Лиза покорно пошла первой. Она чувствовала, что Литвинская очень внимательно следит за каждым ее шагом, и весьма удивлена. Когда вошли в кабинет, обтянутый по стенам бирюзовым бархатом и обставленный белой мебелью в стиле рококо, Литвинская закрыла дверь и пригласила Лизу:
- Присаживайтесь, - указала она на диванчик с резной ажурной спинкой, рядом с которым в белоснежной вазе с широким горлом благоухали зеленые орхидеи. - Снимите пальто. Здесь натоплено, - продолжила она.
Лиза скинула плащ. Она сразу поняла, что Инга Тоболевич не прогадала с выбором. Облик Лизы и ее фисташковый наряд пришлись пани Литвинской по вкусу. Она обошла Лизу полукругом, разглядывая без стеснения, точно перед ней был не живой человек, а экспонат из музея. Свет в кабинете горел ярко, были зажжены все лампы в круглой люстре с хрустальными листьями по бокам, а также настольная лампа на рабочем столе Литвинской, сделанная в форме ракушки, и таких же очертаний бра над диваном.
Как и предупреждала Лизу Тоболевич, Литвинская производила впечатление весьма вздорной, капризной дамы. Она была уже не молода, наверняка разменяла пятый десяток и хорошо помнила тех самых царских офицеров, которых, без сомнения, встречала у себя в Кракове и в Варшаве во времена империи. Одета она была со вкусом, в светло-серый костюм с узкой юбкой, подчеркивающий ее не по годам сохранившуюся стройной фигуру. Идеально причесана - светлые волосы собраны черепаховым гребнем на затылке. В ушах и на пальцах золотые украшения с драгоценными камнями. На правой стороне пиджака - круглая брошь.
- Так вы говорите, из Борисова приехали, - проговорила Литвинская, по-прежнему разглядывая претендентку. - Как вас зовут, милочка?
- Елизаветой, мадам, - ответила та.
- Елизаветой, значит, - повторила пани задумчиво. - Вот так штука. Я держу свое дело в Минске с сорок первого года, - продолжала она, снова поднося монокль к глазам, - а такого чуда, как вы, не припомню. Я уж думала, в России и не осталось девиц этакого сорта. Все уехали в Париж в семнадцатом году. Как же вы здесь оказались?
- Приехала обратно. Очень надеюсь, пани, что германский рейх вернет мне то, что некогда принадлежало моим родителям.
- Это похвально, похвально, - Литвинская покачала головой. - А почему вы пришли ко мне. Хотя, понимаю, - она сама ответила за Лизу, - вы любите все красивое, это так естественно. Что ж, - она придвинула стул и села напротив Лизы, - пожалуй вы мне подходите, пани Арсеньева. Покажите руки, - она наклонилась и взяла руку Лизы в свою. - Тонка, тонка, - заметила она одобрительно. - Судя по руке, играете на фортепьяно?
- Да, мадам, училась в детстве, - подтвердила Лиза.
- Тогда решено окончательно, я беру вас, - от удовольствия Литвинская просияла улыбкой и даже хлопнула в ладоши. - Понимаете, у меня в салоне стоит рояль. Прекрасный, белый, привезли из Гамбурга. Но вот беда - играть на нем некому. А я мечтаю, чтобы, когда мои клиенты заходят в салон, их встречала музыка их родины - Бетховен, Гендель, Шуберт, Вагнер, конечно же. Вы знакомы с их произведениями? - Литвинская посмотрела на Лизу выжидательно.
- Да, вполне, - спокойно ответила та. Уж в чем, в чем, а в своих музыкальных знаниях она была уверена. - Я многое играю наизусть. Но если вам необходимо какое-то особенное произведение, я быстро разучу по нотам.
