Однако люди давно прижились здесь. Со стороны материка, от которого остров отделяет неширокий пролив, склон не столь крут, и по нему пробили дорогу-бережник. Она сначала ровненько бежит вдоль берега, а затем поворачивает в гору и петляет до самой макушки острова. По ней, хотя и с трудом, автомашины добираются до верха. Здесь в годы войны стояли батареи береговой обороны, а теперь - наблюдательные посты.
- До точки погружения десять минут хода, - доложил по переговорке из центрального поста штурман.
- Есть. Дайте команду: приготовиться к погружению. Геннадий Васильевич, проверьте, пожалуйста. - Березин было ринулся к люку, но его за руку ухватил Радько.
- Подождите минуточку, Березин! Извините, товарищ командир, но я задержу старпома. - Он достал из кармана кителя конверт и передал его Логинову.
Тот изобразил на лице недоумение, затем неподдельный интерес, спросил для приличия: это, мол, что, какая-нибудь вводная? - хотя от Шукарева он знал о содержимом конверта. Прочитав записку, подписанную начальником штаба флота, в которой говорилось, что с этого момента он считается "убитым" и в командование лодкой вступает Березин, Логинов передал ее старпому. Березин быстро пробежал ее глазами, уловил смысл написанного, и в его голове мелькнула (какой же старпом не мечтает стать командиром?!) радостная мысль: "Ну держись, Генка! Вот оно! Началось!" Он справился с охватившим его ликованием, перечитал еще раз вводную, теперь уже спокойно и вдумчиво, и поднес руку к пилотке:
- Разрешите приступать, товарищ командир?
- Давайте действуйте. Я "убит". - Логинов спустился вниз, и через несколько мгновений в отсеках по трансляции зазвучал его голос: - Товарищи подводники, мы приступаем к выполнению нашей учебно-боевой задачи по преодолению зоны противолодочной обороны. Прошу соблюдать в отсеках максимальную тишину. С этой минуты, согласно вводной штаба флота, в командование лодкой вступает старший помощник капитан третьего ранга Березин. По всем вопросам прошу обращаться к нему… - Щелкнул выключатель трансляции, и штурман тут же доложил Логинову:
- Товарищ командир, мы в точке погружения. - Логинов не обратил на Хохлова никакого внимания, будто и не слышал его. Штурман удивленно помолчал, а затем вновь повторил: - Товарищ командир…
Логинов перебил его:
- Вы что, не слышали, что я "убит"? - и указал пальцем вверх.
Штурман хлопнул себя по лбу.
- Простите, товарищ ко… капитан второго ранга, - поправился он. - Привычка. - И теперь уже крикнул в переговорку: - На мостике, пришли в точку погружения!
- Есть! - Даже переговорная труба не могла скрыть радостного возбуждения Березина. - По местам стоять, к погружению! - зычно скомандовал он.
Часто заквакал ревун, громкоговорящая связь разнесла по отсекам команду, и невольно у каждого из моряков напряглись нервы. Невозможно равнодушно слушать боевой сигнал, не испытывать волнения, когда над твоей головой смыкаются океанские волны и ты видишь, как глубиномеры начинают отсчитывать метры воды, отделяющие тебя от солнца, голубизны неба, жизни. Даже у бывалых подводников в эти мгновения душа сдвигается с места. А что же говорить о Феде Зайцеве, у которого это погружение было первым в жизни?
Когда он был еще мальчишкой лет восьми-девяти, у них в колхозе строили новую ферму, и то ли для кормораздатчика, то ли для вентиляции привезли и свалили рядом со стройкой длинные трубы из листового железа. Пацаны долго мудрили, как бы приспособить эти трубы для игр, и додумались пролезать сквозь них. Федя, чтобы доказать всем, что он не трус, полез первым. В самой середине трубы он, зацепившись за что-то штанами, застрял, испугавшись, начал дергаться туда-сюда, еще плотнее застрял и начал взывать о помощи. Пацанве только того и надо было: она с веселыми воплями принялась бегать по трубе, стучать по ней палками, кулаками, камнями. Федя от навалившегося на него ужаса начал задыхаться и потерял сознание. Обошлась ему та труба дорого: пролежал он в больнице больше трех месяцев с тяжелым нервным потрясением и на всю жизнь обрел стойкий страх перед замкнутыми пространствами - панически боялся вновь задохнуться.
