– Непременно обратитесь к фрау Цвиташек, это очень опрятная и честная хозяйка, ее дом позади кирхи, – защебетала женщина, плечом оттесняя дорффюрера. – А мой, извините, глух с еще прошлой войны, но продолжает исполнять свои обязанности, как всякий порядочный немец.
– У вас есть почта?
– Нет, но каждое утро муж ездит в Розенхейм и оттуда привозит газеты и письма для наших жителей.
– Скажите ему, чтобы и нам он привозил свежие новости, – Юстин отсчитал семьдесят марок и протянул женщине.
Фрау Цвиташек сдала две комнаты с солнечной стороны и спокойным видом на горы, а также гараж, где некогда стоял "бьюик" хозяина, попавший вместе с владельцем в автороту вермахта. Эрих, ее сын лет десяти, вызвался прислуживать, если в этом возникнет нужда.
Мальчик оказался неистовым рыболовом. К свежим овощам, окорокам и домашним колбасам, которые в сравнении с берлинскими ценами здесь стоили сущие пустяки, прибавились блюда из прекрасной форели. На зорьке Юстин вместе с Эрихом спускался к реке и к восходу солнца успевал наловить рыб двадцать, мальчик умудрялся добыть вдвое, а то и втрое больше. К тому времени, как просыпалась Линда, расторопная фрау Цвиташек успевала или отварить, или поджарить, или запечь на костре в саду и подать форель к завтраку. После кофе приезжал дорффюрер и вручал толстый сверток газет. Юстин разваливался в кресле-качалке и принимался за чтение.
Судя по сводкам Восточная кампания развивалась победоносно. Северная группа войск генерал-фельдмаршала фон Лееба катилась через Прибалтику к Ленинграду. Группа армий "Центр" фон Бока достигла Смоленска. До Москвы оставалось 360 километров. На юге войска фон Рундштедта приближались к Киеву. Советские армии терпели одно поражение за другим. 28 дивизий, находящихся в западных областях России, были разгромлены полностью, 70 потеряли до половины людей и почти всю технику.
С некоторым злорадством Юстин подумал о Сталине. Вот чем "друг и любимец народов" расплачивался за 40 тысяч расстрелянных командиров, нанеся своей же армии гораздо больший ущерб, чем самая тяжелая война. Он достал карту. Танковая группа Гудериана нависла над столицей Украины, с юга навстречу ему шли танки фон Клейста…
Со двора донеслись голоса. Линда вышла узнать, в чем дело. Через минуту она вернулась:
– Дорффюрер привез телеграмму на твое имя. Он не отдает ее ни мне, ни фрау Цвиташек, хочет вручить лично.
Юстин прошел к калитке. Дорффюрер, придерживая руль велосипеда одной рукой, приподнял шляпу в знак приветствия, вытащил из сумки вчетверо сложенный листок и книгу почтовых отправлений:
– Прошу расписаться и проставить дату получения.
– Неужели отзывают? – встревожилась Линда. Юстин пробежал глазами по единственной строчке.
– Ты не ошиблась, понадобился Беербауму, – проговорил он тихо.
– Вы уже уезжаете?! – воскликнул дорффюрер.
– Как вы сказали: ничего не поделаешь – война, – отозвался Юстин, догадавшись, что дорффюрер – плут, он прекрасно слышит, но разыгрывает глухоту, чтобы избежать призыва в армию.
Линда решила остаться в деревне, а Юстин стал собираться в дорогу.
10
Носить военный мундир Пикенброк не любил. Он не шел ему. Витые полковничьи погоны, красно-черные петлицы резко оттеняли дряблое, помятое, иссиня-желтое лицо. Сейчас Пики выглядел хуже, чем прежде. Очевидно, в последнее время он много пил. Однако глазки из-под торчком стоявших бровей смотрели трезво и остро. Вставая и протягивая через стол рыхлую руку, он проговорил:
– Пришлось прервать ваш отдых. Вынудила обстановка, в нее я попал помимо воли.
