До замужества она как-то не обращала внимания, что все их однокурсники давно выросли в крупных специалистов, ученых и руководителей (сама она уже не первый год работала старшим геологом партии), а Димка все так и оставался Димкой (его только так и именовали - никак не иначе). Несмотря на всю свою предприимчивость и безотказность, он продолжал пребывать на рядовых постах, часто меняя должности, что ничуть не огорчало его.
"Что это? Полное отсутствие честолюбия?" - удивлялась Софья Петровна. Первое же столкновение на деловой почве прояснило ей все.
К тому времени Димка исполнял обязанности инженера-гидрогеолога в ее партии. Приближалась весна. Партия заканчивала детальную разведку крупного полиметаллического месторождения. Оставалось лишь произвести опытную откачку воды из нескольких скважин на отдаленном участке, чтобы окончательно определить степень обводненности месторождения. Это дело поручили Димке. Он с обычной веселой безотказностью принял приказ к исполнению и немедленно выехал на участок.
Велико же было удивление Софьи Петровны, когда через две недели начальник партии, вернувшийся после объезда полевых отрядов, сказал, что у Димки еще ничего не сделано. По Димкиным же ежедневным рапортичкам все обстояло как раз наоборот.
- Там такое творится… такое… Ну и делопут! - клокотал возмущением начальник. - Поезжайте сами, голубушка, и разберитесь со своим Эдисоном. Только подумать: на базе несколько новехоньких дизель-компрессоров, а этот кустарь мастерит какую-то допотопную колымагу!
Софья Петровна поехала.
- А что? - невинно пожал плечами Димка. - Мы полезное дело делаем. Вот хотим приспособить обычный штанговый насос и качалку для откачек с глубины сто метров. Сама посуди, какая удобная штука для изыскателей… Вес у качалки небольшой, вози с собой на здоровье. Но воду она берет с глубины не более полусотни метров. Мы же приспособим, чтобы с сотни… Никаких компрессоров привозить не надо, никаких насосов…
- Нам сейчас не до твоих конструкторских изысков! - возмутилась Софья Петровна. - Вот-вот нагрянет ростепель! Надо срочно провести откачки и выбираться отсюда. Ведь весной тут не пройти и не проехать. Все раскиснет!
- Подумаешь, раскиснет… Не такое видали! - беззаботно отмахнулся Димка. - За такую качалку еще спасибо скажут.
- Боже! Неужели ты не понимаешь, что летом у нас срок представления отчета? Мы должны сдать месторождение промышленности!
- Ну и сдадим.
- Каким образом? Если мы не успеем до оттепели произвести откачку, то все планы полетят в тартарары. Ведь уже осенью сюда должны приехать проектанты, а за ними шахтостроители… К тому же и своих поисковиков подведем. Не сдадим вовремя геологический отчет - но видать им их законной премии как своих ушей!
- Премии… - Димка презрительно покривился. - Настоящие люди сюда не за длинным рублем едут. Мы качалку не ради премии мастерим… - В больших, небесно-чистых Димкиных глазах не было ни облачка. Он в самом деле был выше всяких меркантильных расчетов.
Софья Петровна в тот же день назначила начальником участка геолога-практика, а дипломированного прожектера отправила в базу партии. В конторе долго ломали голову: куда бы пристроить Шерстобитова, и в конце концов спровадили его в гидрометрический отряд, где была острая нехватка людей.
Вернувшись после завершения откачек домой, Софья Петровна застала мужа в полном здравии и благополучии. Он уже забыл о злополучной качалке, о своем очередном смещении и за обеденным столом с энтузиазмом рассказывал, какую безотказную и удобную гидрометрическую вертушку (для замера скорости течения воды) они с начальником отряда задумали сконструировать.