Совершенно непреодолимым, драматически жутким для него испытанием был обязательный в учебном отряде выход через торпедный аппарат в легководолазном снаряжении. Ведь это была все та же труба диаметром чуть больше полуметра и длиной восемь метров. Да еще заполненная водой! Все остальные ребята из его смены разок-другой проползли сквозь сухой торпедный аппарат, быстренько приноровились и бестрепетно забирались в узкую его горловину. Когда в аппарат их ложилось четверо, задраивалась задняя крышка, курсанты включались в водолазные дыхательные аппараты, труба заполнялась водой, открывалась передняя крышка, они друг за другом выползали в бассейн и выплывали на поверхность. Вот и все! Просто и совсем не страшно!
Но это для кого как. Федя только влезал в трубу по пояс, как сердце начинало беспорядочно трепыхаться, и тяжкое удушье схватывало его за горло. Под общий смех он с ужасом на лице стремглав вылетал из аппарата. Инструкторы сначала кричали на него, ругались, пытались пристыдить, но потом поняли, что заставлять Федю лезть в аппарат - занятие совершенно безнадежное. Он панически боялся этой трубы.
Один из водолазных инструкторов, пожилой мичман свирепой наружности, с черным от татуировок торсом, однажды оставил Федю после занятий в учебном корпусе, посадил рядом с собой, обнял за плечи и попросил:
- Расскажи, сынок, что тебя так пугает. Я вижу, у тебя что-то было в детстве… Не бойся, расскажи…
Федя разрыдался горькими облегчающими слезами и поведал мичману, всхлипывая и сморкаясь, про трубу и про то, как он чуть не отдал в ней богу душу.
Больше залезать в аппарат Зайцева уже никто не пытался заставлять. Ему зачли ЛВД (легководолазное дело) и без этого упражнения. Опытные инструкторы мудро рассудили, что ставить Зайцеву двойку будет себе дороже: по начальству затаскают. А доведется ли ему на флоте спасаться через торпедный аппарат или нет - бабушка надвое сказала. Кому-кому, а уж им-то было хорошо известно, что подводников, которым удалось в годы войны спастись из затонувшей подводной лодки таким вот манером, можно пересчитать по пальцам.
Учебный зачет Федя получил, а вот жизненный перед самим собой он не сдал. Не смог переломить страха. Долго казнился Федя. И долго еще, лежа по вечерам в койке, воображал, как он геройски мигом проскакивает эту распроклятую трубу, а ночью просыпался в холодном поту - опять задыхался.
И вот сейчас, когда над головой гукнули клапана вентиляции, когда за бортом загудел выходящий из цистерн воздух, когда на смену качке и шуму волн пришли покой и гулкая тишина, Феде стало жутко до тошноты, он явственно почувствовал, как ему перестало хватать воздуха, закрыл глаза, и ему показалось, что он холодеет и куда-то проваливается. Но это был всего лишь какой-то миг. На его плечо легла рука.
- Ты чего это, Федор Мартынович? Ну-ка, гляди веселее. С первым погружением тебя. - Негромкий ободряющий голос старшины Киселева напомнил Феде того мичмана из учебного отряда, и у него защипало глаза.
* * *
Старенький каботажный сухогруз "Кемь" шел в порт с пустыми бочками для рыболовецких побережных колхозов. Кроме того, в его трюмы была загружена всякая промысловая всячина - сети, тралы, кухтыли, бобинцы и сотни ящиков с шампанским. Планирующие торговые организации в центре считали, что жители никак не могут обходиться без шампанского. Удивляться было нечему: за неимением другого местные выпивохи раскупали его ящиками. Спрос рождал предложение, и создавалось впечатление, что именно здесь проживали самые тонкие ценители искрящегося напитка. Поэтому и затоваривали "шампузой" из расчета по ведру в год на душу населения вне зависимости от пола, возраста и склонности к выпивке. Замкнутый круг вращался бесперебойно, и "Кемь" только и знала, что развозила круглый год миллионными тиражами эту веселящую душу продукцию.
Капитан "Кеми", человек уже в возрасте и давно потерявший надежду расстаться с каботажем и уйти в розовые океанские дали, был разбужен и приглашен на мостик ввиду скорого входа в узкую горловину бухты Багренцовой. Он сладко потянулся и прижмурился от яркого света. Дневное солнце затопило все поднебесье и оттуда разбрызгивало слепящую рябь по прозрачным гребням волн. На бликующей нестерпимым сиянием глади воды острыми черными тенями ползали у входа в бухту военные корабли. Капитан спросил у стоящего вахту второго штурмана:
- Чего-то они вдруг понаторкались здесь?
