- Спички у нас есть, но мы тут стрелять не станем. Немец услышит.
- Какой немец?
- Ты что, прикидываешься? Война уже месяц идёт, а ты будто и не знаешь.
- Как война?! С кем?
- Ой, врёшь! Не может быть, чтоб тут слышно не было. Линия фронта прошла… Артиллерия, самолёты… А ты не знаешь? Ах ты ж врун!
- Христом Господом клянусь - не знаю ничего. Не проходила тут никакая линия. Вы объясните мне, неразумному рабу Божию, - он говорил быстрым тенорком, будто подражая кому-то, много старше него. В устах юноши такая речь звучала нелепо.
В избушке все не уместились. Под руководством Василия нарубили штыками коротких рогатин и длинных слег. Поставили что-то вроде деревянного матраса в два слоя, выстлали лапником, над всем этим натянули брезентуху - когда уходили из села, дед подбросил им чью-то плащ-палатку, и они её, конечно, взяли с собой. Две ночи спали, подстилая её снизу, теперь, на случай дождя, приспособили сверху. Полезная вещь!
Ближе к ночи - когда не виден был дым над лесом - развели костерок, сварили рыбки с корнем лопуха. Рыбки было мало, и мелкая; добили рацион лягушками. Сняли шкурку, выпотрошили, насадили на палочки, обжарили. Один в один курятина!
Закусив, Мирон решил прочитать "для верующих" антирелигиозную лекцию.
И - обломал его монах Димитрий.
Всего месяц назад, когда Мирон и Василий ехали в поезде до Барнаула, беседовали они с отцом Анатолием. И вышло из их беседы, что православие и Советская власть едва ли не близнецы. А если верить этому юному монашку, не было на свете ничего более разного, чем те же православие и Советская власть! Но в отличие от отца Анатолия, Димитрий не подкреплял свои утверждения текстами Святого писания, а только крутил в руках переплетённый в кожу томик и апеллировал к разуму.
- Вы журналист, - говорил он Мирону. - Вот и скажите, что написано на первых страницах всех без исключения советских газет, вверху?
- А что там написано?
- Некий девиз. Какой?
- А! "Пролетарии всех стран, соединяйтесь".
- Вот. Возьмём нас. Вы - журналист. Второй, - и он обратился к Одинокову: - вы кто?
- Геолог, - лениво ответил Василий. Когда лежал, он чувствовал себя здоровым.
- А ваш третий?
- Иваниди, ты кто по профессии? - вопросил Мирон, и поскольку Иваниди, не слушая его, продолжал объедать тощую плотву, гаркнул громче: - Саша! Эй!
- Чего?
- Ты кем работал до войны?
- Я старший инспектор отдела меди. Наркомат цветной металлургии.
- Понятно, бюрократ, - сделав такой вывод, Мирон опять обернулся к "отцу Димитрию": - Ну и что?
- Как что? Монах, журналист, геолог, бюрократ…
- Я инспектор! - взревел Иваниди. - Наркомат цветной металлургии! Меня лично нарком, товарищ Ломако Пётр Фадеевич, знает! Золотая голова у нашего наркома! Старше меня всего-то на восемь лет, а какой умный, - и Саша закатил глаза.
- Приложите лозунг из вашей газеты к нам, - предложил монашек.
Мирон призадумался. Иваниди шарил вокруг в поисках, чего бы ещё съесть.
- Да, мы не пролетарии, - признал Мирон. - И что? Мы граждане и воины.
- Я обращаю ваше внимание, - проникновенно сказал Димитрий, - что христианство объединяет всех. Большевизм - только пролетариев. Остальных ваша партия не призывает объединяться, они для неё "прослойки". А для церкви Христовой все равны. Она всех одинаково примет, обогреет и накормит…
Одиноков участвовал в этих словесных баталиях только частью своего сознания. С минуты своего оживления - а вернее, с той минуты, когда он понял , что с ним произошло - он пытался примирить с этим новым опытом всё то, чему его учили и что сам он, в силу обучения, считал истиной. Комсомолец, атеист, студент советского вуза, в силу статуса обязанный быть материалистом, противником поповских сказок - и беседовал с Господом Богом? Говорил с Творцом, Создателем всего и т. д.?
