- Да, мой милый, ни сейчас, ни потом не будет такого положения, чтобы каждый мог думать только о себе. Я знаю, это нелегко. Для любого.
Цельнер уже не следил за разговором. У Махата дела неважнецкие, у Запа и Благи - еще хуже, а у него и мать и отец живы, по крайней мере он так думает. Все его мысли сосредоточились на одном: вернуться. Вернуться, встретиться с ними! Что они делают? Как живут? Может быть, уже разошлись, может, до сих пор вместе и следят за ходом войны. Бог знает, как они ее себе представляют. Может, они там дрожат за него все эти годы? Ведь он тоже раньше думал, что солдаты на фронте не выпускают из рук оружия и беспрерывно стреляют. Он даже не догадывался о бесконечной аритмии боев. Весной было Соколово, теперь осень, а бригада больше не участвовала в сражениях. Целые месяцы учений и подготовки оставляли массу времени для раздумий, воспоминаний, разговоров, даже развлечений, а потом все это переплавится в горниле войны за несколько недель или даже дней и польются потоки крови. Что они знают об этом там, дома? Он посмотрел вверх. По-прежнему световой хаос. От сигнальных и осветительных ракет, от лучей прожекторов небосвод казался каким-то искусственным, и жизнь под ним казалась такой же нереальной.
Цельнер рассмеялся. Он решил: хватит серьезных разговоров. Кивком головы показал на мрачного Благу:
- Знаете, ребята, Блага каждый день пишет своей Манке любовные послания.
- Как так? - удивился Махат. - Ведь он же не может ей их отправить?
Цельнер смеялся:
- Блага складывает их в вещевой мешок, он у него уже набит так, что туда не всунешь даже расчески. Зачем? Ну а вдруг Манке не останется ничего, кроме этих влюбленных вздохов с фронта?
Осветительная ракета погасла. Все погрузились в темноту и на мгновение затихли.
- А это точно, что утром начнется? - засомневался Блага.
- А что надпоручик был такой ласковый, тебе это бросилось в глаза? - отозвался Цельнер.
- Это еще ни о чем не говорит.
- Мало ты его знаешь. Когда он - мед и масло, это уж точно: готовь себе чистую рубаху.
Эмча обработала брату ссадины и залезла в землянку к Боржеку. Они сели рядом на выступ из песчаника, покрытый суконным одеялом.
- Что это ты удумал?
Боржек обнял Эмчу за талию, сказал:
- Да брось!
- Сразу после Киева, мол, свадьба. А тут вдруг решил сбежать?
На второй постели лежал довольный Млынаржик - он получил наконец новые ботинки. Повернулся спиной к ним и прислушивался к каждому их слову. "Дураки! Я бы на месте Боржека…"
Боржек попытался задобрить Эмчу поцелуем. Она отвернулась:
- Нет, ты ответь мне сначала!
- О чем ты говоришь? Разве я бы тебя тут оставил.
- Так ты любишь меня?
- Эй, Млынарж! - окликнул Боржек. - Спишь?
Млынаржик не отозвался. Боржек задул коптилку. Его губы нашли в темноте губы Эмчи.
Млынаржик осторожно повернулся на спину. Он лежал тихо, думал о жене, Веноушеке. И уснул.
Боржек с Эмчей не замечали времени, но вдруг она спохватилась: ее свободное время кончается. Она перебросила через плечо сумку с красным крестом. Улыбаясь и хмурясь, стала прощаться:
- И вообще, Боржо, ты это выкинь из головы - уйти из бригады! Говоришь, что не оставил бы меня здесь. Но я не могу всегда быть там, где ты… - Она обняла его за шею: - Попрощаемся так, будто мы уже никогда не увидимся!
- Почему? - нахмурился Боржек.
- Это такая примета, - убеждала она. - Значит, с нами ничего не случится…
- Ну, тогда я рыдаю, - засмеялся Боржек. - А теперь поцелуй!