- "Лунную", вы знаете "Лунную"? - забыв о собственной значимости, Литвинская соскочила со стула и подсела к Лизе. - Гауляйтер Кубе обожает "Лунную сонату" Бетховена. Он может слушать ее часами. Я удивлю его. Он покупает у меня белые розы для одной своей пассии, - она заговорщицки понизила голос. - Впрочем, что там покупает, я уступаю ему совершенно за символические деньги за многие блага, которые он мне оказывает, снабжая сладостями, винами, кофе, в конце концов, которого теперь нигде не достать. Только вообразите себе, Лиза, можно я буду так вас называть? - она схватила девушку за руку. - Гауляйтер приезжает ко мне за букетом, он всегда сам выбирает каждый цветок, не доверяя адъютантам, а вы встречаете его "Лунной сонатой". Вы сможете? - она снова нетерпеливо посмотрела на Лизу, точно не верила до конца.
- Хоть прямо сейчас, - ответила та, - только надо размять пальцы. Знаете ли, я давно не играла, не было инструмента…
- А вы не забыли? - пани снова засверлила ее взглядом.
- Нет, конечно, - уверенно ответила Лиза.
- Ладно, на всякий случай я раздобуду для вас ноты, - решила Литвинская и, встав, взволнованно заходила по кабинету. - "Лунную" - для гауляйтера, для его заместителя Готтберга - Шуберта… Прекрасно, прекрасно. Вы знаете, сколько я плачу? - остановившись, она резко обернулась к Лизе.
- Нет, - ответила девушка и тоже встала.
- Мало, милочка, мало, - продолжила Литвинская с легкой плаксинкой в голосе. - Дела идут не так уж и хорошо. Цветы дорожают, закупать их приходится мало. Скидку на такие объемы закупки, не дают. Да и кто покупает здесь, в Минске? Только немецкие офицеры, местные вовсе не понимают в красоте, им лишь бы красную гвоздику за ухо да бутылку водки в руку, - ничего иного они знать не желают. А из музыки - "Интернационал". Одно слово - дикари. К тому же из Амстердама цветы доставляют на самолете. А как иначе провезешь? Если в специальном грузовике с охлаждением, так в Минск без конвоя не проедешь, партизаны кругом, бандиты, страх даже представить, что творят, слышала, наверное? - Литвинская всплеснула руками, расширив от ужаса глаза, - им что цветы, что пулеметы - все одно. Пристрелят и не подумают, кто ты: военный, нет, мужчина или женщина. Вот недавно какой пожар на станции устроили, чуть полгорода не спалили. Уж не знаю, по чести говоря, на какое наследство родительское ты рассчитываешь, девочка, я так только об одном мечтаю, поскорее вернуться в Варшаву. Может, там спокойнее. Вот еще до Рождества подожду, а там, - хватит с меня уговоров господина гауляйтера - уеду, мочи больше нет терпеть всю эту дрань в округе. Ладно, это все разговоры посторонние, - Литвинская подошла к столу и щелкнула костяшками на счетах. - Чуть-чуть наброшу тебе, за происхождение да за музыку, все-таки культура того стоит, как ни крути. Но немного, - она предупредительно подняла палец, - на двадцать процентов больше, чем остальным, не больше. Согласна? - она вопросительно взглянула на Лизу.
- Согласна, благодарю вас, пани, - Лиза присела в реверансе.
- Заметно, заметно, что ты иного рода-племени, не то что эти, - пани скривила лицо так, точно проглотила лимон. - Если здесь все затрещит по швам, поедешь со мной в Варшаву, надеюсь, туда большевиков не пустят. А если Варшава не устоит, тогда - в Париж, там у меня сестра живет, в доме мадам Шанель служит дизайнером, делает наброски шляп, опять же перчатки, аксессуары к платьям. Мадам ею довольна. Конечно, Марго не будет счастлива, что мы сядем к ней на шею. Но это уж на самый крайний случай. Когда господин Готтберг начал ухаживать за мной в Варшаве, это было в тридцать девятом году, - неожиданно призналась Литвинская, - Марго отговаривала меня закрывать магазин и ехать за ним сюда. Но я ее не послушала. Любовь, богатый куш, новые земли на востоке. Как все это было заманчиво, а теперь - пустая болтовня, да и только. Единственно, на что я надеюсь, если я останусь без крыши над головой, Марго меня не бросит, сжалится надо мной. Ты нашла уже жилье? - спросила она мимоходом.
- Да, мадам, - ответила Лиза.
- Где?
Она назвала адрес.
