Моргуненко медленно шла по улице. Мысль, что начальнику жандармерии известно о муже, удручала её. Правда, если бы Анушку был уверен, что Владимир скрывается, он бы не так с нею разговаривал. Советует подумать. Прохвост! Я и без твоего совета знаю, что мне думать и как поступать. Эта последняя мысль вернула её к семье. Что ждет каждого из них завтра? За мужа она была почти спокойна, у него хоть и трудная, опасная, но верная, наполненная ясным и глубоким смыслом жизнь. Гораздо сложнее им, оставшимся здесь. Александра Ильинична понимала, что её, беззащитную женщину, жену скрывающегося коммуниста, здесь будут постоянно тревожить, притеснять. Она была убеждена, что Анушку не поверил её сообщению о гибели мужа.
"Ничего, нужно терпеть, не на весь же век это лихо", мысленно заключила она и пошла быстрее. Она шла туда, на край села, где ждет её не дождется маленькая девочка. Должно быть, расплющив носик о стекло, смотрит она в окошко и в который раз спрашивает бабушку: "Скоро придет мама?", и бабушка тихо говорит в ответ: "Скоро, Леночка", а сама с тревогой думает: "Когда же, в самом деле, вернется Шура и какие недобрые вести принесет с собой?"
Подходя к дому, Александра Ильинична услышала глухой гул. Она остановилась и прислушалась. Звуки доносились из хаты.
Подойдя совсем близко, она убедилась, что это гудели детские голоса, но звучали не обычно по-ребячьи, со смехом и криками, а сдержанно и несмело.
- Странно, откуда у Григория Свиридовича с утра столько ребятишек? - в недоумении подумала она и, легонько приоткрыв дверь, заглянула в хату.
Удивительная картина предстала перед ней. На лавках, вдоль стен, на табуретках посреди хаты и прямо на кровати сидели празднично одетые и причесанные сельские ребятишки, девочки с аккуратно заплетенными косами. И почти у всех букеты цветов в руках.
Это было так неожиданно, что учительница растерялась и не знала, что подумать. С приходом оккупантов на селе стало уныло, дети под влиянием старших были замкнуты и подавлены, и не замечалось, чтобы сельские ребятишки собирались, как раньше, на игры. А тут вдруг такое.
Моргуненко тихонько вошла. Собравшиеся, заметив её в дверях, встали, как это бывало в классе, и поздоровались.
- Здравствуйте, - ответила она. И только теперь догадалась, что сегодня первое сентября, начало занятий. Ей стало неловко, что она, учительница, забыла об этом большом и радостном дне.
- В гости до нас пришли, Александра Ильинична, принимайте, - сообщил дед Григорий. Он был в приподнятом настроении.
- В гости? - переспросила Моргуненко, и такое хорошее чувство охватило её. Душевная тяжесть, с которой она пришла из жандармерии, спала. Она оглядела своих учеников, которых знала чуть ли не с колыбели. А они стояли перед ней с букетами в руках небольшой пестрой стайкой, различные по возрасту, ученики разных классов. Невзирая на запрет, они собрались здесь, в их мыслях не укладывалось, что можно в такой день сидеть дома. Им хотелось, чтобы что-то напоминало класс, где в чуткой тишине слышится голос учителя. Их глаза словно говорили: "Нас здесь немного, но мы сегодня представляем всю школу. Ведь и те, что не смогли придти сюда, так же, как и мы, тоскуют по школе. Её отняли у нас враги, запретили учиться, но думать о ней они запретить не могут. Ведь не могут, правда?"
- Что же вы стоите? Садитесь! - спохватилась учительница, и ребятишки оживленно, но без шума и споров, стали рассаживаться. Мест не хватало, и каждый старался усесться поскромнее, бочком.
- Что, тесно? - забеспокоился дед Григорий. - Это мы сейчас поправим.
Григорий Свиридович вышел и тут же вернулся с двумя почерневшими досками. Он положил их концами на табуретки. Получились две длинные скамейки.
