Несколько позже, после окончания совещания, выйдя из кают-компании и оставшись в одиночестве, Казанцев впервые за год офицерской службы ощутил чувство гордости.
Командиры боевых частей высказывались деловито, предлагали меры предосторожности, соображения, как лучше и безопасней форсировать пролив. Говорили офицеры сдержанно, но в их голосах чувствовалась торжественность, подъем, как будто собирались они не в полный риска путь, а на первомайскую демонстрацию.
Золотухин, глядя на них, откровенно радовался. Чему? Да хотя бы тому, что не перевелись еще люди, живущие неистребимым желанием быть всегда первыми, и причем в делах трудных, опасных, почти неосуществимых. В жизни их обычно называют чудаками и относятся к ним с подозрением. И несправедливо: переведись они - и человечество закиснет. Радовался еще и тому, что у них на бригаде есть вот такие чудаки, способные даже во вред себе принимать неожиданные решения. И еще в голову ему пришла совершенно парадоксальная мысль о том, что сделать интересным, привлекательным можно все, но для этого это "все" сначала надо запретить. И действительно, запретный плод всегда слаще.
Он, как и Логинов, почти не сомневался в расчетах Березина, доверял им. И тем не менее ответственность за жизнь людей, особая ответственность, определяющаяся служебным положением, обязывала его быть предельно осмотрительным.
- Геннадий Васильевич, как велик риск, которому будет подвергаться лодка при прохождении узкости?
Березин пожал плечами.
- Трудно сказать… Риск, конечно, есть, но если все выдержать в расчетных пределах - курс, глубину, скорость, - то он будет сведен к минимуму. Но даже в самом худшем случае гибель никому не угрожает.
- И все-таки риск есть?
- В определенной мере - да.
Замкомбрига какое-то время помолчал, будто ожидая, пока чаша весов в его душе займет устойчивое положение, поднял глаза и, встретившись с твердым взглядом Логинова, решился:
- Я поддерживаю предложение капитана третьего ранга Березина.
Казанцев и Белиловский быстрехонько переглянулись, в их глазах сиял восторг.
- Итак, возражений я ни от кого не слышал… - Логинов взглянул на Радько, тот промолчал. - Значит, товарищи, быть посему. Кораблем по-прежнему остается командовать Березин. Командиров боевых частей прошу проинструктировать личный состав о мерах безопасности. Сергей Михайлович, - попросил он Золотухина, - выступите, пожалуйста, перед людьми, расскажите им, что нас ожидает. Добро? Спасибо. Все свободны.
Решение было принято, и теперь надо было сделать все так, чтобы ничто не смогло помешать довести задуманное до победного конца.
* * *
"Слушать в отсеках!" И все в лодке замирают. Слушают, что делается за бортом лодки.
"Слушать в отсеках!" И бездыханная тишина, чуткая, тяжелая, притаивается в отсеках подводной лодки.
"Слушать в отсеках!" И тогда напряжен каждый нерв, все пять чувств превращаются в одно - в слух.
"Слушать в отсеках!" И тогда важен любой забортный стук, шум, скрип, шорох. Услышишь его вовремя - отведешь угрозу от корабля, от товарищей, от себя.
Лодка вошла в пролив. Из штатных гнезд вынут и разложен на палубе аварийный инструмент: клинья, пробки, кувалды, струбцины, маты - все, что может потребоваться при заделке пробоины в корпусе.
Безмолвие воцарилось в отсеках. В центральном посту стоят на "товсь" у поста аварийного продувания главного балласта трюмные машинисты. Внизу под настилом, тоже в готовности к работе, главный осушительный насос. Егоров не спускает глаз с репитеров, тахометров: молодцы электрики, держат обороты тютелька в тютельку - ни на один больше, ни на один меньше! Это сейчас сверхважно - лодка идет по счислению. Вслепую.