Пикенброк сел, кивком приказал сделать то же самое Юстину и Беербауму, давая понять, что разговор будет долгим и щекотливым. Из стопки бумаг извлек машинописную четвертушку:
– Итак, у Лохвиц танки Клейста соединились с дивизиями Гудериана. В "мешок" попали четыре армии русского Юго-Западного фронта. Красная армия потеряла два с половиной миллиона солдат, 22 тысячи орудий, 18 тысяч танков и 14 тысяч самолетов. Это не пропагандистский вымысел расторопных ребят из ведомства Геббельса. Наши специалисты проверили данные строевых немецких частей и пришли к выводу – они полностью соответствуют оценкам численности и оснащенности советских Вооруженных сил перед войной. Стратегические задачи вермахт, казалось бы, выполнил. Ленинград блокирован, большая часть Украины в наших руках, в середине осени должна пасть Москва. Но…
Пики опустил голову, помолчал, собираясь с мыслями.
– Но!.. – повторил он снова, однако с другим ударением. – Избитый, расстрелянный медведь никак не хочет сдаваться, он мечется в агонии, и откуда-то у него берутся силы. Вот что говорят об этом сопротивлении англичане. – Пикенброк поднес к глазам бланк радиоперехвата. – …Немецкие солдаты чувствуют, что находятся в глубине чужой и враждебной стране. Лишь реки нарушают однообразие территории. Терпеливые саперы вермахта навели мосты, похоронили своих товарищей. Враг отступал, но всегда вел огонь. И очень часто дневной бой заканчивался, а русские снова были видны на горизонте, и через цейсовские бинокли можно было различить танки Т-34 с их зловещими, напоминающими капюшоны, скошенными башнями, которые, казалось, заманивали немцев все дальше и дальше на восток. От сражавшихся рядом с немцами союзников – румын и венгров, которые не считали себя суперменами, в германскую армию начали проникать настроения обеспокоенности и тревожные рассуждения: что русского всегда приходится убивать дважды, что русских никогда никто не побеждал, что никто, проливший здесь кровь, еще не уходил из России живым. И каждый немец, на каком бы участке фронта он не воевал, с тревожным чувством страха и восхищения обращал внимание на поведение раненых русских. Они не плачут, они не стонут, они не ругаются. Несомненно есть что-то загадочное, что-то непостижимое в их суровом, упорном молчании…
Пикенброк отшвырнул листок, тяжелым взглядом обвел лица Юстина и Беербаума.
– Вот такие дела, – наконец вымолвил он. – Вы, Юстин, слетайте в тот киевский "мешок", позаботьтесь перетащить часть трофейной техники сюда, в Берлин, организуйте грандиозную выставку. Надо поднять боевой дух населения и приунывших наших вояк. Вообще-то говоря, это не наше дело, а забота пропагандистов. Но они просили подключиться. Конечно, не без участия вашего друга Хаусхофера и доктора Геббельса. А распорядился о такой выставке сам фюрер.
– Когда прикажете вылетать? – с готовностью спросил Юстин.
– Свяжитесь с отделом транспортной авиации и отправляйтесь с первой же оказией.
– К какому времени приурочена выставка?
– Чем скорей, тем лучше…
Юстин думал, что с заданием он справится быстро. На самом же деле оно сильно затянулось. Специально отобранная команда натащила горы винтовок и пулеметов, обезвредила снаряды и гранаты, освободила танки от разложившихся трупов, провела дезинфекцию, отбуксировала броневики, танки, трактора к железнодорожным станциям – и вот тут-то возникла проблема с поездами. Весь подвижной состав работал с громадным напряжением, доставляя в действующие армии резервы, направляя в тыл тысячи и тысячи раненых. Многокровное сражение под Смоленском, неожиданный удар у Вязьмы, невиданный обстрел русскими реактивными снарядами Оршанского железнодорожного узла заставили Юстина вспомнить о "Павлине". По дороге в Берлин его не покидала мысль, что по мере приближения немцев к Москве русское сопротивление будет возрастать с удесятеренной силой, могут произойти всякие неожиданности, хотя ударные части уже ворвались в Клин, Михайлов и Наро-Фоминск, охватывая полукольцом большевистскую столицу. Сейчас-то и мог пригодиться русский агент, в картотеке абвера названный "Павлином".
