Огрызнуться? Не подчиниться? Вроде бы… А Валька уже козыряет:
- Бу сделано! За мной, орлы!
В данный момент вид у нас был, конечно же, далеко не орлиный. Нас обгоняла разбегающаяся по стоянкам своих машин обслуга - солдаты в черных куртках и таких же брюках. Со стороны казалось - морская пехота пошла на штурм. А от самолета капитана Косы задорно неслось: "Пошла техническая моща!"
Это было нам понятно. Технари-трудяги по тревоге идут к своим самолетам поистине как в атаку. Но их бой - работа, где секундам ведется более строгий счет, чем патронам. И тут уж дух из тебя вон, выдай, выложись до предела, но к моменту появления на аэродроме твоего летчика машину его снаряди!
- Берем на себя обязанности технократов, - решил на ходу Пономарь. Да еще и прикрикнул: - Шире шаг!
Раскомандовался, баламут! Но не заводить же с ним тут перепалку…
Привести бомбардировщик в боевую готовность - дело довольно-таки не простое. Особенно зимой, когда от холодного металла враз заходятся руки. А тут еще от мороза задубели промокшие накануне от мокрого снега чехлы. Немало пришлось повозиться, чтобы содрать тяжелый, ломкий брезент с лобастых моторов и огромного, как длинный и круглый бензосклад, фюзеляжа. А время не ждало. Время диктовало свой яростный темп: живее, живее! Нужно осмотреть шасси, освободить от струбцин-зажимов рули, проверить заправку баков горючим, зарядить скорострельные пушки и крупнокалиберные пулеметы открыть бомболюки, подвесить бомбы…
- Отставить! - раздался вдруг чей-то зычный окрик. Команда показалась нам неуместной: кто это озорует при такой запарке?
- Комкор, - тихо обронил Калюжный.
- Кто, кто? - удивился наш самостийный атаман Пономарь.
- Командир корабля, - все так же вполголоса пояснил механик, не удержавшись от усмешки.
Рослый летчик в меховом комбинезоне, в лохматых сапогах-"собаках", в кожаном шлеме на меху, пока еще не застегнутом на ремешки, с каким-то странным выражением суженных глаз сердито окинул взглядом нашу четверку:
- Эт-то что за шатия?
Мы невольно уставились друг на друга: "Шатия"?.. Ах, да. Летчик по сигналу боевой тревоги появляется у самолета только в меховой одежде! Но где бы мы ее взяли? И с чего набросился? Не с той ноги встал, что ли! Или вообще…
- Не шатия, а летчики! - не стерпел Зубарев.
- С кем имеем честь? - учтиво изогнулся Валька. Ну не артист ли!
- Старший лейтенант Карпущенко, - явно нехотя козырнул "комкор", вроде отмахнулся. Нет, не зря его так прозвали - тут кроется весьма прозрачный намек. Осанка - гвардейская, лицо холодное и самоуверенное, взгляд надменный. А голос… Голос зычный, о пренебрежительными нотками.
- Летчики?! Из какого полка? Где воевали?
- Мы не воевали. Мы из училища, - пробормотал Лева и покраснел, бедняга, как будто и действительно сознавал вину, что не успел хватить войны.
- Тоже мне асы! Полуфабрикаты вы еще, а не летчики. Почему здесь? Кто прислал? Ефрейтор Калюжный, у тебя на стоянке что - проходной двор?
- Я думал… Они ж хорошо помогли…
- Он думал! Вот сейчас по-гля-жу, что вы тут на-партачили…
Обида казалась такой незаслуженной, впечатление от первой встречи таким тяжелым, что даже Валька Пономарев растерялся.
- Если что не так огородили - перья повыдергаю!..
- Поберегите свои! - процедил Коля Зубарев.
- Че-го? - Карпущенко обернулся к нему всем корпусом. Посверлил глазами и отвернулся.
"А пошел бы ты!.. - едва не сорвалось у меня. Про такого наш инструктор Шкатов сказал бы: "Шибко летчик!" Боясь взорваться, я до боли прикусил губу. А наш отчаянный Валька вдруг завертелся:
- Дозвольте обратиться… Извините, но осмелюсь заявить, что вы не совсем правы. Вы лично нас не звали, это верно. Но… механик у машины один, почему бы и не помочь? Мы ж…
Валькина работа над образом Швейка не была удостоена никакой оценки. Так тебе и надо, скоморох!