Софья Петровна не сомневалась, что вертушки этой никто никогда не увидит, как не увидели завершенным ни одного из благих Димкиных начинаний. Она смотрела на ясноглазого красивого мужчину, и ее не покидало ощущение, что она связала жизнь с неиспорченным бородатым мальчиком, который топчется где-то в своих давних семнадцати-девятнадцати годах и не имеет никакого желания перешагивать через них в глубину и сложность жизни.
Подумала так - и острой болью кольнуло раскаяние, чувство вины перед Петром.
В ту ночь, впервые за многие годы, Софья Петровна долго и горько плакала, выдумывала ласковые слова, которые она скажет Петру Селивестрову при их будущей встрече. Жажда этой встречи с новой силой вспыхнула в ней. Она вдруг сделала открытие: достаточно им с Петром лишь встретиться, чтобы все в ее и в его жизни перевернулось, пошло новым путем.
Димка ушел из ее жизни так же легко и обыденно, как и пришел. Летом, за неимением свободных людей, его командировали в Мурманск. Надо было получить в торговом порту буровые станки, прибывшие из Швеции. Получение импортной техники по каким-то канцелярским причинам затянулось, и Димка прожил в городе более двух месяцев. За это время его успела прибрать к рукам развеселая вдовая официантка портовой столовой. Димка даже переселился из гостиницы к ней на квартиру.
Об этом стало известно в экспедиции. Многие смотрели на Софью Петровну с состраданием, но сама она Димкину измену восприняла спокойно и даже с облегчением. В конце концов они с мужем были настолько разные люди, что все равно должны были расстаться. Теперь отпадала необходимость в тягостном объяснении. На Димку она не сердилась. Рано или поздно это должно было случиться. Она сама своей отчужденностью толкала его к разрыву.
Он приехал в воскресенье и, как тогда, ночью, после пожара, встал у двери, привалился к косяку и жалко, виновато покривился. Должно быть, этим кончилась его попытка улыбнуться. Руки мяли новую кожаную шапку, рыжие, по-городскому подстриженные густые вихры покаянными прядями рассыпались по лбу и ушам.
- Чего встал? - обыденно сказала Софья Петровна, не отрываясь от кипы документов, принесенных с собой из конторы. - Собирайся сам. Что забудешь - себя потом ругай. - И уткнулась в бумаги.
Димка быстро и бесшумно собрался. Потоптался недолго у порога, несколько раз кашлянул, а потом вышел на цыпочках, осторожно прикрыв за собой дверь. Тогда лишь Софья Петровна позволила себе поднять голову, посмотреть в окно на удаляющуюся сгорбленную Димкину спину. Ей не хотелось на прощание оскорбить его своим невольным равнодушием.
После ухода Димки мать наконец-таки поняла, на какую жертву ради нее пошла дочь. А поняв, не могла простить себе этого. Здоровье снова ухудшилось, опять участились слезы, жалобы на судьбу, возобновились припадки.
- Дура я, дура! - ночами вслух казнила она себя. - Собственное дитя счастья лишила! Не мог ты, господи, прибрать меня вовремя… Собственной дочери дорогу заступила. Казни ты меня, Сонюшка, казни! Казни дуру старую!
- Спи, мама. Успокойся. Давай спать. Мне завтра на работу.
- Ох-хо-хо… Грех ты мой тяжкий… Хоть бы нашла ты его, Сонюшка. Может, не женатый он еще, может, помиритесь…
- Успокойся, мама. Найду.
- Ох, дал бы господь! Хоть бы грех с души снять… Поищи, поищи его, доченька. Должны в Москве знать, где он сейчас. Человек - не иголка. Особливо такой… Напиши куда-нибудь. Напишешь?
- Напишу, мама.
И Соня в самом деле написала нескольким подругам на Урал: попросила сообщить все, что знают о Селивестрове. Наказала и задушевной подружке своей Наташке Рыбниковой (Рыбниковы покинули Кировск лишь в конце 1940 года), когда уезжали они с мужем в Зауральск.
Время шло, приходили ответные письма с Урала, писала Наташка, но о Петре… не было ни строчки. Где-то кто-то слыхал, что будто бы кочует Селивестров по Казахстану, но конкретно никто из северян ничего не знал.