- Это еще не все, погодите, - проговорил он, подтаскивая стол к двери и покрывая его чистой скатертью. - А цветы давайте сюда. Для них у нас и вазы найдутся. - он принес два молочных кувшина с водой, опустил в них цветы и водрузил на столе.
- Вот теперь правильно, как в классе, - довольно улыбался он.
Все это так близко напоминало школьную обстановку, что дети невольно внутренне собрались, будто в самом деле приготовились слушать урок.
- Вы поговорите с ними, а я тут на одну минутку, по хозяйству, - полушопотом сказал он и удалился.
Александра Ильинична почувствовала смущение. Все это было так неожиданно и в то же время радостно, что не находились слова, чтобы хоть как-нибудь начать разговор. Она было хотела рассказать им о тех ужасных днях, которые пережила за две недели тяжелого пути до Днепра и обратно, но тут же раздумала. "Зачем отравлять детям настроение в такой день, им самим еще придется испытать много горя и мучений, пока здесь оккупанты".
Моргуненко решила просто побеседовать с ребятишками и предложила:
- Вы спрашивайте, что вас интересует, а я буду отвечать.
И первый вопрос, который она услышала, был о том, что, видимо, больше всего волновало школьников.
- Мы совсем не будем учиться?
- И школы у нас не будет?
- Нет, нельзя, чтобы дети не учились. Это временно.
Лица детей засветились надеждой. Они привыкли верить учителям, и слова, сказанные здесь, они также считали непреложными.
Беседа становилась все более непринужденной. Ребята засыпали учительницу вопросами. Она с готовностью отвечала, и в ней самой с каждой минутой крепла уверенность в том, что скоро они станут свободными, скоро откроется школа и все то мрачное, что окружает людей сейчас, рассеется.
Дети незаметно перешли на обыденные вопросы. В хате царили оживление и смех.
В самый разгар веселья вошел дед Григорий. В руках у него была большая глиняная миска, доверху наполненная кусками сот с тягучим янтарным медом.
- Раз пришли гости, надо угощать, как полагается, - весело заявил он, ставя миску на стол.
- Как же у вас сохранилось, Григорий Свиридович?
- Практика, - хитро подмигнул он. - Я ульи хворостом закидал. Пчелки находят свою хату, они умные. Кушайте, дорогие гости. Сегодня праздник ваш школьный, хоть учиться вам пока и не приходится. Но такое время настанет, детки, и все вернется.
Глава 11
ИМЕНИНЫ
Локотенент Траян Анушку проснулся сегодня рано. Окна еще были завешаны черной бумагой, в спальне царил мрак.
- Петре! - позвал он писаря, жившего в передней.
Петре приоткрыл дверь.
- Доброе утро, домнул локотенент. С днем ангела вас!
- Спасибо. Открой эту маскировку и скажи, что за погода сегодня.
- Обыкновенная облачная погода, но я надеюсь, она не омрачит вашего ангела.
- И я надеюсь, Петре. Там на столе в бутылке цуйка. Налей себе и выпей.
Петре налил.
- За ваше здоровье, домнул локотенент, и… за военную карьеру.
- Не увлекайся цуйкой, Петре, - снисходительно заметил шеф, видя, как Петре снова потянулся к бутылке, - не забудь, что у нас с тобой уйма дел сегодня. В первую очередь приведи в порядок мой корсет. Вчера лопнул по шву, черт его побери!
- Ему досталось вчера, после того, как вас этот старик угостил нюхательным табаком. Я боялся, что у вас от чиханья не только корсет лопнет, но и брю…
- Заткнись, Петре.
- Слушаюсь, домнул.
- Горячей воды, да поживее!
Анушку сел перед зеркалом и беспечно замурлыкал:
Бритвы, ланцеты, гребенки и щетки,
Куда бы ни шел, при себе я держу…
- Я побреюсь сам, а ты вызови мне срочно сельского старосту.
Намыливая щеки, Анушку стал думать, как лучше справить сегодня именины. Он заранее решил отпраздновать их с блеском и помпезностью, соответствующими его положению.