А грозный ас сунул мне в руки свой планшет с небрежно втиснутой в него картой и, не глядя на меня, приказал:
- Потрудись. Сложи, как положено, и верни.
Карта была точно такой же пятикилометровкой, какой мы пользовались и в училище, но размеры! Если там для недальних курсантских полетов мне выдавали лишь лоскуток, равный носовому платку, то здесь была склеенная из таких лоскутков-квадратов целая простыня. Ее требовалось сложить аккуратной гармошкой - так, чтобы там, в небе, пилот мог, не выпуская штурвала, открывать участок за участком одной рукой. Зная это, я не стал и спорить: трудно мне, что ли. Однако гармошка получилась не в меру пухлой и вдобавок скособоченной. Когда Карпущенко, закончив осмотр бомбардировщика, опять подошел ко мне и взял планшет, то его взгляд при этом не выразил ровно ничего, точно лучшего он и не ожидал.
И вдруг спросил:
- Тоже летчик?
- Так точно!
- Оно и видно, - Карпущенко поджал губы.
Кровь бросилась мне в лицо. Я отвернулся. Не объяснять же ему, черт побери, что не в классе за столом пришлось мне возиться с его картой, а стоя возле стеллажа для инструментов. Да и пальцы от холода не гнулись, и шинель сковывала. "М-да, шибко летчик!.."
- Хватит, петухи. Сыт по горло. Тут не до вас. Дуйте-ка вон в тот ангар, он теплый, - Карпущенко указал на одно из строений. - Там и отсиживайтесь до самого отбоя.
Пришлось, что называется, сматывать удочки.
На стоянках в эту минуту взревели моторы бомбардировщиков. Взревели и, приглушенные, зарокотали на малом газу - для прогрева. Со стороны Крымды прибежал зеленый автобус. Из него высыпали летчики. Ага, значит Карпущенко появился на аэродроме заранее, потому что техник его экипажа был в наряде и контролировать работу механиков ему пришлось самому. А теперь сюда прибыли все.
Летчики… Они всегда представлялись мне людьми особого склада. Да, пожалуй, так оно и есть. Сколько нужно знать и уметь, чтобы тебе доверили водить самолет!
"Летчик, - любил говорить наш инструктор старший лейтенант Шкатов, - начинается с характера. Особенно - военный летчик…"
Себя, между прочим, он таковым не считал. Инструктор - это, мол, всего лишь инструктор, а настоящую закалку можно получить лишь в боевом строю летной части.
И вот они - военные летчики - передо мной. Что-то необычное виделось мне уже в самом их облике. И невольно хотелось глядеть на них, и отчего-то замирало сердце. Могучие, будто цельнокованые фигуры - из какого сплава их выковали? Вот люди, знающие себе цену!
Валькины глаза горели восторгом:
- Видали?!
В эту крылатую семью предстоит влиться и нам. Как-то она нас примет?
Едва летчики заняли свои места в кабинах, как где-то неподалеку отрывисто грохнул выстрел и над нашими головами с шипением взвилась сигнальная ракета. Она не успела еще догореть, а земля уже содрогнулась от злого, утробного рыка моторов. Вздымая огромными четырехлопастными винтами снежную пыль, самолеты один за другим поползли на взлетную полосу. Там они, не мешкая, выстроились в колонну и, надсадно взревев, тройками рванули вперед.
Страшно было смотреть на этот групповой старт. Плоскость к плоскости, почти впритык, тяжелые, как танки, двухкилевые бомбовозы с яростным гулом взмывали вверх, и даже неприступные с виду сопки оробело втягивали в плечи свои надменные лысые головы.
Когда летное поле опустело, мы долго еще топтались возле ангара, не находя слов от избытка чувств. И уже совсем в другом свете предстала перед нами окружающая местность. Военный городок, приютившийся в ложбине, был невзрачен, зато здесь, на просторной площадке, нам нравилось все без исключения: и зонтичная мачта радиостанции, и разбросанные вокруг приземистые строения, и даже обыкновенные красные щиты с подвешенным к ним противопожарным инвентарем.
