ободряющее, но в извечной своей робости я не посмел прикоснуться к Искре, стоял рядом, молча и безвольно.
То, что не сумел я, сделал Ленька-Леничка. Откуда-то увидел нас, стоящих на мосту, подошел. Будто заранее ко всему приготовился, сказал хорошо, сильно сказал:
- Не надо, Искра, - сказал Ленька-Леничка. - Не надо слез. Не казни себя. Ведь это не люди… Я понял, что это - не люди… И поступать с ними надо, как они поступают с нами. Пусть будет со мной то же, что с Серегой, я готов. Ты же сильная, Искра! Ну, перемогни! Жить, действовать надо!
Искру слова Леньки-Ленички вконец расстроили. Она зарыдала в голос. Плечи ее дрожали, она билась мокрым лицом о свои лежащие на перилах руки, как будто одной болью хотела изжить другую боль. Рыдала Искра открыто, отчаянно, но это были последнее в ее жизни слезы.
Теперь, вспоминая все, как было, я думаю о законе двух камушков, по которому, сами того не сознавая, мы жили. Была простая у нас игра. На один и на другой конец веревочки, длиной в локоть, накрепко привязывалось по камушку, не одинаковых, разных по тяжести. Раскрутив такую двойную пращу, мы, запускали ее вверх. Взлетали камушки всегда по-особенному: большой камушек улетал вперед, веревочка натягивалась, рывком поддергивала отстающий малый камушек. Теперь устремлялся вперед малый, обгонял, большой, силой своего движения дергал его. Снова вырывался вперед большой камушек, и так, попеременно поддергивая друг друга, они вместе летели в высоту до тех пор, пока не иссякала сила движения. В верхней точке на какое-то мгновение они замирали, потом оба, не разлучаясь, падали на землю.
Увлеченно следили мы за полетом. Что-то загадочное было в том, как менялись они местами, вырывались вперед то один, то другой. И не думалось нам, играя, что так же, как эти камушки, мы связаны друг с другом, летим вместе и не даем упасть обессилившему.
ЭТО ИМ ЗА СЕРЕГУ!
Искра посмотрела на Леньку, спрашивая глазами, Ленька-Леничка понял. Молча подошел к сосне, потер о шершавую ее кору руки, полез к уже оборудованной Серегой развилке. Мы с Колькой-Горюном, почему-то суетясь, перекинули через верхний сук принесенную с собой длинную веревку, к одному концу привязали за ствол и приклад пулемет, за другой осторожно, не отпуская, потащили.
Ленька-Леничка принял, с трудом уместил пулемет на верхнем перекладе, веревкой перехлестнул сошки. Ствол пулемета теперь смотрел косо в небо, на мысленно проложенную нами дорогу, по которой проходили, поднимаясь над лесом, тяжелые "Юнкерсы". Мы не знали, сколько там, в этой устрашающей все живое чудовищной машине сидит людей и что это за люди. Но мы знали: самолет - чужой, с крестами на широких крыльях, что он сбрасывает бомбы на наших людей, что те, кто в самолете, заодно с теми, кто убил и повесил Серегу. Это мы знали.
В стороне Сходни слитно гудели моторы. Мы уже вызнали, что какое-то время самолеты гудят на земле, потом гул усиливается, и самолеты начинают подниматься один за другим. Ровный ветер дул с востока, мы проверяли несколько раз, поднимая горсть пыли с дороги. Самолеты должны были подниматься над лесом и проходить точно над сосной, где сгорбился над пулеметом Ленька.
Молча мы ждали, когда-моторный гул там, у Сходни, сменится ревом, и огромная, как дом, махина, закрывая небо, поднимется навстречу нашим густо хлещущим пулям.
Я и Колька-Горюн стояли под сосной, задрав головы, и старались не смотреть друг на друга: страх комом стоял, в горле, приходилось всё время сглатывать слюну. Чуть поодаль стояла Искра, тоже, как и мы, в напряженном ожидании.
Мне казалось, ее тоже страшит то, что мы задумали, что она даже хочет что-то крикнуть, остановить Леньку. Но гул у Сходни усилился, перешел в пронзительный свист, и первый самолет, устрашая нас ревом, прошел левее сосны. Тут же другой, отсверкивая выпуклостью лобовых стекол, накрыл ревом весь лес. Я увидел, как затрясся пулемет в Лёнькиных руках, и зажмурился в ожидании ужаса взрыва - в моем представлении эта ревущая машина должна была взорваться прямо над сосной. Но рев перешел в гул, отдалился. Уже новый рев нарастал со стороны Сходни. Я едва успел открыть глаза, чтобы увидеть, как снова трясется Ленька-Леничка вместе с пулеметом. Но и этот самолет, словно заколдованный прошёл над сосной, даже не дрогнув раздутым пузом. Еще один самолет прошел над нами, но Ленька-Леничка теперь только вертел головой, заглядывал вниз, к нам, и беспомощно разводил руками. Мы догадались: он расстрелял всю ленту и так же, как мы, не может понять, почему самолёты не падают?