- Нужен я франту, тра-ля-ля-ля, Даме красотке, всем угожу я, Тра-ля-ля-ля!
- Черт возьми, - сказал он сам себе в зеркало, - и какой дурак утверждает, что война-скверная штука. Этот болван не знает войны.
Жандармскому офицеру Анушку нравилось сравнительно быстрое продвижение по советской территории за первые месяцы войны. Правда, его соотечественники несут большие потери в боях с Красной Армией, особенно тяжелы потери под Одессой, эти черти матросы дерутся, как львы. Но какая же война обходится без потерь? Все это в порядке вещей. Только вот его самолюбие офицера-боярина несколько страдает от того, что Румыния идет в пристяжке у немцев. Но и на это, в конце концов, можно смотреть философски. Цель похода - завоевание жизненного пространства, и какая разница, кто идет в пристяжке, а кто в корню. Долю свою Румыния получила, и довольно крупную. Давняя мечта генерала Аитонеску осуществилась. Заднестровские земли захвачены и теперь составляют часть Романия Маре.
- Транс-нистрия, - вслух проскандировал Анушку, - Транснистрия. Это что-то вроде румынской Индии. Неисчерпаемые богатства. Море, порт мирового значения. В самом деле, как подумаешь, кружится голова. Теперь только нужно подобрать ключ, как подойти к этому народу. Говорят, капризны русские, и что они, как сталь, чем больше их бьют, тем тверже становятся. Стало быть, зуботычиной многого не добьешься. Словом, жизнь сама покажет.
- Староста села явился, - доложил писарь Петре, оборвав размышления начальника.
- Пусть обождет.
Анушку не торопился. Он взял себе за правило не сразу принимать подчиненных. Локотенент считал, что местных, тех, кто служил им, нужно держать в руках, примерно так, как он, офицер, привык держать своих нижних чинов. Поэтому он не спеша добрился, протер одеколоном лицо, прошелся по усикам фиксатуаром и, посидев еще, просто разглядывая себя в зеркало, приказал впустить.
В кабинет вошел невысокого роста, плотный, вислоплечий староста Фриц Шмальфус. Он много лет живет в Крымке, здесь порядком обрусел. С приходом в Крымку оккупантов объявил себя немцем румынским властям и был назначен старостой села Крымки. И сразу же, будто из-под спуда, вытащил совсем несвойственные ему ранее привычки, появилась характерная немецкая гортанная хрипотца, резкий отрывистый разговор и начальнический тон, заимствованный им от проходивших через село немецких солдат. Наряжался Фриц теперь в серозеленый немецкий мундир и с короткими голенищами сапоги, подбитые морозками. С виду он походил на мелкого бюргера, обращенного в ефрейтора вермахта. Староста Шмальфус, хотя и являлся подчиненным румынскому жандармскому офицеру, но, войдя в кабинет, держался непринужденно. Он знал, что в этой войне хозяевами являются его соотечественники - немцы, а румыны лишь компаньоны с небольшим паем и весьма ограниченными правами.
Не снимая фуражки, староста остановился на пороге.
- А, Фриц, здравствуй!
- Гут морген, гер локотенент, - ответил Фриц, с трудом выговаривая слова забытого родного языка.
- Фриц, сегодня день моего ангела.
- Поздравляю, - сдержанно ответил Шмальфус.
- Спасибо. Обязательно объявишь населению от моего имени, что я разрешаю сегодня с полудня прекратить работу. Пусть отдыхают и веселятся.
- Что же, это неплохо придумано, - одобрил Шмальфус.
- Тебя, дорогой Фриц, прошу сегодня быть моей правой рукой.
Фриц пожал плечами.
- Будешь главным распорядителем сегодняшнего званого вечера. Привезешь сюда продуктов разных человек так… на сорок.
У старосты ёкнуло сердце. Он знал, что почти все съестное было уничтожено немецкими и румынскими солдатами. А то немногое, что оставалось у населения, было далеко запрятано. Во всяком случае, о добровольном пожертвовании со стороны населения не могло быть и речи. Фриц Шмальфус подавил в себе вздох и промямлил:
- Слушаюсь.