Аэродром, на наш взгляд, был первоклассным. В училище летать приходилось с грунта, засеваемого для крепости травой, а тут из конца в конец весело разметнулась зовущая вдаль бетонка. Строго, точно по линейке очерченная и невероятно длинная, она напоминала собой проспект большого нового города, вдоль которого почему-то не видно домов. Лишь чуть поодаль от торца, точно маяк перед выходом в открытое море, сурово вздымалась над пустырем вышка стартового командного пункта, обращенная своими широкими окнами ко всем сторонам света. Над нею гордо развевался золотисто-голубой флаг Военно-Воздушных Сил.
Радостное, окрыляющее чувство шевельнулось в груди. Вот она - дорога в небо! Именно такой она и должна быть: чистой, как скатерть, и прямой, как стрела.
Словно специально для нас, чтобы мы могли получше рассмотреть все окружающее, из-за холмистой гряды сопок выглянуло солнце. Оно лежало между двух заснеженных вершин, как бы нежась в мягком белом пуху и заливая летное поле спокойными негреющими лучами. Однако на северо-западе, в той стороне, где проходила государственная граница, по-прежнему громоздились причудливые глыбы зловеще мрачной облачности. Журавлиным клином скользнули туда только что ушедшие с аэродрома бомбардировщики, и небо теперь раскалывалось от их свирепого гула, как будто там уже началось ожесточенное воздушное сражение.
- А не зайти ли нам на радиостанцию? - предложил Пономарев. - По крайней мере, будем в курсе событий.
Предложение было заманчивым. Тихо, пустынно стало вокруг. Вот уже и гул отдалился, стих, замер. Самолеты только что были здесь, и нет их, исчезли, растворились в воздухе. Куда, зачем они ушли, где сейчас находятся, какое задание выполняют экипажи - обо всем этом можно узнать лишь прослушивая эфир. И все-таки, взглянув на Валентина, мы замялись. Кто знает, как нас там, на радиостанции, встретят. Не напороться бы еще на какого-нибудь Карпущенко!
- Ладно, рискнем, - поддержал Валентина Зубарев.
Я тоже согласился: заскочить на минутку можно. И хотя Лева хмуро протестовал, мы направились к одному из аэродромных домиков, возле которого торчала высокая, с растяжками мачта антенны. Чуть поодаль, справа и слева виднелись еще несколько строений с возвышающимися над ними антеннами, но и антенны эти, и сами строения были гораздо меньшими. Там внутри, конечно же, теснота, и туда нас могут не пустить, тем более во время тревоги, а нам хотелось обогреться, посидеть хотя бы недолго в тепле.
Войдя, мы нерешительно остановились у порога. Впрочем, никто из связистов в нашу сторону даже не глянул. Судя по напряженным, сосредоточенным лицам, все сидящие у пультов и панелей специалисты были загружены работой по обеспечению полетов радиосвязью.
Нам навстречу поднялся скуластый узкоглазый сержант, по-видимому казах. На левом рукаве - съехавшая к локтю красная повязка. Дежурный.
- Летчики первой гвардейской! - солидно, со значением козырнул Пономарев. - Приказано ознакомиться с радиотехническим хозяйством аэродрома.
Однако ожидаемого впечатления на сержанта Валька не произвел. Тот лишь коротко кивнул:
- Доложу начальнику.
Это в наши расчеты не входило. Враз потеряв напускную солидность, Пономарев торопливо зашептал:
- Потом, потом. После тревоги…
Поддернув повязку, дежурный пожал плечами и указал на стоящую у самого входа скамейку:
- Присаживайтесь, товарищи офицеры. Только тихо.
Само собой. Разве ж мы не соображаем?
Чинно усевшись один подле другого, мы потихоньку осматривались. Помещение радиостанции, судя по всему, было совмещено с диспетчерским пунктом и казалось тесным от громоздкой, расположенной вдоль трех стен аппаратуры. Тусклой желтизной светились многочисленные шкалы, кошачьими глазами подмигивали зеленые лампочки. Остро пахло нагретой резиновой изоляцией, в динамиках раздавались резкие шорохи, щелчки и непрерывное потрескивание, словно что-то шкворчало на невидимой сковородке. В тягучий шум то и дело вплеталось мышиное попискивание морзянки. Временами все звуки заглушал металлический голос: кто-то из летчиков докладывал о местонахождении своего корабля или о состоянии погоды на дальнем маршруте.