Под рев, все накатывающийся на лес, Ленька-Леничка спустился к нам, вытащил из-за пазухи круглую ребристую коробку пулеметного магазина - она была пуста.
- Ну, чего же ты? - выговорил Колька-Горюн с обидой, теперь ему было обидно за напрасно пережитый страх. А Ленька-Леничка в растерянности, с каким-то недоумением смотрел на свои руки.
Подошла Искра, потянула Леничку за рукав, усадила на землю, опустилась рядом. Коленки ее, туго обтянутые платьём, дрожали. Больше каждого из нас она переживала неудачу.
Мы тоже сели, показывая своим хмурым видом, как обмануты наши надежды.
Искра о чем-то сосредоточенно думала, напрягая лоб, морща нос. Вдруг спросила:
- Кто помнит, с какой скоростью летит пуля?
- Вроде бы метров семьсот в секунду, - вспомнил я.
- Так, - подтвердила Искра. - А самолет поднимается с какой скоростью?
Никто этого не знал.
- Километров сто в час, - пробовал угадать Колька-Горюн.
- Ну, сто! - не согласился я. - За час он километров триста пролетит!..
- Наверное, триста, а может, и триста пятьдесят, - сказала Искра. - Значит, в секунду сколько?
- Час - это 3600 секунд, - быстро отозвался Ленька-Леничка, он уже начал что-то соображать. Триста пятьдесят тысяч метров за три тысячи шестьсот секунд - это, округленно, сто метров в секунду.
- Самолет пролетает метров триста от нас. Это только кажется, что он над самой сосной, - вела свой подсчет Искра. - Значит, надо полсекунды, чтобы пуля пролетела эти метры. Самолет за полсекунды уйдет на пятьдесят метров. Надо стрелять далеко вперед, - убежденно сказала Искра. - Ты же в самолет стрелял? Так ведь?
- В самолет, - подтвердил Ленька-Леничка.
- Значит, стрелял в пусто! - огорченно сказала Искра.
И мы с Колькой-Горюном радостно согласились.
- В пусто, в пусто стрелял!..
Радовались мы не тому, что Ленька-Леничка стрелял в пустоту. Обрадовались мы тому, что теперь знали, почему самолет не упал и что надо сделать, чтобы он упал.
Томясь, мы ждали, когда самолеты возвратятся и снова начнут взлетать. Пулеметную металлическую ленту, сцепленную из круглых гнезд, как бусы, мы набили патронами с черным ободком вокруг капсюля. Серега у кого-то узнал и нам говорил, что это самые сильные, бронебойные пули.
Ленька-Леничка слазал на сосну, приладил к пулемету магазин, заправил ленту, спустился, чтоб не томиться одному.
Наконец, донесся надсадный, как всё у фашистов, приближающийся гул. "Юнкерсы" возвращались тройками: первая, вторая, третья…
- Два, - сдавленно выдохнул Ленька-Леничка и, округлив не то в страхе, не то в изумлении глаза, оглянулся на Искру: в последней тройке было два самолета.
- Выходит, попал? - Не веря своей догадке прошептал он.
Искра отрицательно качнула головой.
- Он бы загорелся, мы бы увидали, - сказала она, гася Ленькину надежду. - Сбили его там. Наши сбили… Где-нибудь за Смоленском.
Мы молча согласились с Искрой, как всегда, слова ее убеждали.
Едва самолеты сели, на аэродроме снова начался предполетный гул: по меняющемуся звуку моторов мы точно угадывали, что делается на взлетном поле.
Искра закинула голову так, что огненно-рыжие, густые ееволосы закрыли худенькие плечи, разглядывая сосну, с какой-то отчаянностью выдохнула:
- Попробую сама…
Ловко спутав веревкой ноги, как путают коней, отправляя в ночное, она припала к сосне, по-кошачьи, рывками взобралась до развилки, отпутала веревку, приложилась к пулемету, повела стволом вверх-вниз, приноравливаясь. Как было принято у нас, подняла сжатую в кулак руку, показывая: погибаю, но не сдаюсь!..
Всё, что случилось потом, было как в жутком кино.
Моторный рев нарастал, чувствуя, что сейчас должно что-то случиться, мы позакрывали ладошками уши. Но прежде, чем крылатая громадина, на которой видны были даже бугорки заклепок, распласталась над сосной, пулемет в руках Искры, задрожал. С радостным мстительным вскриком мы увидели, как выметнулись сразу из двух левых моторов дымки, слились в заклубившуюся растягивающуюся черную дорожку, и тяжелый от бомб самолет, истошно завывая двумя другими моторами и не по своей воле разворачиваясь и снижаясь, потянул в глубину леса.