Беербаум, как обычно, сидел в маленьком кабинетике, скорее каморке, и терпеливо корпел над сводками, собиравшимися чуть ли не со всего мира и из всех армейских отделов абвера. Появлению Юстина он нисколько не удивился, как будто видел его только вчера.
– Вы по-прежнему уверены, что с падением Москвы русские капитулируют? – напрямик спросил Юстин.
Беербаум помедлил, отвлекаясь от своих мыслей и возвращаясь к русским делам, равнодушно проговорил:
– Вряд ли. Неспроста же они перевели посольства и наркоматы в Куйбышев, Сызрань, Казань, даже в Астрахань. Но это, надеюсь, последние судороги.
– Я так не считаю, – отрезал Юстин. – У них еще остаются Урал, Поволжье, Север, Сибирь до Тихого океана с огромными людскими и производственными резервами.
Беербаум наморщил лоб, по привычке пожевал губами, подумал про себя: "Может, и прав Валетти, а я, старый конь, легко поддался всеобщей эйфории, что большевистская Россия вот-вот падет и на этом война закончится". Больно уж не хотелось ему заниматься нудной подготовкой специального агента-радиста для "Павлина", тратить время и средства, когда неясно – так ли много знает тот именно сейчас, при всеобщей русской подозрительности и шпиономании, когда обстановка накалилась до критической точки и каждый час может измениться к лучшему. С другой стороны он опасался портить отношения с Юстином, близким к Пики. Оттягивая время, он спросил:
– У вас есть кандидатура для Москвы?
– Надо искать.
– Искать… Дело, согласитесь, канительное. Может, полковник подскажет? – Беербаум неохотно поднялся с кресла, достал из сейфа папку с делом "Павлина", набрал номер адъютанта. – Спросите господина Пикенброка, не сможет ли он сейчас принять Беербаума и Валетти?
Пока адъютант соединялся с Пики, майор, прикрыв ладонью трубку, обернулся к Юстину:
– Докладывайте вы. Как начальство решит, так и будет.
Пики вполуха выслушал Юстина. Он куда-то торопился, быстро проговорил:
– Давайте подождем… Какое сегодня число?
– Пятое декабря, – ответил Юстин, удивившись, что Пики почему-то даже не взглянул на настольный календарь, открытый на странице с жирной цифрой "5".
Полковник надел потертое драповое пальто, кивком простился, поспешными шажками устремился к лифту.
Он не появился на службе ни завтра, ни послезавтра. Оказалось, выезжал в местечко Сулеювеке под Варшавой. Там находился штаб "Валли-й", непосредственно занимавшийся разведкой против Советского Союза. Именно оттуда пришли первые донесения о начавшемся русском контрнаступлении. Вернулся Пикенброк через неделю. Небритый, исхудавший, но бодрый, даже будто чему-то обрадованный, он сразу вызвал Беербаума и Юстина к себе и сказал, пряча глаза:
– Иваны дали нам под Москвой хорошего пинка. Зря хвастались. Война, сдается, закончится не скоро. Так что вы, Беербаум, готовьте связника к "Павлину", а вы, Валетги, продолжайте заниматься выставкой. Приказ фюрера никто не отменял.
Юстин снова уехал на Украину. После неудачи под Москвой, когда положение пришло в равновесие и наступило предвесеннее затишье, железнодорожное управление сумело выделить несколько эшелонов. Началась погрузка. Из-за нехватки кранов лошадьми втаскивали на платформы безжизненные танки, орудия, гаубицы. По пути, который тоже тянулся бесконечно долго, партизаны подорвали один эшелон. Экспонаты пришлось вытягивать из-под откоса, снова грузить на платформы, в Белоруссии и Польше "нелитерные" составы со ставшим уже несрочным грузом загоняли в тупики, освобождая дорогу другим поездам.