- Смотри, смотри! - толкнул вдруг меня плечом Валентин. - Ба… То есть женщина. Хм, женщина на аэродроме!
- Тише ты, охламон! - я тоже ткнул его локтем в бок. И тоже заметил женщину. Вернее - девушку. На узких плечах - погоны. Погоны, пожалуй, меня больше всего и поразили: они были такими же, как и у нас: с голубым просветом и двумя звездочками - лейтенантские!
С короткими вьющимися волосами, в форменной зеленой куртке, девушка-лейтенант сидела возле одного из мощных приемников, плавно вращая колесико настройки, и что-то помечала в блокноте, лежащем на ее не прикрытых короткой юбкой коленях в тонких чулках телесного цвета.
Валька, впившись в нее взглядом, не выдержал, зашипел мне в самое ухо:
- Фея! Королева эфира!
Девушка и глаз не подняла. Мы для нее не существовали. По крайней мере, сейчас.
Пономарев не выдержал, лихорадочно зашарил по карманам. В его руках оказался лист бумаги. Сержант подал ему завидно отточенный карандаш, и наш ухарь суетливо накарябал: "Сражен и очарован с первого взгляда". Вместо подписи он изобразил нечто хвостатое и, сложив записку фронтовым треугольником, протянул дежурному:
- Передай!
Услужливый парень передал тут же. Но не девушке, а… ее соседу, бравому капитану с холеными русыми усами.
Вальку будто мина подбросила:
- Ты что? - взвился он, забыв, где находится.
А капитан уже разворачивал поданную ему "депешу". Ничего хорошего это нам не сулило, и мы поднялись, чтобы улизнуть, как вдруг один из крупногабаритных динамиков выдал нечто несообразное. Из него, перекрывая все иные звуки, раскатисто загремел чей-то могучий бас:
- Иван, чего ты там ползаешь? Иди домой!
И следом - этакий презрительно-ехидный смешок:
- Ххе-хе…
Девушка мгновенно изменилась в лице. Все замерли, насторожились. Усатый капитан, бросив быстрый взгляд на часы, что-то записал в раскрытом перед ним журнале. Видимо, сделал пометку о грубом нарушений правил радиообмена. Но кто это так распоясался? Вот, вот опять. Голос скрипучий, будто надтреснутый. Только тот ли? Или уже другой? Ведь разговор теперь идет не на русском, на чужом языке.
- Вижу русские истребители, - вслух перевел Пономарев. - Ложусь на обратный курс.
- Вы зачем здесь? - резко обернулся в нашу сторону капитан. - Немедленно освободите помещение! - И уже не нам, а девушке приказал: - Лейтенант Круговая, не отвлекайтесь. Четвертый канал!
Щелкнул переключатель диапазонов частот, и чьи-то торопливые, нервные, злые голоса зазвучали, казалось, здесь, рядом с нами.
И снова все заглушил уже знакомый бас, но из отрывистой фразы, прозвучавшей на чужом, кажется английском, языке, я понял лишь то, что снова там кто-то поминал какого-то Ивана.
- У Ивана мал потолок, - опять перевел Валентин.
Я с силой дернул его за рукав и потащил к выходу:
- Сматываем удочки, пока добром просят. Не ищи приключений.
- Погоди, - упирался он. - Там же чужак, понимаешь - чужак ходит! Да еще издевается над нашими перехватчиками. Иванами обзывает. Вот гад, как немчура в войну. Неужели наши его не долбанут? Эх, я бы!…
- Да уж, конечно, ты бы!.. Ты бы лучше не лез на рожон, - одернул его оказавшийся рядом Зубарев. - Тебе капитан что сказал?
- Этот усач? - пренебрежительно скривился Валентин. - Он же от ревности закипел. Вишь как на меня зыркнул, словно я у него жену отбиваю.
- А откуда ты знаешь, кто она ему? Может, жена и есть.
- Брось! Он же намного старше. И вообще…
- И вообще твоя дурацкая записочка - игра не к месту!