И когда там, в лесу, громыхнуло раскатисто, в сто громов, и земля вздрогнула, и хвоя посыпалась на нас дождем, я понял, что мы сотворили. Страх, звериный страх охватил меня, и пронзительный крик Кольки-Горюна: - Тикаем, ребя! - сорвал меня с места. Вслед за Колькой я бросился к дороге, но истошный ор Леньки-Ленички догнал нас.
- Куда?! - орал Ленька срывающимся от гнева голосом.
- А Искра?!.
Мы опомнились: Искра была еще там, наверху.
- Всем под деревья! Укрыться! - командовал Ленька-Леничка, и мы послушно прижали спины к шершавому стволу сосны.
"Юнкерсы" с установленной размеренностью продолжали подниматься, с еще более оглушающим ревом проходили над нами, как будто всё видя и грозя, - столб угольно-черного дыма стоял над лесом.
Утишая нервную дрожь страха, мы ждали Искру. Искра как будто не догадывалась, что может сейчас быть. Медленно, слишком медленно она спустила на веревке пулемет, отвязала, сбросила перекладину, с которой стреляла, потом уже сама спустилась. Бледным было ее лицо, не всегда заметные конопатинки на ее носу и щеках проступали рыжей россыпью.
- Это им за Серегу… - Голос Искры сломался, ее тоже била дрожь. Тылом ладони отвела сбившиеся на глаза волосы, отерла мокрый лоб.
- Надо уходить! - сказала уже озабоченно. Пулемет пока притопим в омуте. Идем по ручью до Соженки. Они-то с собаками примчатся. И помните: ни один след не должен привести в деревню! Все ясно?! Пошли…
Ленька-Леничка пристроил на плече пулемет, я подхватил веревки, мешок с патронами, Колька перекладину, и все мы, торопясь и оглядываясь на дым, черным столбом подпирающий небо, побежали от дороги по ручью и дальше - в Соженку.
Мы заставили себя побарахтаться в речке на виду деревни, на месте водопоя, вылезли на мост и, нарочно громко разговаривая, пошли к домам. На взгорке, близ дороги увидели старосту.
Дедушка-Седенький стоял, прикрыв от солнца глаза ладонью, смотрел неотрывно на черный дым, поднимавшийся над лесом.
На мгновение мы дрогнули. Искра первая овладела собой, задорно хлопнула меня по плечу, крикнула:
- А, ну, догоняй! - побежала, легко увертываясь от моих рук. Не знаю, откуда взялись силы, но так, играя в догонялки, громко и как будто на самом деле смеясь, мы пробежали мимо обеспокоенного Дедушки-Седенького и быстро разошлись по домам.
КТО, ЕСЛИ НЕ Я…
Упавший среди леса "Юнкерс" растревожил немцев. Днем и по ночам мимо притаившейся деревни шастали, треща моторами, мотоциклы, длинные, обтянутые брезентом грузовики останавливались у карьера, солдаты, рассыпавшись, ходили взад-вперед по лесу.
Появились и черные мундиры. Допрашивали старосту, обошли дома, дворы. Потом как-то враз все стихло.
Вечно суетный староста зашел в один из домов, перекрестившись, сказал:
- Слава Господу, пронесло! Всем объявлено: пришлые бандиты-партизаны стреляли с высокого дерева. Сбили самолет и скрылись. Велено всем смотреть в оба и доносить о каждом чужом…
Старосте ли было не знать: что скажется в одном доме - обойдет всю деревню. В том, видно, и был у старосты свой расчет.
Страх, в котором пребывала в эти дни Речица, отошел.
При встрече мы понимающе переглядывались, гордились про себя, что выбрались сухими из воды. Мы еще не знали коварства и хитрости тех, кто пришел к нам из чужих земель. По наивности своей мы не очень-то заглядывали даже в день завтрашний. Немцы же, как потом мы поняли, глядели и просчитывали на тридцать, может, и на триста дён вперед.
Снова, как прежде, сходились мы на речке, у омутка, нехотя переговаривались о будних заботах, с какой-то даже безнадежностью говорили о фрицах, наглухо придавивших всю округу. Колька-Горюн, приноровившийся шастать по домам, слушал что где говорили, передавал нам невеселые послухи.