- Это плохой район, - поморщилась Литвинская, мои девушки живут здесь, на втором этаже. Правда, я вычитаю у них из зарплаты. Конечно, твоя комната обходится тебе дешевле. Но если тебе откажут - милости прошу, - пригласила она. - На улице не брошу, потеснимся. Что ж, давай документы, - она протянула руку, унизанную перстнями, - буду оформлять тебя. А потом пойдем вниз, я объясню тебе твои обязанности, познакомлю с другими девушками. И репетировать, - лицо Литвинской вспыхнуло, - репетировать "Лунную". Гауляйтер как раз обещал сегодня вечером заехать за букетом. Мне привезли чудные белые розы из Амстердама, совсем свежие. Он не может пропустить. А мы его встретим сюрпризом, - она прищелкнула пальцами. - Он даже не ожидает! А я и сама послушаю, - взяв Лизин "аусвайс", она принялась что-то списывать с него в толстую тетрадь в кожаном переплете и вздохнула. - Так давно не слышала, как играют. Бетховен, "Лунная" - словно из другой жизни.
Вечером в освещенном множеством свечей в канделябрах, в весьма романтической обстановке, Лиза исполняла музыку для гостей пани Литвинской. В золоченых креслах, выставленных полукругом рядом с роялем восседали важные гости: гауляйтер Вильгельм Кубе, высокий, чопорный человек в золотом пенсне, словно застегнутый на все пуговицы, даже на те, которых не видно, до самой макушки, и его заместитель и вздыхатель пани Литвинской Готтберг, шеф минского отделения гестапо и шеф управления от министерства пропаганды доктора Геббельса. Последний особенно заинтересовался способностями Лизы. Отметив несомненный талант исполнительницы, - в музыке немецкие господа разбирались отменно, - они вместе с Кубе решили организовать несколько концертов для высших чиновников рейха в Белоруссии в помещении резиденции гауляйтера.
Кубе пригласил Лизу прийти на следующее утро к нему в кабинет, чтобы обсудить программу. Пани Литвинская, польщенная невероятно, конечно, ни словом не возразила против концертной деятельности ее новой сотрудницы. Ведь от нее не требовали платить за это, а ее собственное реноме подобный оборот событий поднимал на небывалую высоту. Ведь всем немецким чинам было сразу указано: фрейлян Арсеньева - протеже пани Литвинской, а может быть, - Лиза едва сдержала улыбку, - даже ее родственница!
Лизу просили играть на бис, потом угощали шампанским и пирожными. Такой чести никогда прежде не удостаивалась ни одна из продавщиц в салоне пани, да и сама пани - далеко не каждый раз.
Поскольку уже стемнело и наступил комендантский час, Кубе вызвал свою машину и приказал отвезти Лизу на ней домой. Несмотря на позднее время, на кухне Лизу дожидались Авдотья Кирилловна и ее племянница Вера, бледная, худенькая девушка лет девятнадцати. Лиза сразу попросила ее передать Никольскому, что устроилась к Литвинской, как было поручено, и что совсем невероятно, уже сегодня встречалась… с самим Кубе, и заслужила его расположение. Она сама не могла поверить в собственный успех и была уверена, что в него вряд ли поверят Савельев и Белозерцева.
Это казалось невероятным. Кубе, о котором разведчики говорили, что к нему невозможно подобраться, сам обратил на нее внимание! Путь к всесильному ставленнику рейха открылся столь легко, что никто не ожидал. Лизе стало страшно, когда она думала об этом. Такая легкость пугала. Она боялась оказаться в ловушке, которую просто не заметила, не имея достаточно опыта. Боялась разрушить сеть, которую до нее ценой неимоверных усилий и многих жизней построили белорусские чекисты в Минске. Если бы рядом была Катерина Алексеевна или хотя бы Инга Тоболевич, можно было бы посоветоваться с ними, но все надо было решать самой. Даже Никольский, хотя он и рядом, ничем пока не мог помочь. Оставшись одна, Лиза долго не могла заснуть. Она снова и снова прокручивала в памяти события предыдущего дня, анализировала свой разговор с Литвинской - вроде бы она вела себя убедительно, и та вряд ли в чем-то заподозрила ее.