Тогда Софья Петровна решилась. Подталкиваемая матерью, а еще более собственным нетерпением, за несколько недель до войны съездила она в Москву и в управлении руководящих кадров узнала, что инженер-гидрогеолог Селивестров из системы геологоразведочной службы страны выбыл, призван в армию.
Так рухнула возродившаяся было мечта. Приехав домой, она с матерью целую ночь просидела у окна, оплакивая одно общее горе, хороня общую надежду.
Вскоре грянула война.
Долгий и мучительный путь вел группу польских геологов в тыл. Много эшелонов и поездов, много временных пристанищ сменили они, пока этот путь привел их в Зауральск. И не знала, не ведала измучившаяся Софья Петровна, что этот тяжкий путь вел ее к встрече, которую она перестала ждать…
В дверь кто-то несколько раз толкнулся, но Софья Петровна не шелохнулась. Она продолжала стоять у окна, упершись лбом в студеное стекло, и все еще не верила в близость возможного счастья. Лишь резкий и требовательный телефонный звонок вывел ее из оцепенения. Она неохотно подняла трубку.
- Ты чего прячешься? - сердито и звонко загремел рыбниковский голос. - Набедокурила - и в кусты, так? Зачем ты дала согласие? Мы могли назначить мужчину.
- Ты полагаешь, что я не подхожу?
- А-а… Разве в этом дело! Я не понимаю тебя, Софья. То заверяешь, что не собираешься уходить из управления даже в рай, то вдруг даешь согласие… Да еще как даешь! Какого черта тогда мне голову морочила?
- Так получилось, Владимир.
- Так получилось… Что-то в последнее время у тебя все получается шиворот-навыворот. Ходишь целый месяц, словно контуженая… Чего ты еще задумала, упрямая девка?
- Ничего, Володя. За меня в данном случае подумали другие.
- Слушай, Софья, я в самом деле не понимаю тебя. Куда ты денешь мать? Ведь сегодня это подразделение в Песчанке, а завтра… Армия - не шутка. Там жилищно-бытовых комиссий нет. Где вы с ней будете жить завтра? Ты подумала?
- Нет еще.
- Вот то-то и оно! Давай-ка зайди ко мне. Будем бить отбой, пока не поздно. Иначе тебе Наташка голову оторвет. Ей-богу! Я как позвонил ей, так она от злости чуть телефонную трубку не сгрызла. Дура, говорит, ты.
- Она сама дура.
- Вполне согласен. Только прошу сегодня вечером повторить сие ей лично.
- Она уже слышала.
- Софья! - Рыбников озлился всерьез. - Хватит юлить, хватит упорствовать в допущенной глупости. Надо срочно исправлять ошибку.
- Ничего не надо исправлять Володя. Ошибки не было. Так и передай Наташке.
- Да ты в самом деле…
- Да, в самом деле. Я должна работать. В подразделении Селивестрова. Если откажете буду проситься.
- Вот те бутербро-о-од!
- Так надо, Володя.
- Кому надо?
- Мне надо. Очень надо.
В трубке раздалось невнятное мычание. Софья Петровна улыбнулась, ясно представляя себе, с каким недоумением Рыбников запустил пятерню в свой встрепанный чуб.
- В общем, хватит об этом. Считай данный вопрос исчерпанным. Я ухожу к Селивестрову.
- М-да… Значит, к Селивестрову… К Селивестрову… Послушай! - Какая-то мысль, очевидно, только-только осенила Рыбникова, ибо даже в трубке было слышно, как он плюхнулся на стул. - Послушай, Софья… Этот Селивестров, случаем, не тот самый странствующий рыцарь, которого разыскивала перед войной моя Наташка?
- Предположим. А что?
- Елки-палки! - восторженно взвыл Рыбников. - Так какого черта ты со мной в прятки играешь! Поздравляю, упрямая девка! Сейчас же отопри свой кабинет - я бегу к тебе!