5
По каждому километру немецкого оборонительного пояса, окружавшего Киев, бьют свыше трехсот орудий. Их стволы исступленно рявкают, отскакивая назад, выплевывают снаряды, мгновенно открываются затворы, в них вползают новые снаряды, чтобы с коротким гулким ударом стремительно вылететь на свои баллистические траектории. Десять минут артналета - раскаленные орудия, кажется, вот-вот начнут плавиться, но огненный смерч не утихает. Пятнадцать минут, двадцать, двадцать пять… Грохочут батареи, гремят "катюши". Все окутано густым дымом…
Проходит тридцать, тридцать пять минут, а небо по-прежнему сыплет на землю град снарядов и немилосердно бьет, бьет, бьет - и сплющивает, смешивает серо-зеленые мундиры с украинской землей. В немецких окопах - нагромождение глины, железа, раненых, убитых. Взрывные волны тоже несут смерть. Из окопов выскакивают обезумевшие солдаты.
Лишь через сорок минут мощная артиллерийская канонада прекратилась.
На участке в шесть километров гитлеровская оборона была искромсана. Взлетели ракеты. Сигнал! В 8 часов 35 минут в атаку пошла пехота.
Чехословацкая бригада наступала от детского санатория, через завод "Большевик", кинофабрику, парк имени Пушкина, зоопарк, по Житомирскому шоссе в центр города. Бригада должна была туда пробиться, последовательно преодолев пять укрепленных рубежей на своей полосе наступления в два километра. В то время как советские полки, поддерживаемые танками Рыбалко, приближались, совершив длинный обходный маневр, к житомирской автостраде, с тем чтобы пересечь ее и отрезать фашистские войска в Киеве от их тылов, стрелковые батальоны бригады красными ракетами сообщали полковнику Свободе о достижении очередного рубежа. Первый батальон продвигался быстрее, чем планировалось. Второй, Рабаса, замедлял свое продвижение, пока совсем не завяз перед городской чертой.
"Паук" Станека раскинул на целые километры свою тонкую паутину. Во время боя она беспрестанно рвалась на куски, ее калечили мины и гранаты, давили свои же тапки.
Яна записывала донесения. Шульц, дежуривший у коммутатора ночью, сидел на своем вещмешке и отдыхал. Работал Махат. Он громко кричал:
- Повторите! Не слышу! Не слышу! Я - "Липа"! - Повернулся к Панушке: - "Андромеда" не отвечает.
Панушка болезненно переживал каждое повреждение линии.
"Андромеда"? Линия ко второму батальону?
Он испуганно вскочил и, выхватив у Махата трубку, стал кричать в нее. Безрезультатно. Пустота. Потом подозвал Шульца и вместе с ним быстро осмотрел, нет ли поломок в переключателе. Все было в порядке.
Зуммер не переставал трещать. Спрашивал Галирж:
- Что с "Андромедой"?
Панушка попытался снова соединиться. От крика на его виске набухла извилистая жилка. Но он кричал еще громче. В трубке что-то глухо шумело. Батальон Рабаса остался без связи.
Станек успевал тянуть телефонные провода за наступающими войсками. Теперь оставалось самое трудное: сохранить их целыми в течение всего боя.
Сейчас надпоручик спешил на основной пункт связи. У небольшого домика без крыши он натолкнулся на группу связистов, которые растерянно бегали взад-вперед, что-то кричали в трубки, путались в проводах. На учениях они всегда легко находили свой провод, другое дело - здесь, в этом аду. В суматохе боя ни у кого не было времени сматывать кабели, и сейчас всюду валялись провода, оставшиеся после немцев, после русских… Солдаты не могли разобраться, откуда и куда ведет тот или иной провод. Они ругались, спорили, а время летело.
Станек крутился в этой заварухе, стараясь помочь связистам и советом и делом. Провода к "Андромеде" тянул Боржек. Едва он вернулся, как обнаружилось, что линия не работает - все усилия пошли насмарку. Сейчас он сидел на куче проводов, разбитый, подавленный. Но, увидев Станека, тяжело поднялся и пошел навстречу:
- Пан надпоручик, докладываю, линия "Андромеды"…
- Я уже знаю, - прервал его Станек и обратился к Калашу: - Что вы предприняли?
- Послал аварийную команду.
- Результаты?