В шестом отсеке над головами электриков, несущих вахту у щитов управления главными гребными электродвигателями, до жути строгий, навис лейтенант Казанцев. Он переполнен восторгом от сознания своей сопричастности со всем тем необычным, что сейчас происходило на лодке. Наконец-то в его однообразной, раз и навсегда спланированной жизни случилось что-то незаурядное, волнующее! И его переполняет не только восторг, но и возвышающее его чувство великой ответственности за исход этого рискового дела. Потому-то он так придирчиво и строго ястребиным взглядом следит, чтобы его подчиненные точно держали обороты электродвигателей.
Хохлов застыл над картой, он посекундно отмечает расчетное место корабля. И докладывает Березину:
- До поворота осталось пятьдесят секунд… Сорок… Тридцать… Двадцать… Десять… Ложиться на курс восемьдесят три градуса.
Каждая секунда, каждый метр на счету, ибо именно этой мерой исчисляется сейчас расстояние, отделяющее корабль от беды.
- Лево руля, ложиться на курс… - Это уже командует Березин.
Рулевой, управляющий вертикальным рулем, легко и плавно переводит рукоятку гидроманипулятора и подворачивает лодку на новый курс. Рядом с ним сидит боцман Силыч и тоже колдует с гидроманипулятором горизонтальных рулей. Он, словно по нитке, ведет лодку на заданной глубине: стрелка глубиномера не шелохнется. Оба сидят спокойно, тихонько шевелят рукоятками манипуляторов, а спины мокрые, соленый пот ручьями заливает глаза.
- Слушать в отсеках…
Отсеки глухо, начиная издалека, ответили:
- В седьмом замечаний нет…
- В первом замечаний нет…
- В шестом замечаний нет…
- В пятом замечаний нет…
Из пятого отсека, из моторного, доложил Федя Зайцев. Здесь сейчас совсем тихо: дизеля молчат, и слышно, как за бортом что-то негромко булькает, струится, посвистывает. Киселев устроился на брезентовой раскладушке и, привалившись спиной к пульту управления дизелем, чутко подремывает. Федя сидит на ящике с инструментом. Он прижался к теплой ноге Киселева, и ему покойно и тепло, будто он сейчас не под водой в коварном проливе, а у себя в деревне, у батьки с мамкой. Вот только глаза закрывать он боится: как зажмурит, так и лезут в них картины одна ужасней другой. Тогда страшно становится Феде, и он плотнее приникает к Киселеву.
Ларин из гидроакустической рубки ровно и монотонно докладывает дистанцию до гранитной толщи острова. Дистанция эта устрашающе мала. За годы службы Иваныч и в торпедную атаку по акустике выходил не раз, то есть не он лично выходил, а командир лодки, но акустик в такой атаке - его правая рука и главный помощник, и противолодочные рубежи прорывал, всякое повидал, но такого… Если у него сейчас и есть что общее со всеми остальными людьми, так это сердце, которое бьется так же, как и у всех, в остальном же он сейчас только Слух и Зрение. Индикатор гидролокатора, мягкая оправа наушников головного телефона и Иваныч - одно целое, одна натянутая до мыслимого предела струна. Такое с Иванычем впервые…
Тупой нос огромной стальной рыбищи, рассекая упругую мглу воды, неумолимо надвигается на черную гранитную твердь острова. Метр! Еще метр! Вот-вот громоподобно столкнутся сталь и камень! Но нос рыбищи еле заметно повернул влево, влево, и неохватное круглое рыбье тело втискивается в узкую щель между Угрюмым и подножием скалы-лиходейки. Рыбища мелко подрагивает от распирающей ее могучести и катит впереди себя по подводному царству мощный гул, рушит напрочь многолетиями устоявшуюся тишину, лишает покоя безмолвных подводных обитателей. Такого здесь еще не бывало.
Штурман не спускает глаз с секундомера.
- Форштевень прошел скалу. До поворота тридцать секунд… Двадцать… Десять… Курс девяносто два градуса. Прошли скалу…
В отсеке прошелестел вздох облегчения.
Иваныч из своей рубки голосом, звенящим от волнения, докладывает:
- Дистанция двести метров… Двести пятьдесят… Триста метров…
- Слушать в отсеках!
И тут же отозвались голоса из отсеков:
- В первом замечаний нет…
- В седьмом замечаний нет…
- В шестом замечаний нет…
И вновь глухая тишина.