- А я знаю? В войну играют, Лексей Лексеич. Делать-то им больше нечего… - Лицо у второго свежее, черты мягкие, еще не изломанные жизненным ненастьем и разочарованием.
Капитан, дважды тонувший в войну здесь же, покосился на своего помощника и осуждающе проворчал:
- Ну это ты брось. Молодой еще, необстрелянный. И потому пока ни хрена не понимаешь. У военных, брат, все делают с умом.
Уважительный штурман ответил уклончиво:
- Вам виднее. Вы капитан.
- Во-во, ты завсегда так: "вам виднее…" Ты начальник - я дурак, я начальник - ты дурак. Это, брат, философия сукиных сынов. - И тут же поправился: - О тебе речь не идет, ты еще вроде глупого кенаря - за другими повторяешь. - Приглядевшись к сторожевому кораблю, который вдруг развернулся и пошел прямо на их судно, спросил: - Что он там пишет? Ни черта против солнца не разберу.
Действительно, яркие блики солнца забивали мерцание прожектора.
- Капитану… Прошу… застопорить… ход… Командир.
- Это еще что?! - взвился было штурман.
- Давай, давай, стопори. Значит, так надо. - Штурман нехотя, откровенно пересиливая себя, перевел рукоятки машинного телеграфа на "Стоп". В чреве судна замерло старенькое паровое сердце, и "Кемь" перестала вздрагивать своими видавшими виды ржавыми боками.
А на лодке в этот же миг Ларин доложил Березину:
- Товарищ капитан третьего ранга, транспорт застопорил ход.
Березин зло махнул рукой, ударился об очередной клапан и то ли в адрес клапана, то ли в адрес застопорившего ход транспорта чертыхнулся.
- А ч-черт! Разгадали, холера им в бок! - И уже спокойно: - Стоп оба! Лево руля! Боцман, погружайтесь!
Лодка, пока еще двигающаяся по инерции, стала уходить влево и на глубину, подставляя сторожевику корму. Водную толщу прорезал вибрирующий звук работы гидролокатора. У-у-у-ю-ю-ю… У-у-у-ю-ю-ю… Словно посвист огромной сабли. У-у-у-ю-ю-ю… По корпусу лодки как будто стеганула пулеметная очередь. Нащупали!
- Лево на борт! Правый средний вперед! - Картушка компаса торопливо закрутилась. - Оба средний! - Стрелка глубиномера резво побежала по циферблату.
В густой тишине бесстрастно звучали голоса боцмана Силыча и рулевого-вертикальщика. Они не мешали друг другу и не перебивали докладами:
- Глубина шестьдесят метров… На румбе сто восемьдесят пять градусов… Глубина семьдесят метров… На румбе сто девяносто… Глубина восемьдесят метров… На румбе двести… Глубина девяносто метров… На румбе…
Сабельные свисты раздавались теперь над головой и где-то в стороне, они стали потише. Кажется, оторвались… Березин вздохнул и грустно пошутил:
- И от бабушки ушел, и от дедушки ушел… А вот как в Багренцовую зайти?.. - Он сокрушенно развел руками и вновь больно ударился.
Кончались вторые сутки, отведенные им для выполнения задачи, но… Но противолодочники держали рубеж крепко, разгадывая и пресекая все ухищрения Березина. Чего только не перепробовал он! Однако "противник" был опытен и каждый раз безошибочно находил контрмеры. Поединок Березина с надводниками напоминал шахматную партию гроссмейстеров: соперники на несколько ходов вперед предугадывали друг друга, еще раз доказывая истину, что бой - это поединок умов. Только в отличие от шахмат здесь не могло быть ничьей: не прорвется за отведенные трое суток лодка в порт - выиграют противолодочники, прорвется - победителем будет Березин.
Сегодня он попробовал прорваться в губу под днищем парохода, но и тут противолодочники разгадали его замысел. Они попросили "Кемь" застопорить ход и сразу же услышали работу винтов лодки. Березину ничего не оставалось делать, как снова скрыться в море.
Тишину, застывшую в центральном посту, вдруг нарушил грохот, донесшийся по переговорной трубе из первого отсека. А противолодочники были совсем близко. Березин зло и почему-то совсем тихо бросил в раструб переговорки:
- Что там у вас за погром, Лобзев?
- Это мы… Это… Курдин… миски уронил…
- Какие еще миски?
- Обычные, из которых едят…
- Думать надо. Корабли над головой, а вы там канонаду устраиваете. Передайте Курдину, что за такие фокусы я его самого съем.