Сначала, ещё в той яме возле церкви, когда он открыл Мирону эту тайну - а ведь обязан был говорить правду! и сказал! - он задумался, каковы, собственно, варианты. Сначала всё было ясно: одно из двух. Или он остаётся комсомольцем и атеистом, а Господь Бог лишь привиделся ему, или - наоборот - надо отринуть своё комсомольство, свой атеизм и явно уверовать в Господа Бога. Потом решил, что возможен некий синтез: ежели всё на Земле происходит по воле Божией, в том числе комсомол и атеизм, то отчего бы Господу Богу и не поговорить с комсомольцем Одиноковым? Да, комсомольцу Одинокову объявят выговор, если станет известно, что он общается с Господом, но Господу за такие беседы ничего не будет, общайся он хоть даже с секретарём ЦК ВЛКСМ.
Самым вероятным было, что "привиделось". Психика человеческая малоизученна, академик Павлов доказал какие-то инстинкты, и Вася, хоть не силён был в этой области, слышал мнения науки о снах. Электрические сигналы, бегая по нейронам мозга, вызывают в сознании человека всякие картины, которые не есть материальная реальность, а лишь идеалистические о реальности представления. Очень хорошо. Но, спрашивается, кто их смотрит, эти картины? Кто их оценивает на предмет соответствия материализму или идеализму? Неужели сам мозг? Но тогда, с материалистической точки зрения, следовало бы ожидать, что художественные достоинства, например, кинофильма "Александр Невский" начнёт оценивать сам кинопроектор…
Господи, помоги!
А Он уже помог. Ведь Вася Одиноков умер? Немецкий танк утоптал его в землю? Да, это так. Я, Вася Одиноков, умер, и никакие уже электрические сигналы не бегали по нейронам моего мозга, и предстал я Господу Богу, и Господь сказал мне: "Будь". Теперь я валяюсь под брезентовым навесом на лапнике, который сам же и нарубил штыком в этом материальнейшем из материальных миров, и размышляю о том, как же Бог мог попустить, чтобы немецкие танки топтали русских людей. А моё ли это дело - судить Господа? По правде, не моё. А мне завещано говорить только правду.
Вот это да.
Больше всего Васю удручало, что он никак не может постигнуть разницу между собой, Васей, как человеком, имеющим определённые физические параметры: вес, рост и прочее, - и тем Васей, который говорил с Господом. Ведь он, со своим ростом и весом, корчился под землёй - а кто же тогда сподобился беседы с Ним?
Тот, который смотрит эти картины в мозгу?
А этот "кто-то" - он что, часть того Васи, который имеет рост, вес, цвет глаз и прочую чепуху? Или наоборот, реальный Вася, валяющийся на лапнике, только физическая часть того Васи, которого удостоил своим вниманием Господь?..
А вот интересно: ведь он не видел, с кем говорил… Но точно знал, что с Ним.
- Эй, как тебя, - поманил он монашка. - Отец, брат - забыл, извини.
- Отец Димитрий величать меня, - подсел к нему монашек.
- Угу. Напомни, вот когда Моисей говорил с Господом, каким он видел Его?
- Чего?
- Ты что, необразованный? Когда Господь свои заветы диктовал Моисею…
- А! Понял! Говорил Он из огня, и лица его Моисей не видел.
- Точно?
- Да. Так в Писании написано.
- Я и сам помню. Только раньше странно мне это казалось, - Василий глянул монашку в глаза, и вдруг… Вдруг сам себе он показался не Василием Одиноковым, а кем-то ещё. Будто одновременно лежал он на лапнике, рядом со странным бледным молодым человеком, и он же - или не он? - был над этой сценой, над лесным жилищем и вообще над лесом, и видел всё вокруг.
- А там болото, на зюйд-ост, - сказал он. - Нет, на зюйд-зюйд-ост. А за ним село.
- Болото, - подтвердил монашек и нервно облизнул сухие губы. - На юго-юго-восток. Вам там ни за что не пройти.