- До поворота сорок секунд… Тридцать секунд… Двадцать секунд…
И, словно оглушительный гром, тихий, вполголоса, доклад:
- Пожар в четвертом отсеке.
Тишина вдребезги разлетелась от яростного колокольного звона: "Пожарная тревога!"
- Этого еще не хватало, хол-лера тебе в бок! Егоров, в четвертый!
Но Егоров упредил старпома и уже был в четвертом отсеке.
- На румбе девяносто градусов… - как ни в чем не бывало доложил рулевой и смахнул пот со лба. Теперь ему будет полегче - легли на выход из пролива, скала позади. А пожар в четвертом - не его дело, разберутся, кому надо. У каждого свои заботы, свои обязанности.
И все же что там, в четвертом? Ни докладов оттуда, ни просьб о помощи, ни шума… Открылась круглая переборочная дверь, и в ней показался Егоров.
- Ну?! Что там?! - Все впились в него взглядами.
- Отбой тревоге. Пожара не было. - И разъяснил, что в уголке старшинской кают-компании подтекала потихоньку магистраль гидравлики, масло покапывало и попадало на электрическую грелку. Коку стало холодно, он решил включить ее, и из грелки повалил дым. Вот и все.
- Болван чертов! - зло буркнул штурман. - Мало того что голодом морит, так еще и заикой чуть не сделал.
- Это ты брось, - не согласился с ним Егоров. - Козлов поступил правильно. В этом деле лучше перебдеть, чем недобдеть.
- Ну, конечно, вечная поправка "на дурака".
- Штурман, - осек Хохлова Березин, - не отвлекайтесь от дела.
- Есть, товарищ капитан третьего ранга. - Хохлов обиделся. - Этим курсом нам идти еще тридцать четыре минуты и… одиннадцать секунд. - Одиннадцать секунд - это, конечно, мелочь, но Хохлов хотел подчеркнуть, что он, штурман, знает свое ремесло, и незачем его тыкать носом.
- Добро, штурман. - Голос Березина был наполнен радостью. Ни к кому конкретно не обращаясь, он громко сказал: - Ну, славяне, спасибо вам, спасибо нам, пролив одолели. И плотников, между прочим, тоже. Пусть теперь поищут ветра в поле! - Он плюхнулся на разножку, вольготно развалился в ней, положил ногу на ногу и умудрился так завить их одну вокруг другой, что казалось, будто это и не ноги у него вовсе, а резиновые шланги.
Скалу благополучно миновали, пожар не состоялся, и нервное напряжение в центральном посту спало. В разных углах отсека послышались голоса.
- А насчет поправки "на дурака" я с вами, Хохлов, не согласен. - Березин чуть помолчал, обдумывая свою мысль. Разговор он продолжил лишь для того, чтобы загладить перед штурманом свою невольную резкость. - Мы еще с курсантских времен привыкли иронизировать над этой самой поправкой. Вы же, наверное, участвовали не раз в парадах и помните, как нас поднимали в четыре утра и выводили на площадь ни свет ни заря. Хотя парад начинался в десять. Так, на всякий случай - а вдруг… Вот это была настоящая поправка "на дурака". В нашем же моряцком деле эта поправка ох какая полезная штука! Возьмите судовождение. Опыт показывает, что поправка на ветер или на течение не бывает чрезмерной. Чаще же всего - недостаточной. Или, скажем, при расхождении со встречным судном мы всегда предполагаем, что там на мостике стоят грамотные судоводители. А всегда ли это так? Но возьми эту поправку "на дурака" - и ты почти никогда не ошибешься. Правильно Виктор Васильевич сказал, что для нас всегда лучше перебдеть. Я с ним согласен.
Еще предстояло под водой найти вход в Багренцовую бухту, до порта было еще несколько часов хода, в лодке еще стояли по готовности "номер один, подводной", но тягостное оцепенение уже покинуло людей, оно осталось где-то там, позади, у скалы.