- На связь не выходят, я подключился к их кабелю, все время вызываю, жду…
Заблудились, мелькнуло в голове Станека. Приняли чужой кабель за свой и теперь идут бог знает куда.
- Вы и Боржек, со мной на основной пункт связи!
Панушка встретил Станека приказом из штаба:
- Требуют в течение часа восстановить линию "Андромеды". Пан надпоручик, вы не пугайтесь, но если - сказали - это не будет сделано, вас предадут полевому суду.
Все командиры, стоит во время боя где-то дать осечку, грозят расстрелом, успокаивал себя Станек. Но все-таки опасался - под суд отдать могут. Рабас не продвигается вперед. Если он не получит помощи, его неудача поставит в трудное положение первый батальон. Линию к "Андромеде" нужно тянуть заново. Станек быстро соображал, кому это поручить, обводил глазами своих ребят.
Они напряженно следили за ним, знали: выбирает кого-то.
Но Станеку было труднее всех: он, именно он, должен был решать, кого послать на это задание. Мысли лихорадочно мелькали. Каждую мелочь учесть нужно. По опыту он знал, что мелочи порой сводят на нет даже самое крупное и тщательнейшим образом подготовленное наступление.
Повернулся к Калашу и сурово приказал:
- Готовьтесь!
Кого послать еще?
Шульца?
Этого тщедушного паренька? Там нужна большая физическая выносливость, и он в решающий момент может не выдержать. Зато тут, если потребуется, никто лучше его не исправит коммутатор.
Махата?
Махат перекинул штекеры и, когда на него взглянул Станек, подтянулся, продолжая сидеть с трубкой у уха. Он был уверен, что именно его пошлет Станек. Но Станек раздумывал: Махат из всех находящихся тут - самый отважный и хладнокровный. Если немцы нападут на основной пункт связи, то пожилой Панушка да пигалица Шульц одни не отобьются. Нет, пункт связи без Махата оставить нельзя.
Яну?
Ведь она здесь на положении любого другого солдата. Но тут же отбросил эту мысль. Ну, послал бы он ее: занятая телефоном, она не будет успевать следить за происходящим вокруг и, если наскочит на немцев, вовремя не укроется… Вспомнил, как он загораживал ее от падающих осколков. Она еще слишком чувствует себя санитаркой, привыкшей перевязывать раненых даже под пулями, и не различает того, когда можно пройти, а когда, наоборот, даже обязана искать укрытия.
Панушка, сидевший спиной к Станеку, не выдержал неизвестности. Резким движением он повернулся от центрального пульта, словно отмахиваясь от Станека. "Надеюсь, этот бесчувственный чурбан не пошлет мою дочь?" Он был полон решимости отстаивать ее, но не знал как. Яна - рядовой солдат и не имела никаких привилегий по сравнению с солдатами-мужчинами, а Панушка, хоть и был ее отцом, не имел на нее в эту минуту никаких прав.
Но Станек уже не думал о Яне.
Боржека?
Тот выглядел измотанным. Станек быстро соображал. Это были какие-то обрывки мыслей, но из них уже слагалась одна, определенная. Боржек тянул "Андромеду" с Млынаржиком и Цельнером, которые остались во втором батальоне, ожидая дальнейших распоряжений. Боржек по приказу Калаша вернулся, прошел этим путем уже дважды, туда и сразу же обратно - это огромное напряжение! Боржек… Станек вдруг почувствовал, что не сможет произнести его имя. Но пересилил себя:
- Вы единственный, кто знает дорогу и, вероятно, найдете ее в сумерках. Конечно, я понимаю, вы устали, вам тяжело.
Махат удивился: "Почему Боржек? Почему не я?" У Шульца порозовели щеки: "Даже такой жалкий слабак, как я, сгодился бы скорее, чем этот измученный парень".
Боржек мужественно улыбнулся Станеку:
- Я пойду! Я могу!
- Ну, хорошо, пойдете с Калашем.
У Калаша, собиравшего в дорогу необходимое, выпала из рук сумка с инструментом. На шум все невольно оглянулись - словно этот звук означал несогласие.