Лишь к началу лета 1942 года выставку советской трофейной техники удалось открыть. На ней побывали фюрер, генералитет, высшие чины партии. Геббельс произнес речь, проникновенно расхваливая доблестных германских солдат и воинов тыла, после парада батальонов гитлерюгенда и резервистов к экспонатам допустили простую публику.
Выставка продержалась до будущего года. Война пожирала массу металла, металлургические заводы империи уже не справлялись с военными заказами. Развернулись кампании по сбору металлолома, подчищались подвалы и дворы, шли на переплавку старинные медные котелки и кофейники, снимались даже бронзовые дверные ручки. И тогда рейхсминистр пропаганды, скрепя сердце, согласился отправить на переплавку и русские трофеи.
Помимо этой выставки Юстин работал над захваченными документами, составлял отчеты и справки, которые уходили неизвестно куда. Располагая опытом пребывания в России, он набрасывал примерный ход замыслов главного командования и правительства Советского Союза с его многочисленными наркоматами, оценивал возможности мобилизации новых возрастов, писал о настроении населения в тылу, напряженности путей сообщения, движении боеприпасов и материальных ценностей к фронтам.
Его поражала, к примеру, жестокость советских властей к людям, занятым изготовлением боевого снаряжения. К ним применялись обязательное сверхурочное время до 3-х часов в смену, работа в воскресные дни и суровые наказания за минутные опоздания. А поскольку почти все предприятия руководствовались лозунгом "Все для фронта – все для победы", то этот порядок распространялся на весь советский народ. Немецкий рабочий не выдержал бы такого бешеного темпа. И еще. Германия тоже испытывала нужду в сырье, ей приходилось искать заменители. Однако даже многоопытные немецкие химики и медики не решались предлагать своей армии такие компоненты, как целлюлозу вместо гигроскопической ваты, мыло из белой глины без жиров или химические стельки и носки из бумаги от обморожения.
И все же русские – женщины, старики, подростки – не только работали на износ, получая, по существу, нищенское жалованье и иллюзорный продовольственный паек, но и отдавали свой скудный заработок на оборону, собирали посылки бойцам, строили на свои сбережения самолеты и танки, формировали добровольческие полки.
Суммируя разрозненные данные, Юстин с ужасом убеждался, что Россия с таким народом рано или поздно победит. Но он ни с кем не мог поделиться своим печальным открытием, даже с Линдой, которая родила сына и до лучших времен пожелала остаться в Бишофсгейме – маленьком, кажущемся теперь райском уголке альпийской Германии.
Глава шестая
Испытания
"Герои наши! Если не смогу послать вам свою кровь, то шлю хотя бы эти маленькие подарки. Пусть они расскажут вам, что мы здесь, в Америке, с вами и сделаем все возможное, чтобы помочь вам. Вы ведете справедливую войну. Вы спасаете всех людей от злодея Гитлера. Никогда и никто не воевал так, как воюете вы в этот критический для мира момент. Победа будет за вами!"
Из письма Бетти Терри в посылке с вещами и продуктами, посланными из США
1
Генерал Воробьев даже немного обиделся на подчеркнуто суховатый тон старого сослуживца. Обменялись малозначительными приветствиями. Профессор Ростовский сразу же развернул чертежи танкового трала и начал давать пояснения.
– Постойте! – перебил Михаил Петрович. – Я ведь слышал об этом. Делал Клевцов?
– Он.
– Отзывы-то отрицательные.
– Как всегда, когда налицо изобретение из ряда вон выходящее.
– Ну, уж… – недоверчиво хмыкнул Воробьев.
– Более того, невиданное ни в одной армии.
– До трала ли сейчас?… – вздохнул Михаил Петрович. – Немцы считают поражение под Москвой случайностью. Они собираются летом нанести новый удар. Генштаб думает, что на юге. Но Сталин считает – опять по Москве. Не прошла даром прошлогодняя осенняя паника.