Едва забрезжил поздний осенний рассвет, Лиза была на ногах. В десять утра ей была назначена аудиенция у Кубе. Авдотья Кирилловна принесла чай с сухарями, но Лиза так и не притронулась - как говорится, кусок не лез в горло, она сильно волновалась. Однако понимая, что явиться к гауляйтеру бледной и помятой после бессонной ночи она не может, - Лиза решилась на отважный шаг: она умылась ледяной водой из колодца, растерлась полотенцем, и усталость и волнение как рукой сняло. Явиться к гауляйтору в фисташковом платье с оборками также казалось легкомысленным. В нехитром гардеробе, составленном для нее Ингой Тоболевич, Лиза обнаружила строгий коричневый костюм, его и выбрала для визита. Одевшись и оглядев себя в зеркало, украшавшее среднюю створку шкафа, она осталась собой довольна.
Из дома Лиза вышла в прекрасном настроении. Погода улучшилась, низкие тучи, нависавшие над Минском несколько дней подряд, рассеялись, проглянуло солнце. Без четырех минут десять Лиза уже подошла к особняку Кубе - она прекрасно знала, как высоко немцы ценят пунктуальность. Перейдя площадь, приблизилась к высокому, статному эсэсовцу, стоявшему в карауле перед входом в здание. Предъявила документ. - Мне назначено к гауляйтеру, - сказала она сдержанно, но старательно-любезно. Проверив "аусвайс", который, на счастье, Антонов выписал с глубоким знанием дела, солдат нажал на кнопку и вызвал дежурного офицера.
- Фрейлян Арсеньева? - осведомился тот сухо, оглядывая
Лизу.
- Да, так и есть, - ответила та.
- Добрый день, - офицер кивнул. - Гауляйтер ждет, входите, - пригласил он, разрешая Лизе пройти в здание.
Вслед за эсэсовцем Лиза поднялась по лестнице, устланной мягким, глубоким ковром, в бельэтаж.
Ее встретил адъютант Кубе, с которым она уже виделась накануне в салоне Литвинской.
- Госпожа Арсеньева, - едва Лиза появилась на пороге, офицер вышел из-за стола, любезно улыбаясь, - вы точны, это очень приятно. Признаюсь вам, я под большим впечатлением от вашего исполнения вчера. Мне не терпится снова услышать вашу игру. Однако, простите, - он виновато развел руками, - я не имею права долго задерживать вас. Господин гауляйтер ждет. Прошу вас, проходите, - он распахнул перед Лизой тяжелую дубовую дверь, украшенную серебром.
- Благодарю, - Лиза вошла. Гауляйтер Кубе что-то писал за столом под большим портретом фюрера. Не смея отвлечь его, Лиза остановилась в отдалении, но Кубе прекрасно ее видел.
- Одно мгновение, очаровательная фрейлян Арсеньева, прошу прощения, - извинился он, - присаживайтесь, пожалуйста, - указал на кресло перед столом, - вы знаете, столько дел, столько дел. Только несколько распоряжений - и я к вашим услугам. - Он быстро подписал несколько бумаг, потом сложил их в папку и, нажав на кнопку в столе, вызвал адъютанта. - Риттер, принесите нам кофе, - попросил он. Когда адъютант вышел, он с улыбкой наклонился к Лизе:
- Фрейлян, я уже рассказал о ваших талантах всем, кому только успел. Даже моему коллеге Франку из Варшавы. Он искренне позавидовал мне, вообразив, какая интересная жизнь теперь начнется у нас в Минске. Я думал над концертом, помещение в резиденции представляется мне излишне скромным. Но здание филармонии сильно пострадало еще в сорок первом, когда здесь шли бои. Я приказал, чтобы его привели в порядок и доставили туда приличный инструмент. Пока же будем довольствоваться камерными вечерами. Признаюсь вам, - в голосе Кубе послышалось смущение, - я и сам немного играю на скрипке. Если вы не возражаете, то мы могли бы порепетировать вместе. Для меня это была бы чудесная практика. А то знаете ли, надоедает все время играть наедине с собой или для узкого круга знакомых.
- Почту за честь, господин гауляйтер, - Лиза даже привстала, изображая изумление.