- А в селе-то немца нет. И наших нет, - продолжал Василий, глядя в небо широко открытыми глазами. Он отчего-то знал, что говорит правду и что вот-вот ему откроется ещё какая-то правда. - А село-то это - Дамиановка? Да, так оно называется?
- А вам откуда знать? - вырвал руку из его хватки монашек, и Одиноков мгновенно потерял самого себя, летающего над лесами, и оказался всего лишь телом, лежащим возле убогой лесной избушки в окружении других подобных тел. Одно из них, монашек, стояло возле него, излучая неприязнь и страх. Другое, Мирон Семёнов, пыталось соорудить самокрутку из негодных для этого сухих трав. Третье, Саша Иваниди, прыгало на одной ноге "до кустиков".
Иваниди споткнулся о какую-то дерюжку и загремел во весь рост. Заорал в голос:
- Это ещё что?
Мирон и Вася подошли к нему, посмотрели: под дерюжкой, придавленной обломком хомута, прятался закопанный в землю жбан, полный небольших клубней молодого картофеля. Посмотрели на монашка, пятящегося от них.
- Картошечка, - сообщил Мирон, глядя на монашка без прежней приязни. - Напомни-ка, что ты нам плёл о церкви, которая всех накормит без различия, геолог он или иудей?
- Я про эту картошку забыл, - объяснял "отец Димитрий", продолжая пятиться.
- Стоять! - гаркнул Мирон, протягивая руку за винтовкой. - Ты кто такой?
- Отшельник я, - отвечал монашек, виляя глазами и выдавая тем самым своё враньё. - Не от мира сего мы…
- Откуда картошка, ты, гнида?
- За лесом поля колхозные… Сажали весной… Всё равно убирать некому.
- А нам почему не сказал? Мы тут лопухи жрём с лягушками, сволочь!
- Вы бы и картошечку мою сожрали за так, а мне опять собирать, тащить…
- Завтра уходим на восток, и ты пойдёшь с нами. Разберёмся, что ты за отшельник. Мать твою, так душевно про православие пел, а сам…
Отправляться в путь решили в ночь, до первого солнышка. Вася, переживший контузию, вроде бы уже мыслил здраво. Иваниди уже ходил - хоть с трудом, но без посторонней помощи. Навертели, как смогли, снеди на день-два пути, в том числе и варёной картошки, легли спать.
Суров был Мирон с монашком, но назначить дежурных, чтобы кто-нибудь бодрствовал, не догадался. Решил, что раз вокруг леса немцы, то бежать отсюда некуда. И проснувшись, обнаружили они, что их негостеприимный хозяин исчез.
Звёзды и месяц освещали путь их на восток…
Через два дня они вышли к своим. Ещё через два дня Василий беседовал с особистом оперативной группы Рокоссовского, капитаном госбезопасности Рыбиным. Особист обязан был убедиться, действительно ли такая часть, какую назвал ему опрашиваемый, вела бои в названном месте и попала ли она в окружение. Правильно ли называет окруженец командиров и боевой путь части? В случае с Васькой выяснять было особо нечего, ведь он же вышел в расположение войск группы Рокоссовского, где его знали бойцы и командиры, и к тому же вышел с оружием.
А задержался особист с этой беседой, потому что первым делом, выяснив, почему и как они попали в окружение, отправил Васю в госпиталь, вслед за Сашей Иваниди.
- Жизненно важные центры не пострадали, - объяснила молодая врачиха. - Организм молодой, крепкий. Контузия сдавливанием, конечно, не подарок, и надо бы какое-то время поберечься. Вообще, скажу, вам повезло, красноармеец.
Она сделала такой вывод, выслушав Васин рассказ: он во время осмотра, ёжась от прикосновений холодного инструмента, рассказал ей свою историю. Не упоминая, разумеется, того участия, которое принял в его судьбе Господь.
- Надо бы вас понаблюдать дня два, - она подумала, прищурившись, и повторила: - Дня два, да. Не больше. И две недели щадящих работ, без нагрузок.
- Это что же, - натужно рассмеялся он, - вроде освобождения от физкультуры в школе?