Логинов, Золотухин и Радько за эти тревожные часы не сказали ни слова, промолчали, даже когда поступил аварийный сигнал из четвертого отсека. И сейчас они все так же молча слушали, о чем говорят скинувшие ярмо напряжения люди. Они сидели у носовой переборки рядом с рулевым и внимательно следили за работой боевого расчета центрального поста. Следили и оценивали. И остались довольны. После того как лодка точно на фарватере вошла в бухту и легла на курс в порт, они удалились во второй отсек, и там Радько протянул руку Логинову:
- Ну, Николай Филиппович, поздравляю. Сделано вашим старпомом все по-мастерски. Прямо цирк шапито! Да и только!
Логинов хотел было съязвить в его адрес, но передумал. Все-таки Радько хвалил их, а не ругал, и стоит ли вспоминать его ловкие уклоны и нырки…
- Березин ваш очень перспективный офицер. Очень. Так и доложу начальству.
- Недаром его наш комбриг иначе как академиком не называет, - рассмеялся Золотухин.
- Знаете, Сергей Михайлович, когда-то Вероккио, учитель Леонардо да Винчи, увидев мастерство своего ученика, был настолько поражен, что навсегда расстался с кистью и в дальнейшем работал только как скульптор. И мне сейчас впору уступить место Березину и уйти с мостика лодки. - Логинов шутил, но в голосе его прорвалась грусть о скором и неминуемом расставании с кораблем.
* * *
Поставив "мины" на рейде порта и сфотографировав стоявшие на нем корабли и суда, "С-274" все так же в подводном положении вышла из Багренцовой, благополучно миновала на выходе из нее строй противолодочных кораблей, которые безнадежно ожидали ее, в пяти милях от берега всплыла и взяла курс в базу.
Ночь была на исходе. Льется себе и льется легкое тепло от повисшего над окоемом неяркого светила, обласкивает помаленьку все вокруг. Ровный желтой ясности свет растекается по розоватым каменистым сопкам, по прозрачным до самой потаенной глуби озерам, по серебристому ковру, обрызганному рдяными капельками мелких цветов. И кажется он чем-то сродни колыбельной: такой же напевный, ласковый, дремотный.
Любуйтесь вдосталь этой янтарной прозрачности ночью, тихо и безмолвно радуйтесь ей. В награду она наполнит вас легкой щемящей грустью, омоет вашу душу и высветлит все ваши тревоги и огорчения. И как-то незаметно для себя, исподволь обновитесь вы, очиститесь от всего, что тяготило, печалило вас. Такое же, как ночь, ясное и тихое умиротворение захлестнет вас и не отпустит до той поры, пока незаметно подкравшееся утро не обрушит на вас новые заботы.
Любуйтесь еще и еще! Во все глаза, во все сердце! Любуйтесь, а то задует знобкий северо-восточный ветер, притащит с собой непогодицу и одним махом выстудит, вывьюжит все - и небо, и землю, и море. Вмиг порушит прозрачную ночную сказку хмарной, снежной круговертью. Такое случается часто.
А пока на море лежало тихогладье. Лодка под ласковые всплески волн не торопясь подошла к поворотному бую, развернулась и, пофыркивая синим дымком, направилась к уже видимым невооруженным глазом бонам. Вылезла из-за сопки тощая железная труба кочегарки. Скоро дома.
Радько, увидев трубу, сладко потянулся и помечтал вслух:
- Вернусь домой - целую неделю одну манную кашу есть буду. За эти три дня, ей-богу, еще одну язву нажил.
Как ни будь коротка разлука, а сердце все равно сладко щемит от предвкушения скорой встречи с землей, родными, с запахами трав, с пеньем птиц, со всем тем привычным, что окружает тебя в нормальной земной жизни. Все-таки жизнь моряка противоестественна для человека. Романтична, интересна и вместе с тем вынуждает его к таким самоограничениям, к которым может приспособиться психика далеко не каждого. Поэтому и не из каждого получаются преданные моряки.
Всем на "С-274" не терпелось вступить на берег. Но особенно Березину. До чего же хорошо возвращаться домой победителем! Душа его радостно трепетала. Довольный собой, Геннадий Васильевич, сам того не замечая, чуть заважничал, заатаманился. Он вроде бы даже вырос сам над собой еще на полвершка.