- Йоза, командуй, что надо взять, и пошли! - нетерпеливо крикнул Боржек.
Калаш показал на запасные катушки, телефон, шест для подвешивания проводов, оружие.
- Мы это с Боржеком вдвоем…
- Третий я, - сказал Станек и, взяв телефонный ящик, накинул ремень на шею.
Калаш и Боржек, обвешанные инструментом и оружием, полезли наружу. Станек на ходу отдал приказ:
- Яна на место Махата!
Махат улыбнулся Яне, когда они менялись местами. Улыбнулась и Яна, садясь к коммутатору, но это было лишь слабое подобие улыбки, появившейся на ее отрешенном лице.
Майор Давид спрашивал об "Андромеде". Нетвердым голосом Яна ответила:
- Пан надпоручик пошел налаживать связь с "Андромедой".
- Как? Сам?
Майор повесил трубку.
На панели главного пульта лежали карманные часы с цепочкой - собственность ротного. Яна следила за минутной стрелкой. Ждала того момента, когда Станек с линии "Андромеды" даст первую проверку. Абоненты вызывали друг друга, она соединяла их, но уголком глаза поглядывала на часы. Минуты тянулись с раздражающей медлительностью. "Кажется, я дрожу? Нет. Это трясется коммутатор, в нем столько проводов, и они тянутся с самой передовой. Я не дрожу, это трясутся провода - принимают колебания земли, которую рвут на части снаряды".
- Почему он еще не отзывается? - проговорила она вслух.
- Кто? - неожиданно спросил сзади Махат.
Яна очнулась:
- "Андромеда", наши ребята…
Панушка глянул на часы. Нет, ребятам еще рано. Еще четыре секунды, три, две.
Выскочил штекер "Андромеды".
- Как слышите меня? - говорил Станек.
Он жив! Жив!
- Вас слышу. Слышу. Я - "Липа", - ответила Яна строгим голосом. Она старалась скрыть свою радость.
- Кто это? - спросил Панушка.
Махат, наклонившись над колонкой штекеров, проронил:
- "Андромеда".
Панушка расчувствовался:
- Наш надпоручик - человек что надо! Дочку оставил здесь со мной, а сам пошел.
Станек выходил на связь через определенные интервалы, но интервалы эти становились все длиннее и длиннее. В трубке слышался шелест учащенного дыхания. Быстрая речь дробилась взрывами, которые мембрана превращала в треск. Потом Станек замолчал.
Яна смотрела на отцовские часы. "Сколько они показывали, когда он звонил последний раз? Когда это было? Десять минут назад? Пятнадцать? Сколько, боже мой?"
"Андромеда" молчала, зато другие абоненты беспрерывно требовали связи. Треск помех в трубке мешал Яне, но она угадывала слова по ритму, смысл и содержание фраз по тону. Казалось, по проводам слышен пульс всего сражения. Это приводило ее в ужас. Снаружи, наверно, уже темно, они идут там, в темноте, шаг за шагом, всюду их подстерегают укрывшиеся немцы. Что же они не отзываются? Потеряли направление? У него привычка идти первым. Святая дева, первым!
Яна напрягала всю волю, чтобы успокоиться. Старалась произносить позывные как можно четче. Заставляла голос звучать ясно, ровно, без дрожи, но ей это плохо удавалось:
- Я - "Липа"! Я - "Липа"…
- Красная ракета! - воскликнул Вокроуглицкий.
Галирж вскочил. Посмотрел на темное небо над городом. Покрасневшие глаза слезились.
- Уже упала.
- Где ты ее видел?
- Далеко впереди, справа от нас. - Вокроуглицкий показал направление.
- Там первый батальон!
- Я уже наношу на карту. Первый батальон достиг своего четвертого рубежа.
Телефонный звонок. Начальник штаба спрашивал, подготовил ли Галирж предложения об оказании помощи Рабасу и наметил ли место нанесения огневого удара. Галирж поспешил заверить, что такие предложения скоро будут. Он приказал Вокроуглицкому соединиться с пунктом связи.
- Опять попросить "Андромеду"?
- Опять!