- Не игра, а любовь с первого взгляда. И если она его жена - отобью.
Он мог балагурить без остановки, и я не слушал. Мои мысли вновь и вновь возвращались к тому, что мы услышали в аппаратной. Ощущение было таким, будто нас все глубже и глубже затягивает бурный водоворот. Тревога-то объявлена неспроста: неподалеку рыщут чужие самолеты!
Над летным полем, как ни в чем не бывало, властвовала тишина, а мне вдруг почудилось, что мерзлый грунт подрагивает под ногами. Впрочем, нет, не почудилось - и мои приятели остановились, с недоумением оглядываясь по сторонам и прислушиваясь. Не очень сильные глухие толчки напоминали колебание почвы от ослабленных расстоянием сейсмических волн. Мы не сразу и поняли, откуда они идут - не то из подземных глубин, не то из наших сердец.
- А ведь это, ребята, бомбежка! - первым догадался Шатохин. Он произнес эти слова тихо, почти шепотом, и в его глазах плеснулось что-то похожее на испуг.
- Ну и что? - ухмыльнулся Пономарев и тоном знатока пояснил: - Мы же сами по тревоге бомбы подвешивали, а их после взлета назад на стоянку не возят. Вот эскадрилья и разгружается над полигоном. Обычное дело.
- Тише! - взволнованно перебил их Зубарев. Он минуту-другую, вглядывался в даль, даже ладонь козырьком ко лбу приложил, и вдруг воскликнул: - Смотрите!..
Мы вгляделись и застыли в немых позах. С той стороны, куда Николай указывал рукой, к аэродрому с натужным ревом шел бомбардировщик. Он снижался, не делая традиционного круга. За его левым мотором оставался дымный след.
К посадочной полосе, тревожно сигналя, помчалась пожарная машина. За ней заголосила "санитарка". Напрямик по летному полю бежали люди. Захваченные общим возбуждением, что есть духу припустили и мы.
Самолет грузно плюхнулся на землю и покатился. Хотелось надеяться, что опасность теперь уже позади. Но вдруг из-под капота дымящего мотора взметнулось пламя. Летчик резко затормозил, откинул колпак кабины и, хлопая ладонью по борту, требовал стремянку. Это был старший лейтенант Карпущенко.
Пожарные проворно разматывали шланг.
"Что горит - металл? Нет, не металл. Из картера выбило масло, оно и вспыхнуло на раскаленных ребрах цилиндров. А если так, зачем шланг? - туго соображал я. - Надо… Надо просто закрыть жалюзи воздушного охлаждения, чтобы под капот не задувал ветер, и пламя захлебнется. Почему Карпущенко сам не догадался сделать это? Как бы ему подсказать? Крикнуть, что ли?"
- Створки! - загремело над моим ухом. - Закрой створки!
Кричал капитан Коса. Оттолкнув меня, он выбежал вперед и принялся энергично жестикулировать. Карпущенко наконец понял, склонился в кабину, отыскивая нужный включатель, и вот вокруг втулки винта забелел веер раздвинувшихся серебристых пластин жалюзи. Гуще повалил черный дым, пламя задохлось.
Возле самолета враз собралась толпа технарей. Они чуть ли не на руках убрали пострадавшую машину с посадочной полосы. И вовремя: к аэродрому с раскатистым ревом подходила возвращающаяся эскадрилья.
Как и при взлете, бомбардировщики шли в столь плотном строю, что опять боязно было смотреть: опять плоскость к плоскости. Ни мы, будучи курсантами, ни инструкторы нашего училища в таком сомкнутом боевом порядке не взлетали и не садились. Нам это категорически запрещалось во избежание столкновений.
А как они снижались! В училище над летным полем разом находилось не более трех самолетов, на посадочном курсе - один. А тут точно гигантская карусель завертелась в небе, и крылатые машины посыпались оттуда одна за другой. Круто, будто с обрыва, скользя с высоты, они буквально наседали друг на друга, и казалось - вот-вот порубят сверкающими винтами хвосты впереди идущих. Глухо ухала и стонала от тяжелых ударов земля. Сердито, со звоном взвывали моторы, гремели и дребезжали фюзеляжи.