Искра больнее, чем мы, мальчишки, переживала каждую худую весть и однажды, не выдержав, с какой-то отчаянностью выкрикнула:
- Пусть, пусть! Все равно им не победить!.. Вы-то увидите наших… А я… А мне…
Что привидела в своей судьбе Искра, мы не ведали, но слова ошеломили, мы потерянно глядели на подурневшее за этот долгий страшный месяц ее лицо, и такое было чувство, что Искра уходит от нас. Не знаю, какая сила сдвинула, загнала куда-то вовнутрь всегда останавливающую меня робость, но первый раз в своей мальчишеской жизни на какие-то минуты я почувствовал себя сильнее слабеющей Искры, сказал с неожиданной твердостью:
- Не надо, Искра, не добавляй нам горя. Ты сдашься, сдадимся и мы. Давай лучше думать, что мы можем еще…
Я хотел одного: удержать Искру в ее всегдашней силе, и не очень-то надеялся, что слова мои как-то подействуют. Но Искра подняла голову, удивленно, мне показалось, даже с любопытством взглянула на меня.
- Спасибо, Санечка, - благодарно сказала Искра и улыбнулась хорошей своей улыбкой. Я видел: со своей слабостью она уже справилась сама.
На этот раз не Колька-Горюн, сама Искра принесла взбудоражившую нас весть.
Слух дошел, что партизаны из Вадинских лесов передвинулись ближе к Речице, хотят ударить по аэродрому. Слух пустил опять же староста. Пришел не к кому-нибудь, а в дом Искры, посидел, пожаловался ее матери Катерине на свою злосчастную судьбу, между вздохами, вроде бы невзначай, проговорился о партизанах. Ждут, дескать, немцы их у Сходни, в хитрую ловушку захлопнуть собираются.
Искра замерла, слушала путаный разговор, понять не могла: то ли пробалтывается староста, то ли говорит с умыслом, да так, чтоб Искра ушки навострила да сообразила, что к чему.
Искра убеждена была, что умысел был. Но что хотел староста - выпытать или предупредить - Искра не могла догадать.
То, что староста в чем-то нас подозревает, мы с пробудившейся в нас какой-то звериной чуткостью улавливали - по зоркому пригляду, по словечкам, будто случайно оброненным, по тяжким, вроде бы жалостливым вздохам, которыми одаривал он нас при встречах на улице или у моста на речке. Мы опасливо, в восемь глаз, следили за старостой. Но худого он пока не делал и однодеревенцев самолично не давил. Правда, перед властями держался суетно, заискивал даже перед полицаем.
Все это запутывало нас и настораживало. Главное же было в том, что на власть он поставлен был фашистами, - это было главное, в наших глазах он был предателем, и мы старались ускользать от встреч со старостой, уходили от догоняющих пытливых его взглядов.
Теперь же выпал случай особый: себя мы не должны были раскрыть, в то же время не могли не предупредить каким-то способом и партизан, о которых уже шла осторожная молва. О партизанах говорили и сами немцы с раздражением и угрозами. Мы не сомневались, что они есть, и где-то недалеко, таили надежду встретить живого партизана.
С предосторожностями, поодиночке, собрались мы в своей штабной землянке. Землянку мы рыли под корни сосен, лаз проделали со стороны речки. Крутой склон, где был лаз, со временем зарос травой, заплелся ивой и молодым черемушником, да таким сплошняком, что отыскать его кому-то чужому, даже зная, что он есть, но не пробороздив хоть однажды вход своим животом, вряд ли удалось бы. Два смотровых отверстия, пробитых из-под корней сосен, хоть слабо, но пропускали в землянку свет.
К тому же сообразительный Серега, в то еще время, из досок и осколков разбитого зеркала, отысканных у себя на повити, соорудил и вывел наружу сквозь землю перископ, как у подводной лодки. Через него проглядывался луговой берег до моста, взгорье и крайние дома.
В землянке было тесно от собранного оружия, но мы все хранили в надежде передать партизанам или красноармейцам, когда, собравшись с силами, они погонят немцев и придут к нам в Речицу.
Собрались мы в землянке в хмурый, дождливый день по зову Искры. Мы понимали, какую каверзную задачку подкинул нам хитроумный староста, и никак не могли согласно ее решить.
Искра, как одержимая, твердила:
- Нет, нет, мальчики, староста сговорил то, что проведал! Ловушка готовится, и партизаны могут, могут убиться. Мы должны, должны как-то предупредить. Не будет нам прощения, если они погибнут…
Как ни сострадал я Искре, горячность ее пугала. К тому же я не верил старосте. Он был для меня врагом, раз и навсегда врагом.
- А что, если староста нарочно наболтал? - тоже горячился я. - Он ведь говорил, чтоб ты слышала, да? Он с умыслом говорил, чтобы ты забеспокоилась, чтоб себя раскрыла. Он же служит немцам! Зачем ему было говорить про партизан?!
На какую-то минуту Искра замолкала, смотрела на меня с досадой и тут же убежденно возражала:
- Нет, Санечка, нет! Умысел у него был. Но не против нас. Я это чувствую. Очень даже чувствую. Тут обмануться никак нельзя, невозможно. Не знаю почему, но в самом деле он боится, что сходненские фрицы обманут партизан!..