- Ведь я же минуту назад…
- Звони, не задерживай!
Вокроуглицкий снял трубку. Связи с "Андромедой" не было.
- Это невероятно! - горячился Галирж и послал Вокроуглицкого к связистам, чтобы те попытались соединиться по радио с его ротой разведчиков.
Используя специальный код, там попробовали найти радиостанцию Рабаса. Поймали какой-то слабый голос. Шифровка: 235, 718, 5662. Голос удалялся, пропал, и откуда-то из бесконечной дали только доносилось: гу… гу… ги… ги… В наушниках что-то пищало, выло, и вдруг - бах! Радиста словно ударили в ухо.
Вокроуглицкий понял, что на радиосвязь надежды нет. Он направился в оперативный отдел узнать, какие сведения имеются там. К Галиржу он вернулся с сообщением, что у второго батальона обнажен левый фланг…
- Как это могло произойти? - ужаснулся Галирж.
Он знал, что соседом слепа у бригады является советская 40-я стрелковая дивизия, а приданный ей гвардейский танковый корпус должен непосредственно поддерживать Рабаса.
Вокроуглицкий доложил, что немцы перерезали шоссе перед советскими танками заградительным артиллерийским огнем. Галирж склонился над картой.
- Джони, у меня еще одно сообщение, плохое, - сказал Вокроуглицкий.
Он показал на карте место, где был косогор, о котором они ничего не знали. Там сейчас немцы, и они ведут огонь из тяжелых пулеметов по Рабасу.
- А у меня нет связи со вторым батальоном! Вот так дела!
Галирж тупо уставился в пространство. После нескольких суток непрерывного напряжения и страха, без сна он выглядел больным.
- Я бы на твоем месте, Джони, не ждал связи.
Вокроуглицкий поднял трубку, стал с кем-то говорить.
Затем пояснил Галиржу:
- Опять звонили из штаба. Рвут и мечут. Я бы кое-что предложил…
- Что предлагать, когда мы ничего толком не знаем!
- Положим, знаем, хотя бы приблизительно, какие силы угрожают Рабасу.
- Приблизительно! Разве так работают? Мы должны знать, двигаются ли они и куда, отгадать их намерения - отступить или защищаться до последнего солдата.
- Не знаю, Джони, но эта твоя обстоятельность… Ищи другой путь! Комбинируй! Немного фантазии…
- Довольно разговоров! Вызывай "Андромеду"! Там мои глаза и уши.
Вокроуглицкий завертел ручку телефона.
Уже по выражению его лица Галирж понял, что "Андромеду" он опять не получит.
"Комбинируй! Немного фантазии!" Галирж склонился над разведкартой. Сплошной синий цвет. Одно оборонительное кольцо за другим. Всюду немцы, их орудия, "фердинанды", каждый дом - крепость. На основании чего судить, где немцы отступают, где сопротивляются, где стремятся пробиться клином или выскользнуть через какую-то щель из города?
"Нет. Я должен иметь точные сведения. Но пока я их получу, пока проанализирую положение, сделаю выводы и подам начальнику штаба предложение об оказании помощи и пока эта помощь придет…" Он схватился рукой за лоб, покрытый холодным потом.
Вокроуглицкий понял, что означает этот жест. Беспомощность.
- Джони, собери все, что есть, вместе и дай предложение! Рабасу сейчас пригодится любая помощь.
Галирж на мгновенье заколебался. Потом сказал с пафосом обреченного:
- Ну как я могу откуда-то что-то нахватать, если не знаю точно, как в данный момент обстоят там дела? А если я вдруг ослаблю наши силы как раз там, где наиболее сильное сопротивление? Как я потом отвечу за напрасные потери, а может быть, даже за катастрофу! Исключено!
- Предложи что-нибудь, черт возьми! - закричал Вокроуглицкий.
Галирж сам ощущал острую необходимость что-то предпринять. Но без ясной картины?!
- Наша работа - это тебе не истребитель, который не оставляет в воздухе следов. Все наши действия будут еще долго после сражения объектом разбора. И от этого зависит, награда или трибунал. - Приказал: - Вызови джип! Еду к Станеку!