В трубке звонко клацнуло. Софья Петровна еще какое-то время подержала ее у виска, а потом медленно положила на рычажки.
Авария
- За Коротеевым глаз да глаз нужен, - сказал Бурлацкий Селивестрову.
- Конечно, - сразу согласился тот. - Синий перевал - ключевой объект. Не надо было посылать его туда.
- Теперь поздно об этом говорить, - нахмурился старший лейтенант. - Вы же сами поспешили. Перебросили туда бригады в пожарном порядке. Надо было хотя бы поставить меня в известность.
- Пожалуй, - опять согласился Селивестров. - Упустил из виду. Не до того было… - Он досадливо крякнул. - Что же теперь делать? Не убирать же его оттуда?
- Нежелательно. Вспугнем. - Бурлацкий пытливо посмотрел на майора. - Вы знаете Крутоярцева и Гибадуллина. Им можно доверять?
- Абсолютно! - Селивестров оживился. - А ведь это идея! Надо ввести их в курс дела. И еще Зубова да старшину технической роты, за которой числится Коротеев. Тогда этот тип будет у нас под контролем и на участке, и в казарме.
- Я то же самое хотел предложить. По моим наблюдениям, Коротеев что-то не особенно рвется в увольнения и командировки. Даже наоборот. С чего бы? Или боится кого-то в городе?
- Все может быть. Соберем вечером товарищей. Беседа не затянулась. И Гибадуллин, и Крутоярцев, и старшина технической роты - кряжистый мужчина лет сорока, бывший пограничник - восприняли необычное распоряжение спокойно. Бывалые солдаты, они давно научились ничему не удивляться в военное время. Лишь Ваня Зубов опешил. Долго моргал куцыми белесыми ресницами, вытаращив прозрачно-синие глаза. В конце концов пришел в себя и он. И все же не удержался от наивного:
- Ну и гад… Кто бы мог подумать!
* * *
Вечером приехал Купревич. Он тоже хотел побывать на участке, где утром по предположению майора скважины должны были вскрыть коренные породы. Поскольку выехать предполагали на рассвете, решили лечь спать пораньше.
- Грубею, матерщинником становлюсь, - пожаловался Купревич, укладываясь на раскладушке в тесной командирской комнатке. - Сегодня были представители предприятия, что поставило нам недоброкачественное кварцевое сырье. Внушал, внушал и, кажется, сорвался… Наговорил такого… Даже через мать! - Купревич болезненно улыбнулся и зачем-то пощупал побледневшие, ввалившиеся щеки. - Надо брать себя в руки…
"Ты и так молодцом держишься, - сочувственно подумал Селивестров, уже знавший о горе молодого ученого. - А на бракоделов вежливые слова в такое время тратить…"
За окном вбирало в себя вечернюю синеву безоблачное апрельское небо. Бледно-желтая полоска заката, как бы нехотя, гасла у горбатой кромки горизонта. В неспешных тихих сумерках слышались мерные шаги часового возле штаба подразделения да издалека доносящийся рокот. Верный своим правилам, пробивной Батышев форсировал события. Экскаваторы двинулись на Синий перевал.
Селивестров снова посмотрел в окно. Желтая полоска еле светилась за степной горбиной. И майору вдруг подумалось, что все это он уже видел и слышал. Давным-давно. Все это было. И чьи-то шаги под окном, и далекий рокот…
Когда? Селивестров беспокойно поправил сползшее к стене одеяло. Снова закрыл глаза. Не все ли равно… Бестолковый вопрос. Былые времена… В любой весенний вечер засыпавший гидрогеолог Селивестров слышал шаги за палаткой, стук двигателей дальних и близких буровых, видел то розовую, то желтую, как сегодня, полоску позднего заката. И тем не менее сегодня угасающая полоска света словно магнит притягивает взгляд майора.