- Найди двух или трех женщин поопрятнее, умеющих хорошо готовить. Это в помощь моей кухарке.
- Это мы подыщем.
- Составь мне список учителей и учительниц, оставшихся в Крымке. У кого есть взрослые дочери - пометь.
- Это тоже нетрудно.
- Пока всё.
Староста облегченно вздохнул.
- Днем почаще заходи сюда. Может, еще что понадобится. Понял, Фриц?
- Понял, - снова вздохнул Фриц, мало веря в успех дела с продуктами.
Анушку любезно взял старосту за локоть и проводил до двери.
- Иди, выручай, Фриц. - Офицер понизил голос. - А вечером придешь ко мне как гость, с женой, конечно.
Проводив старосту, Анушку стал думать о своей роли в сегодняшнем представлении. Он остановился перед зеркалом, отражавшим его в полный рост.
- Вы, Траян Анушку, офицер румынской королевской жандармерии, должны сегодня показать, что вы не только офицер-победитель, но и гостеприимный хозяин. Пусть эти дикари увидят, что румынские офицеры умеют не только воевать и управлять, но и веселиться. Сегодня я им закачу такую феерию, какую они ни в цирке, ни во сне не видели. Петре! - крикнул он.
- Я здесь, домнуле.
- Здесь в кладовой, кажется, есть музыкальные инструменты?
- Есть какие-то.
- Просмотри их хорошенько. Я хочу, чтобы у меня на именинах играл русский оркестр.
- Чудесная идея, домнуле!
- Записывай, Петре. Не мешкая послать машину в Голту, пусть сделают закупки.
- Я слушаю.
- Купить побольше конфетти и серпантина.
- Едва ли это есть, домнуле.
- Тогда цветной бумаги, сами наделаем.
- Это еще возможно.
- Распорядись, чтобы купили сотню свечей для иллюминации.
- Есть.
- Несколько букетов живых цветов.
- Есть.
- Пусть возьмут дюжину бутылок цуйки и дюжину итальянского рому.
- Рому… - как эхо, повторил Петре, записывая.
Анушку задумался.
- А не мало напитков?
- Хватит, домнуле. Вы прикажите старосте доставить самогону.
- Не забудь сказать, чтобы купили два флакона духов "Шануар". Лучше, конечно, если достанут "Красную Москву". Сколько это будет стоить?
Петре подсчитал.
- Около тысячи марок, домнуле.
Анушку вынул бумажник, не раскрывая, повертел в руках и решительно спрятал обратно в карман.
- Передай старосте, чтобы достал эту сумму. Скажи, что взаймы.
- Он не поверит, домнул локотенент.
- Это его дело. Действуй, Петре.
- Может, мне самому катануть в Голту, домнуле? - спросил Петре.
- Нет, ты мне тут нужен. Пошли Лопашку, он из буфетчиков.
После того, как еще много всяких поручений и наставлений выслушал писарь Петре, колесо завертелось. Забегали люди. Обливаясь потом, носился по дворам староста Шмальфус, то уговаривая, то бранясь, требовал именем Анушку деньги, сало, кур, яйца, брынзу и грозил навести гнев начальника жандармерии на упиравшихся.
Собрать музыкантов по селу было поручено Семену Романенко. Но это оказалось самым трудным делом. Оркестр, созданный задолго до войны, состоял частью из сельской молодежи, которая теперь была на фронте, и частью из школьников старших классов. Оркестр был душою села: он провожал ранней весною на сев, летом на уборку урожая, под оркестр отправлялись в город колхозные обозы с хлебом. Он гремел по долине Кодымы в дни праздников, украшал демонстрации и митинги, клубные вечера и колхозные свадьбы. Село гордилось своим оркестром, и ребята любили его, отдавая ему часы своего досуга. Теперь он стал лишним, как веселый смех, как звонкая песня. Сурово молчало село, позеленела медь на трубах в кладовой бывшего клуба. Комсомольцы дали зарок: пока захватчиков не выгонят из Крымки, ни один медный звук не раздастся над селом.