Несколько иной строй мыслей был у Логинова. Возвращение с такой победой сулило ему мало хорошего. Он много лет знал Шукарева, чтобы питать иллюзии насчет ожидавшей их встречи. То, что он будет недоволен "выкрутасами" Березина и Логиновым, допустившим эти "выкрутасы", было совершенно очевидным. Доказывать Шукареву их правоту было совершенно безнадежно. Не ясно одно: какого градуса накала достигнет его недовольство и в какой форме оно проявится?
Когда лодка совсем уже подошла к бонам и открылась глазам бухта и обступившие ее дома, Логинов попросил Березина:
- Дайте-ка я швартоваться буду, Геннадий Васильевич. Хорошо? Незачем гусей дразнить. Один мой друг говорит, что невозможно что-либо предвидеть, особенно на ближайшее будущее.
Поход, из которого возвращалась "С-274", был в общем-то заурядным, коротким, и поэтому лодку никто не встречал. Ни комбриг, ни флагманские специалисты. Матросы со стоявших у пирсов лодок совсем обыденно приняли швартовые концы, да прибежал на пирс дежурный по живучести. И то лишь затем, чтобы предупредить Егорова о том, что тот сегодня вечером сменяет его на дежурстве.
Адмирал еще не вернулся из Москвы, и Шукарев продолжал командовать в его кабинете. Настроение у него сегодня было созвучно погоде - солнечное: утром он, воспользовавшись адмиральским прямым телефоном, позвонил в Москву, и друзья сообщили, что представление на него уже у начальства и что к празднику Военно-Морского Флота он станет контр-адмиралом. Как говорится, дело в шляпе!
"Все хорошо, прекрасная маркиза, все хор-рошо, все хор-рошо-о…" Юрий Захарович, пружинисто подрагивая мышцами ног, неспешно прошелся по просторному кабинету, довольно потер руки, улыбнулся, отдернул занавеску, за которой стояла "тревожная" койка адмирала, и посмотрелся в висящее над ней зеркало. Он представил себе, как на его крутых плечах будут смотреться адмиральские погоны, и подумал: "Ничего, будут смотреться, товарищ контр-адмирал Шукарев".
Час назад ему позвонил вернувшийся с моря комбриг Голубев и сказал, что вместе со своим начальником штаба подъедет к Шукареву сразу же после обеда. И дал, между прочим, понять, что лодкой командовал какой-то вахлак, который в последние сутки даже и не пробовал пройти через их противолодочный рубеж.
- Знаешь, рыпался, рыпался, а потом понял, что с нами бороться безнадежно, и угомонился.
Тон Голубева вообще-то задел Шукарева, но поскольку этим "вахлаком" был Березин, то настроения Шукареву Голубев не испортил. "Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хор-рошо…"
В кабинет, постучавшись, вошли Логинов, Радько и Золотухин. По дороге сюда они договорились держаться купно, вместе. Так, на всякий случай…
- Ну-ну, герои подводнички, заходите, заходите. Докладывай, Николай Филиппович. - Смущенный вид Логинова красноречиво говорил о том, что прорваться через голубевские рогатки они так и не смогли.
Логинов приложил руку к козырьку фуражки и почему-то подчеркнуто официально доложил, что задание выполнено, порт заминирован, подводная лодка вернулась в базу без замечаний и что экипаж "С-274" готов к выполнению… И так далее, и тому подобное.
Шукарев, ничего не понимая, переводил взгляд с одного на другого. Он видел, что Логинов напрягся в ожидании, что лицо Золотухина чуть тронула улыбка, что Радько откровенно неуважительно, с каким-то потаенным смыслом ухмыляется и с интересом разглядывает его.
- То есть как это выполнили? Мне же Голубев час назад звонил. - И вспылил: - Чего вы ваньку-то валяете? Я вам что, мальчик? Ишь развеселились, пародисты-юмористы. - Шукарев нутром почувствовал, что они что-то таят, недоговаривают. - Докладывай, Логинов, чего вы там навоевали!