- Да, а что вы смеётесь? Благодарите Бога, что вас откопали сразу. Возбуждение, повышенная весёлость были?
- Да, - Вася вспомнил, как его бесконечно пробивало на смех.
Она, макая перо в чернильницу, дописала что-то в его карточке, отложила перо и впервые посмотрела на него не как на пациента, а просто. Улыбнулась:
- Вы, наверное, студент.
Он, оправляя гимнастёрку под ремнём, кивнул:
- Был я и студентом. Учился на геолога.
Какая-то искорка пробежала между ними. Он понял, что она - молодая в общем-то женщина, ненамного старше, чем он, хоть уже и в командирском звании военврача - запомнила его. И улыбнулся в ответ на её улыбку:
- Вас как зовут? А то я оробел, сразу не спросил.
- Галина Васильевна, - засмеялась она и перешла на "ты": - А ты Вася, я уже знаю. Почти тёзки.
Медсестра, сидевшая за столом напротив неё, тоже улыбалась и, похоже, была бы не против, если бы Василий спросил и её имя, но он этого не сделал.
Галина Васильевна выкрикнула дневального, что дежурил за дверью, и велела проводить красноармейца Одинокова в палату.
Под госпиталь была приспособлена поселковая школа. В течение дня и вечера Василий наблюдал, как сюда доставляли раненых. В коридоре и палатах звучали рассказы о контрнаступлении на Кровопусково. Это название было очень созвучно происходившим событиям! Помимо бойцов, тут были и гражданские. В коридоре лежала забинтованная девочка лет двенадцати.
Вечером госпиталь посетил командарм Рокоссовский. У дверей госпиталя его встречала военврач Галина Васильевна. Одиноков, увидев это в окно, вышел в коридор и наблюдал, как высокий командарм, увидев раненую девочку, наклонился над нею.
- Как тебя зовут? - спросил Рокоссовский.
- Леночка, - еле прошептала она.
- Как же ты сюда попала?
- Меня бомбой ранило…
- Осколочное ранение, - пояснила военврач.
- Ты не волнуйся, - сказал Леночке Рокоссовский. - Скоро поправишься, дочка.
Окружающие заметили, что командарму не по себе. У него у самого были малые дети.
- Жёстко воюет немец, - заметил сопровождавший командарма полковник.
- Санитарные поезда бомбят и обстреливают, вы представляете? - сказала Галина Васильевна. - Видят, что кресты на крышах вагонов, и специально бомбят.
Кто-то из легкораненых, куривших у крыльца, спросил, что это за начальник и чего ради он припёрся в госпиталь, неужто ранили?
- Он ранетый в самое сердце, - драматическим голосом сообщил парень с отпиленной рукой, ожидающий эвакуации в тыл. - У них с товарищем военврачом лубов.
Началась обычная среди молодых солдат жеребятина про военную любовь.
- Вот бабы-суки, на всё готовы за ради доппайка, - бурчал один.
- Командиры лучших разобрали, - сетовал другой, - а нам, простым ребятам, остаются санитарки из местных.
Раненый постарше возрастом цыкнул на похабников, они примолкли.
Ночью Василий слышал, как тихонько молился раненый красноармеец:
- Суди, Господи, обидящих мя, побори борющих мя. Прими оружие и щит, и восстань в помощь мою. Изсуни меч против гонящих мя…
"Господь дарит нам свободу воли, - думал Василий. - Не встанет Он в помощь нашу. Он пустил нас в мир, созданный, чтобы мы сами… Сами… А меня ограничил: не по своей, а по Его воле должен я говорить правду. Как же понять это? В чём правда?.. Раненые говорили про женщин, которые… Ну, в общем… Это правда, о женщинах? Да, это правда. Но та ли это правда, которую по воле Господа обязан говорить я?.."
И вот через два дня он выслушивает "приговор":
- Красноармеец Вассиан Одиноков! Вы передаётесь в 44-й стрелковый корпус, - сообщил ему Рыбин.
- А куда направили Мирона Семёнова? - спросил Вася. И пояснил: - Мы с ним, товарищ капитан, с самого начала войны вместе. Скажите, если можно.