– Не вечно же они будут наступать! "Блицкриг" провалился. Война принимает затяжной характер. Немцы быстро перестраиваются, надо отдать им должное. В ранце солдата банку тушенки заменила банка с субпродуктами, а вместо галет в целлофане появились черные сухари в бумажном мешочке… Но это к слову. Главное, возросшие потери вынудили немецкое командование прибегнуть к сокращению полков в дивизиях – вместо трех стало два.
– Это мне известно, Георгий Иосифович, – вежливо произнес Воробьев, не понимая, к чему клонит Ростовский.
– Конечно, известно, – с готовностью согласился профессор. – Но я хочу убедить вас логикой. Знаете вы и о том, что у немецкой дивизии увеличилась ширина фронта. Раньше она обороняла восемь-десять километров, теперь – пятнадцать, а на второстепенных участках – до тридцати километров. Из-за малой численности оперативных резервов гитлеровцы вынуждены усиливать минные поля, разрабатывать плотную систему огня, усложнять траншейные сооружения, чтобы легче маневрировать своими силами уже в ходе боя. Значит, нашим сапером прибавилось работы. Чтобы справиться с ней, нужна механизация, короче, противоминный трал.
Из папки с чертежами Ростовский извлек листок с колонкой цифр:
– Клевцов подсчитал, что каждый день в среднем мы теряем шестьдесят танков. Больше половины из них подрывается на минах. Из строя выбывают подготовленные экипажи – две роты.
Ростовский смолк, молчал и Воробьев.
– Я понимаю, в сорок первом мы отступали, бросали горы оружия, было не до тралов, – тихо проговорил Георгий Иосифович. – Но когда и наши армии перейдут в наступление, двинутся вперед танки, мы не вправе будем оправдывать такие потери.
Воробьев отошел к окну, подивился Ростовскому. Штаб инженерных войск работал в главном здании Военно-инженерной академии, чуть ли не окно в окно глядели их кабинеты, а вот встретиться друг с другом, как сейчас, оказалось так же сложно, как долететь до Марса. Раньше, помнится, профессор сначала высказывал идею, потом ее обосновывал. Теперь сделал наоборот, и такой прием оказался более убедительным.
– Что же вы ко мне раньше-то не приходили? – с легким упреком произнес Воробьев, посчитав вопрос решенным.
– Время ваше, Михаил Петрович, берегу. Мало его у нас, – Ростовский оценивающе посмотрел на давнего друга. Хоть и остался генерал таким же моложавым, высоким, с крупным лицом, тяжелым подбородком, твердым взглядом, но появились и нездоровая дряблость кожи, и седина, и едва уловимая грусть. Видно, нарушенный с самого верха распорядок, неестественное смещение ночей и дней во всех наркоматах, штабах, учреждениях, смертельная мера наказаний и тяжесть ответственности отразились и на Воробьеве, занимавшем должности начальника инженерных войск Западного фронта и командующего 1-й саперной армии. Отвернувшись от окна, Михаил Петрович коротко бросил:
– Разберусь сам. Потом вызову Клевцова.
2
Рабочий день Павла, да и не только его, начинался в восемь и заканчивался в двадцать два. Помимо текущих заданий в исследовании вооружений противника, работы в лаборатории над новыми образцами мин приходилось по шесть-восемь часов читать лекции слушателям. Ростовский тоже был загружен до предела и, казалось, уже стал забывать о тралах. Напоминать же о них Павел стеснялся. При посторонних он обращался к профессору по сугубо служебным делам и держался по-уставному официально. В академии вообще был принят порядок: не знать того, что не входит в круг прямых обязанностей. За исключением нескольких лиц никто даже не предполагал о том, что делал Клевцов на фронте – ездил в Германию в глубокий тыл, выполняя задание по "фаустпатрону" . Объявленная в приказе благодарность тоже никого не удивила. Так же отмечались другие сотрудники, побывавшие в действующей армии и проявившие себя в своем деле.