Бурлацкий рассказал о Соне… Селивестров буркнул ему: "Из одного института. Дружны были", - и занялся текущими делами. Но старший лейтенант почему-то не удовлетворился ответом. Продолжал наседать в свободные минуты: "Что, на одном курсе?", "Что, и мужа знали?", "Что, и на свадьбе были?" Далась ему эта свадьба!
Селивестров поглядел на Бурлацкого. Старший лейтенант спал крепким юношеским сном. Как ему хотелось, чтобы он, Селивестров, обрадовался! А тут дела, хлопоты, текучка…
Когда все-таки такое было? Ну да… В тот вечер, когда он узнал, что Соня поехала на Кольский полуостров. Помнится, он точно так же, как сегодня, лежал навзничь на койке и смотрел на угасающий закат, с которым угасали его надежды. Вполне возможно, что закат тот был не таким - Селивестров не помнит, но то, что лежал он вот так же - это точно.
И на Селивестрова нахлынуло… Вспомнились влажные Сонины глаза при последнем прощании, ее поцелуй, его собственные бестолковые мечтания. А еще отчетливее вспомнилась беспомощность. Почему она так поступила? Может, он, Селивестров, в самом деле сам виноват во всем происшедшем? Может, сделал или сказал что-то не так… А может, действительно не надо было сидеть сиднем, а мчаться за ней самому? Все-таки мужчина есть мужчина, и в равенстве любящих есть какие-то разные обязанности.
Растаяла мерклая полоска на краю степи, ночной косынкой прикрылось уснувшее небо, засветились сторожевые светлячки звезд, а Селивестров все думал, мечтал, волновался и не замечал, что Купревич тоже не спит, тоже ворочается. Лишь когда вспыхнула в темноте спичка и заморгал красный огонек папиросы, майор очнулся.
- Не спится?
- Да, что-то не дремлется.
- Тоскуете? - забыв о строжайшем наказе Бурлацкого, спросил майор.
- Да. - Купревич, не таясь, тяжело вздохнул. - Не могу поверить. Не знаю, что бы отдал, чтоб это было ошибкой…
- Бывают и ошибки, - неуверенно пожалел молодого человека Селивестров, стыдясь убогости своих слов. - Бывают. Крепись.
- Стараюсь. - Красный огонек осветил обострившийся нос и горестно сомкнутые губы Купревича.
"Черт возьми… Он, оказывается, знает! - поразился Селивестров. - А держится. Молодчага парень!"
- Держусь, - будто угадав мысли майора, вздохнул Купревич. - Пока комбинат не раскрутится на полную, слабинки себе не дам. А потом… - Он опять жадно затянулся. - Скажите, Петр Христофорович, к кому надо обратиться, чтобы взяли в действующую армию? Чтобы наверняка?
- К чему это? - упрекнул Селивестров. - Здесь вы в сотни раз полезнее. Здесь вы вроде бы генерал. А там… Рядовой пехотинец.
- Хочу быть рядовым пехотинцем! - мрачно рубанул Купревич. - Не могу иначе. Пока не убью хоть одного фашиста, нет мне места на нашей земле.
- Здесь вы их убиваете в тысячу раз больше! - перебил его Селивестров, а сам подумал, что особоуполномоченному, с его неизлечимой душевной болью, в самом деле уже не будет покоя в тылу - изъест тоскливое чувство вины перед погибшей женой-фронтовичкой.
Купревич не ответил. Ткнул папиросу в пустую консервную банку, служащую пепельницей. Накрылся с головой одеялом.
Затихли в темноте, отдавшись каждый своим думам.
И вдруг из-под одеяла раздалось:
- Не знаю, что у вас было когда-то, но если она здесь… Не теряйте своего счастья, Петр Христофорович. Не вздумайте пустить события на самотек.
"Вот чертов мальчишка, успел разболтать!" - без всякой злости, однако, подумал Селивестров о Бурлацком. Не найдя нужных слов, он тоже накрылся одеялом с головой.