- Больше вы не будете вместе, - ворчливо ответил капитан. - Семёнов оказался журналистом, и его забрали в политотдел армии. А на вас, кстати, есть рапорт, что вам на две недели показан щадящий режим службы.
Из записных книжек Мирона Семёнова
Письмо в адрес А. Ф. Иваниди
15/I–65 г., пятница
Дорогой Саша! Ты спрашиваешь, как продвигаются мои изыскания. Сообщаю, что накануне Рождества Христова я нашёл маму нашего друга Васи, Анну Прокофьевну Одинокову. Она показала мне Васины письма. В некоторых упоминаемся и мы с тобой. О тебе он писал ей очень тепло. Последнее его письмо датировано январём 1944 года.
Других родственников нет. Васиных друзей я нашёл ещё раньше, о чём тебе сообщал.
Что касается отца Васи, то вот что рассказала мне Анна Прокофьевна. Вскоре после того, как их семья осела в Москве, в Барнауле был арестован Иван Ухватов, друг семьи Одиноковых, директор нескольких строек. Анна Прокофьевна полагает, что виной всему - то, что Ухватов был верным сподвижником товарища Сталина, проводил его линию вопреки мнению местных партийных начальников, которые были разоблачены позже как враги народа. Но в некоторый период, при поддержке со стороны Ежова, они ликвидировали сталинские кадры. Тогда-то и погиб товарищ Ухватов.
После ареста Ухватова А. В. Одиноков ходил на приём к Г. К. Орджоникидзе (товарищ Серго), чтобы тот помог восстановлению справедливости. Серго обещал это сделать, но сам застрелился 18/II–37. А вскоре расстреляли Ухватова. Отец Васи ужасно запил, позволял себе заявления "сгубили Иван Абрамыча ни за что", но обошлось. Васе о гибели Ухватова так и не сказали. В 1943 году А. В. Одиноков был призван в армию, погиб в мае 1945 года в Кенигсберге. Незадолго до гибели он был свидетелем чудесного явления в небе лика Божьей матери. Об этом у Анны Одиноковой хранится его письмо.
Книгу мою по-прежнему отказываются публиковать. Но теперь, с отставкой Н. С. Хрущёва, думаю, дело сдвинется с мёртвой точки. Я, между тем, всё время дорабатываю текст, написал несколько новых глав.
Твой Мир. В. Сем.
Глава одиннадцатая
Часть пути от Наркомата связи, что располагался в здании Центрального телеграфа, до особняка возле станции метро "Кировская", где размещался теперь кабинет Верховного Главнокомандующего, Сталин решил пройти пешком.
Накануне немцы бомбили Москву, и было полезным показаться народу.
Шёл по улице Горького вверх, по левой стороне. Город жил обычной жизнью: магазины открыты, транспорт ходит по расписанию. У поворота на Брюсов переулок - то есть на улицу Неждановой - во исполнение Генерального плана реконструкции Москвы двигали в сторону от улицы Горького старинный дом. Сталин полюбовался на латинскую надпись, украшающую фасад: "В Боге надежда моя". Улыбнулся в усы, зашагал дальше. Левую руку держал в кармане, в правой была трубка - но не курил.
Несколько поодаль с той же скоростью бесшумно двигалась свита.
Сталина беспокоило состояние связи - и в армии, и в стране в целом. "Не может быть единого государства, если между различными его частями нет надёжной дешёвой связи, товарищи. Между тем радиофикация СССР далеко не завершена. А насколько зависит от связи успех военных операций, мы убедились на практике, - думал он. - Теперь мы сняли генерала Гапича с должности начальника Управления связи Красной Армии. Правильно ли мы поступили? Правильно. Наша ошибка в том, что мы не сняли его раньше".
- Справлюсь ли я с таким объёмом работы? - спросил его нарком связи Пересыпкин полчаса назад, узнав, что теперь он будет совмещать свою должность наркома с ещё двумя: начальника Управления связи РККА и заместителя наркома обороны.
- Поможем, - ответил Сталин.