- Я благодарен, что вы согласились, фрейлян, если говорить честно, то музыкант я посредственный, - Кубе покачал головой. - Не хватает времени, чтобы серьезно заниматься музыкой и развивать свои способности. В Германии я нанимал для себя частного учителя, но теперь, с войной - приходится забыть о многих радостях. Вы даже не догадываетесь, что ваше появление для меня - подарок. Какую программу вы бы предложили для первого концерта? - спросил он, блеснув стеклами пенсне.
- Я думаю, сонаты Бетховена, господин гауляйтер, - сказала Лиза, уверенная, что Кубе поддержит ее. Она не ошиблась.
- Это чудесно, чудесно! - воскликнул он и, встав из-за стола, прошелся по комнате, заложив руки за спину. - Прекрасный выбор. Первый концерт мы назначим на конец недели, - он взглянул на календарь, - на пятницу, если не возражаете, - Лиза кивнула. - Сегодня же начнем репетировать. Какое чудо, что вы появились у нас, фрейлян Арсеньева! - Кубе подошел к Лизе, взяв за руки, поднял с кресла, поцеловал сначала одну руку, потом другую. - Я буду признателен вам, если кроме сонат вы отрепетируете со мной небольшой дуэт. В каком часу вам удобно?
- Я буду счастлива оказаться вам полезной, - ответила Лиза, понизив голос, - но я не уверена, отпустит ли меня пани Литвинская, ведь я теперь работаю у нее.
- О пани Жанель даже не волнуйтесь, - рассмеялся Кубе, не выпуская руки Лизы, - с ней договорятся. Работать у нее вы будете формально. Музыка, музыка, вот ради чего стоит жить! - оставив фрейлян, он снова быстро прошелся по комнате, можно сказать, пробежался. - Жду вас в семь, - сообщил он, круто повернувшись. - Ноты и инструмент вам приготовят. Я пришлю адъютанта Риттера. Вы только что виделись с ним в приемной. А теперь простите, любезная фрейлян Арсеньева, дела, дела. Они не кончаются. С каждым днем только прибавляются новые. Увидимся вечером, - предложив Лизе руку, Кубе довел Лизу до дверей кабинета, еще раз поцеловал руку. - Риттер, - позвал он адъютанта, - потрудитесь проводить фрейлян, и пригласить следующего посетителя, я не прощаюсь, - он кивнул Лизе на прощание.
Она вышла в приемную. Адъютант закрыл за ней дверь. В приемной никого не было. Видимо, приемная у Кубе была не одна, для каждого сорта гостей - своя, и посетители дожидались аудиенции в каком-то другом помещении. Скорее всего так было сделано из предосторожности, чтобы те, кто приходит и уходит от гауляйтера не встречались друг с другом.
Неглупо рассуждая о Шуберте, адъютант провел Лизу по лестнице вниз:
- Я зайду за вами в салон около семи, как условлено, - пообещал он.
- Да, конечно, господин Риттер, я буду ждать, - Лиза любезно улыбнулась помощнику гауляйтера и вышла на улицу.
Теплый прием, оказанный ей Кубе, нисколько не обманул ее. Она не сомневалась, что немцы никогда не изменяют себе. Улыбки - улыбками, а гестапо наверняка уже получило приказ проверить всю ее поднаготную досконально. Они будут копать. И хотя всю легенду Елизаветы Петровны Арсеньевой, дочери деникинского офицера, ненавидящей советскую власть, которая отняла у нее все, Лиза знала досконально и назубок, еще неизвестно, что они накопают. А вдруг узнают, что на самом деле Лиза Арсеньева, под именем которой она теперь выступает, умерла от тяжелой болезни в лагере за Уралом еще до начала войны. Откуда? То, что у гестапо весьма широкий аппарат для сбора информации и огромное количество источников, Лизу предупреждали, да и сама она имела возможность убедиться в том еще в Таллинне. Но как бы то ни было, до конца недели, - а наступила среда, - они вряд ли раскроют что-нибудь опасное. Разве что запросят Борисов, из которого она прибыла, но там все прикрыто. Хотя расторопность гестапо недооценивать - опасно. Но лучше пока не думать об этом.