В поисках музыкантов Романенко зашел к Бурятинским.
- Андрей, ты, помнится, играл в оркестре.
- Играл, но все забыл.
- Ничего, припомнишь.
- А что такое, дядько Семён? - насторожился Андрей.
- Сегодня у начальника именины, он хочет, чтобы вы играли там.
Андрей задумался.
- Трудновато, дядько Семен, многих хлопцев нет.
- Уж как-нибудь выручайте, хлопцы, это же для вашей пользы.
- Я понимаю…
- Припомни, кто еще играл.
Андрей морщил лоб, делая вид, что старается припомнить. На самом же деле, он сейчас думал, как бы предупредить товарищей, обсудить, как им поступить в этом случае.
- Помоги, Андрюша, - упрашивал "бульдог".
- Хорошо, я вспомню, потом побегу к хлопцам Через два часа я вам скажу.
Успокоенный Романенко ушел, а Андрей опрометью побежал к Парфентию и рассказал, в чем дело.
- Играть у румынского жандарма на именинах мы не будем, - твердо заявил Парфентий.
- Само собой, Парфентий, - согласился Андрей, - но как нам увильнуть от этого?
- Очень просто, - сказал Парфентий, - предупредим хлопцев, чтобы попрятались, вот и вся музыка.
Через два часа, как было условлено, Андрей Бурятинский с наигранным сожалением доложил Романенко, что никого из музыкантов ему разыскать не удалось. Большинство, мол, на фронте, а троих, оставшихся в Крымке, не оказалось дома.
Тем временем квартира Анушку наполнялась шумом. Из кухни доносились голоса кухарок, стук ножей, звон посуды.
Хозяин в это время у себя в кабинете диктовал машинистке. Один за другим браковал он варианты пригласительного билета. Одно дело, если бы речь шла, скажем, о полицаях, старостах и прочих, чье отношение к ним, румынам, было уже определено. Но учителя были для Анушку до сего дня еще загадкой. Сегодня он делал первую попытку расположить к себе сельскую интеллигенцию, которая имела большое влияние на население до войны, да пожалуй, имеет и теперь. Черт их знает, что эти учителя думают.
В пригласительных билетах требовалось соблюсти правила гостеприимства, но в то же время положение завоевателя обязывало его к покровительственному тону. Только после больших усилий текст приглашения был наконец составлен.
- Фу, - вздохнул он облегченно, - прочитайте-ка, - сказал он машинистке. В билете значилось:
"Господин Федоренко!
Начальник крымского жандармского поста приглашает вас сегодня, 24-го сентября, в семь часов вечера, прибыть с женой и разделить с ним скромный ужин в день его ангела.
Локотенент Траян Анушку"
- Очень хорошо. Напечатайте по этому списку приглашения. А ты, Петре, срочно передашь старосте, пусть разнесет по назначению.
- Слушаюсь, домнуле. Там ждет начальник полиции.
- Пусть войдет.
Вошел измученный Романенко.
- Ну, как с оркестром, Семен?
Семен растерянно развел руками и, запинаясь, проговорил:
- Нету на селе музыкантов, господин локотенент. Кажут, что все на фронте…
- Болван! - выругался Анушку. - Какой ты начальник полиции!
- Виноват, господин локотенент, - промямлил Семен.
- Домнул, свинья.
- Виноват, домнул локотенент, - поправился Романенко.
Он стоял, втянув голову в плечи, и, часто моргая маленькими глазками, что-то мычал, видимо, пытаясь оправдаться.
- Ну, что теперь делать? - раздраженно спросил Анушку.
- Не знаю, господин локотенент, извиняйте, домнул…
- Именно, не знаешь. Ты мне весь вечер испортил, идиот.
- Идиот, домнул локотенент, извиняйте.
Но тут всеведущий Петре решил спасти положение.
- Я предложу вам прекрасный выход, домнуле.
- Ну, ну?