Когда скрылась из виду земля и опасность атаки противолодочных кораблей миновала, в лодке объявили "готовность два, подводную" и дали команду приготовиться к обеду. Штурман Хохлов, вместо Березина временно поднявшийся в должности до старпома, снял на камбузе пробу, отплевался и, возмущенный, влетел в кают-компанию.
- Товарищ командир, до каких же пор этот изверг будет нас всех травить?!
- Опять?
- Ну конечно же! Третий день подряд в рот ничего взять нельзя! Такой суп-кандей сотворил, что кишки выворачивает. Честное слово.
В кают-компании в ожидании обеда сидели Логинов, Золотухин, Радько и трое офицеров лодки. За небольшим столом оставалось еще одно свободное место, и Логинов пригласил к столу Хохлова. Пока штурман усаживался, Николай Филиппович рассказал об их беде с коком, о его саботаже и взмолился:
- Помогите нам, товарищи, христом-богом молю. У нас действительно скоро моряки взбунтуются. Они нашего Ивана когда-нибудь смайнают за борт, и будет ЧП.
- А я-то все хотел спросить у вас, Николай Филиппович, почему на вашей лодке так скверно готовят. Да как-то все неловко было. - Золотухин смущенно улыбнулся. - Теперь все ясно. Списать кока на берег не пробовали?
- За что? - Логинов от возмущения даже начал заикаться. - Здоров как бык, не курит, не пьет. Дисциплину не нарушает. Попробовали однажды попросить насчет списания его, нам ответили: нет оснований. Воспитывайте. А как его воспитывать, если он о камбузе и слышать не хочет?
- И не скажешь, что бездельник, - поддержал командира инженер-механик лодки Егоров. - Видели бы вы, с какой любовью и старанием он работает у мотористов! В свою БЧ я его взял бы с удовольствием.
- Вот видите, парадоксы комплектования, - обрадовался поддержке Егорова Логинов. - Не хочет человек быть коком, спит и видит себя мотористом. Командир БЧ-пять его к себе тоже с удовольствием взял бы. А мы не можем перевести: нарушение штатной дисциплины. Служи тем, кем тебя сделали в учебном отряде. А если допустили ошибку? Вон в прошлом году у нас на лодке были три ученика гидроакустика. Один из них, Зиновьев, до службы работал шеф-поваром ресторана. Так он все время торчал на камбузе, а не в акустической рубке. Какие он нам пончики в масле пек! Котлеты делал! Пельмени даже! Представляете, на лодке в море - пельмени! Я такое впервые видел. Сделай нашего Ивана мотористом, а Зиновьева - коком, всем польза была бы. Нет же, нельзя.
- Нельзя, - подтвердил Радько. - Этак все планирование подготовки младших специалистов под угрозу можно поставить. Будет сплошная анархия.
- Но и так планировать тоже нельзя: из тракториста делать кока, а из повара - гидроакустика.
- Ну большое дело никогда не обходится без издержек, - не сдавался Радько.
- Что-то больно много этих издержек. Но даже если случайно произошла ошибка, почему бы ее не исправить?
- На этой стадии уже поздно.
- А в порядке исключения? - допытывался Логинов, в тайне души надеясь, что Радько сломится и посодействует насчет кока.
- Тоже нельзя, - стоял на своем Радько. - Создай прецедент - другие начнут кивать: почему, мол, им можно, а нам нельзя.
Вестовой Сережа Круглов внес в кают-компанию бачок с супом. Кисти рук у матроса были крупные, работящие и до черноты грязные. Логинов кивнул на вестового головой.
- Вот еще один экземпляр. Тоже бывший тракторист. Я вам, Круглов, сколько раз говорил, чтобы вы в кают-компанию не смели заявляться с такими ручищами? А?
Сережа потупясь молчал.
- Доктор, Круглов ведь ваш подчиненный?
- Так точно, мой, - тяжело вздохнул старший лейтенант медицинской службы Белоус. - Надоело говорить, товарищ командир. - Он скользнул по лицу вестового безразличным взглядом и лениво спросил: - Ну чего ждете? Идите мойтесь. Да поскорей - суп стынет. - Когда Круглов вышел, он все так же безразлично пояснил: - Я об него уже язык обтрепал. Каждый день об этом долблю, а он мне в ответ свой резон приводит: это не грязь, а солярка и масло. Они чистые. Он там же, где и Иван, пасется, у мотористов. Они ему с Иваном самую грязную работу оставляют, а эти рады стараться.
Круглов вернулся, и доктор скомандовал ему: