"Аврора" - роман о некоторых реалиях новейшей истории нашей страны. В основе сюжета - судьбы людей, являющихся невольными участниками трагических событий, происходящих в современной России. Герои романа - представители нашего общества, которые страдают, мучаются, верят, любят… и надеются.
Роман "Аврора" о любви и чеченских войнах, о восстановлении научно-исследовательского института в военные годы, в первые годы после завершения войны.
Мало кто в России, надо полагать, сейчас помнит о том, какая она, война, насколько отвратителен и страшен её лик. Война, ради каких бы целей она не велась, связана с насилием, смертью, с обогащением группы людей за счет уничтожения поколений в стране военных действий.
В 2012 году роман Канта Ибрагимова "Аврора" оказывается невероятно актуальным. Его нужно читать всем здравомыслящим людям России, чтобы точней понимать, какой мир и чей мир мы защищаем, отказываясь от экстремизма и насилия в любых проявлениях, не желая идти на поводу у людей, подрывающих стабильность нашего измученного войнами и кровавыми революциями общества. "Аврора" - литературный эквивалент всемирно известного полотна Пабло Пикассо "Герника", предельно точно отразивший ужас войны, разрушение ранее цветущих городов во время авиационных ковровых бомбардировок.
Содержание:
Канта Ибрагимов - АВРОРА 1
От автора 55
Примечания 55
Канта Ибрагимов
АВРОРА
Вокруг профессора Цанаева царило ожидание. Все, прежде всего врачи, да и родственники, ожидали смерть - таков был его диагноз, так показывали медицинские приборы. А сам Цанаев ожидал иное: он знал, он чувствовал, он верил, что она так или иначе даст о себе знать, выйдет на связь. Она наверняка знает его состояние и должна с ним обязательно попрощаться. Поэтому Цанаев почти не обращает внимания, как неравномерно и все в замирающем ритме бьется его пульс. Он ждет звонка - телефон в руке, а увидел ее на телеэкране - сразу узнал. Но это мгновение: вроде выясняют личность.
А в интернет залез… Да, это точно она. Эта ее неописуемая улыбка или ухмылка, когда ее и без того, казалось бы, не совсем красивое лицо становилось еще более непривлекательным - какая-то невзрачная женщина: тонкие-тонкие губы, редкие зубы, узкие карие глаза, беспорядочные, большие веснушки, - словом, какая-то бездумная простота, наивность, и только волосы - черные, густые, настоящая толстая коса, вызывающе брошенная на заманчиво-девичью грудь. Но последней на экране уже нет, - на вид искривленное от боли и ужаса лицо. Да, так она порою смеялась при жизни; по крайней мере, той жизни, что он ее знал, - уже немолодой.
Он всё ещё упорно смотрел на монитор, вспоминая ее, как позвонил тот, кто с ней его познакомил:
- Видел, слышал? - у Ломаева голос придавлен, глух.
Он боится назвать даже ее имя, быстро связь отключил. А сколько она ему сделала дел?!
Видимо, то же самое вспомнил Ломаев, вновь перезвонил:
- Гал, буквально на днях она была у меня, долг вернула. Сказала, что со всеми рассчиталась. Ведь у нее было столько долгов. Инвалиды на шее… Да благословит ее Бог! Такая девушка!
- У-у, - простонал Цанаев, хотел было что-то сказать, но его друг уже отключил телефон: мало кто из чеченцев захочет на эту тему говорить, да вот другие говорят - это зашла медсестра сделать укол - действительно укол - больно, и также она Цанаеву говорит:
- Опять от ваших чеченцев житья нет. Выйти боюсь, за детей боюсь. Все взрывают, себя взрывают. Теперь даже женщины этим занялись… Что за народ?! Просто кошмар.
- У-у, - опять простонал Цанаев: ведь этой медсестре ничего не объяснишь - нет времени и сил. Да и не поймет, что ни говори, потому что он сам ничего не понимает.
А медсестра, как нарочно, дверь за собой не прикрыла, и из коридора слышится:
- Понаехали! Гнать надо этих чеченов!
- Они нас взрывают, а мы чеченца в отдельную палату!..
От этого и всего прочего Цанаев был в шоке. За всю свою жизнь он такого никогда не слышал. Дожил… Хорошо, что после укола все поплыло, как в тумане, - и как некое успокоение, из коридора донеслось:
- Этот профессор…
- А что, у них и профессора есть?! Выучили на нашу голову.
- Да он не чеченец, не похож, - последнее, что услышал Цанаев, а потом тишина, то ли дверь прикрыли, то ли он после укола впал в беспамятство, как бы вернувшись в уже прожитую им жизнь.
…Конечно же, Цанаев - чеченец. Чеченец, рожденный в Подмосковье. И его отец, ученый, главный инженер закрытого военного завода, всегда это напоминал и внушал:
- Сынок, хотя бы ты уезжай на Кавказ, среди своих комфортней жить. А тут, вроде интернационализм, а в решающий момент генеральным конструктором меня не избрали. Секретарь парткома за застольем так и сказал: "Квартиру получил - довольно. А генералом чеченцу не быть".
И все равно его отец упорно трудился. И даже когда его, как он считал, преждевременно отправили на пенсию, он науку не бросил, все стремился членкором Большой академии стать - тщетно. Это отца скосило, и как он напоследок говорил - успех его в одном: сын по его стопам в науку пошел, да и женил он сына на горянке из родового села - симпатичной девушке, которую Гал всего пару раз видел, по-русски она едва говорила, и то, что не смогли родители, она сумела: Гал заговорил по-чеченски, а она с годами словно в Москве родилась, - освоилась и уже с детьми общается лишь на русском, из-за чего муж ее ругает: хоть дома говори на родном, а то забудем о происхождении.
Благо, окружающие не давали забыть. Речь не о бытовых проблемах - кого только в России не ругают. А вот учился Цанаев в аспирантуре: объявили, кто первым диссертацию представит, поедет на стажировку в американский университет. Так ему отец такие наработки оставил, что он на год, если не на два, опережал всех - ему тоже в парткоме однозначно намекнули: не тех кровей. Ничего, и это Цанаев пережил, зато быстро защитил не только кандидатскую, но и докторскую. Ему кафедру и лабораторию дали - чего более желать? А тут война, первая чеченская кампания. К ним беженцы из Чечни приехали, а вслед за ними - милиция. Нет, обысков и ничего такого не было, но все равно неприятно, - все чеченцы под контролем, доверия нет. И тогда Цанаев выступил пару раз - не то что с протестом, а как ему казалось, наоборот: в Чечню не армию, а интеллигенцию для возрождения надо посылать, с добром, с уважением и просвещением надо туда идти.
"Вот вы и пойдите, - настоятельно предложили ему. - Восстановите НИИ, мы вам подсобим".
Его жена, что все грезила родными краями, - ни в какую. В глубине души и он с ней был солидарен. В Чечне у них жилья нет, разруха, даже школ нет, а он хотел, чтобы дети его учились в мирном месте, но сам поехал в Чечню.
Провожая, жена все время твердила, что в Чечне до науки дела нет, да и сам не выдержит более недели. И если бы не эти колкости, он бы через день в Москву сбежал; ведь Цанаев с детства привык, да и иного не ведал, ко всем благам цивилизации плюс еженедельная банька с товарищами, а там и выпивка и прочее, что есть и доступно в европеизированном обществе.
А Чечня образца 1999 года - это почему-то Ичкерия, тут провозглашен основным законом шариат: какое уж там пить, даже за запах спиртного палками бьют. Так это более на слуху и для агитации и устрашения на местном телеэкране. А в жизни - кто пил, так и пьет, правда, какой-то суррогат, от которого три дня в себя прийти не можешь. Да без этого не проживешь, можно с ума сойти от происходящего вокруг: после первой войны весь город в руинах, и даже признаков возрождения нет, наоборот, руководство республики, якобы одолевшее Россию, вновь грезит войной, все вооружены, и, конечно, им не до науки. Вот только премьер-министр - известный во всем мире полевой командир, принял Цанаева и, поглядывая на его предложения, почесывая густую бороду, выдал:
- Ты на военном заводе работал?
- Я по научной части.
- Неважно… Бомбу сделать сумеешь? Ядерную… Надо. Деньги у нас есть.
Цанаев не знал, что ответить. Ведь перед ним не просто глава правительства, это же, согласно средствам массовой информации, террорист № 1 в России и в мире, но не дикарь, по крайней мере, почти закончил высшее учебное заведение в центре России, прямо при нем неплохо изъяснялся по телефону с собеседником из Москвы, явно с начальником - деньги вымаливал, а ему, подытоживая разговор, грубо, с издевкой:
- На бомбу все, что хочешь, дам, а на науку - зачем? Мы и так все знаем: все в руках Бога, - от одного этого следовало бежать, но и это сделать в Грозном нелегко, прямого сообщения с Москвой нет - кругом блокада.
Цанаев был в унынии, и уже свое грязное белье собирал, как знакомый предложил попариться.
Почти в центре Грозного - частный надел, и все, как положено в бане: и пар, и веники, и после стол от всего ломится, так что жить захотелось, как среди ночи премьер с сопровождающими завалился, оказывается, здесь не впервой.
В предбаннике стало тесновато, да как говорится, изба красна не углами, а пирогами: шашлыки, плов, тосты, и вдруг охрана услышала шорох на чердаке, команда проверить - а премьер достал огромный пистолет:
- Зачем кого-то посылать, когда быстрее пулю послать? - и он в потолок - всю обойму.
Еще штукатурка осыпалась, как выяснилось: на чердаке сын хозяина что-то искал, к счастью, даже не задело. Цанаев не хочет знать, пил ли террорист № 1 или не пил, как велит шариат, но с тех пор в Грозном он старался не пить. А от той бани польза была - премьер дал добро на восстановление НИИ, не намекая больше на бомбу.
Правда, одно дело - устное распоряжение в какой-то бане, а другое - получить на руки документ, помещение, бюджет. И больше он премьера не видел - не подпустили, и ни за что он бы ничего не восстановил, если бы не простые чиновники, как он их до этого называл - клерки; простые, образованные гражда-не Чеченской Республики, которые смотрели на него то с удивлением, мол, зачем приперся из благодатной Москвы; то с надеждой, хоть кто-то, как и они; то удивленно - кому это надо? Но, тем не менее, все они, вопреки всему, ему абсолютно во всем помогали, даже порою нарушая всякий закон, так что под НИИ получили небольшое полуразрушенное здание, старенькую машину и даже бюджет.
Но что это за бюджет - одно слово. И что может выделить разрушенная республика, если экономики вовсе нет? Так науки не будет - одно название. Да хоть начало есть, и Цанаев с этим зародышем поехал в Москву - авось, помогут.
Он даже иллюзий не питал. Ну, кто будет помогать отделяющейся с боями республике? Однако, все ученые России, начиная от Президента Российской Академии наук и министра вплоть до рядового ассистента, знали, какие процессы творятся в России, Чечня - полигон, и лишь знания, культура знаний Россию спасут. А ведь во всей России на науку лишь копейки выделяют, сами еле-еле концы с концами сводят - не пожадничали, подали мощную братскую руку молодой чеченской науке.
Цанаев уже разрабатывал проект капитального строительства: какие будут лаборатории и отделы, однако у некоторых политиков и военных был уже разработан свой бизнес-проект - в августе 1999 года началась вторая чеченская война…
* * *
Судя по руинам Грозного после первой войны, Цанаев думал, что может представить весь этот кошмар. Оказывается, на самом деле, такое представить и пережить - совсем разное состояние тела и души.
В войну ему казалось, что он жалкая, мелкая мышь в изолированной, захламленной строительным мусором комнате, и не одна пара здоровенных новеньких сапог с шипами, наслаждаясь игрой, пытаются его не то чтобы сразу сдавить, а погонять вначале, чтобы его писк, панику, страдания и боль издыхания с местью прочувствовать, словно он до этого в их сыроварне жрал и гадил…
Сегодня все это и вспоминать не хочется и не можется. Правда, до сих пор иногда во сне этот ужас является: он вскакивает в холодном поту, голова трещит, в ушах давит, и сердце колотится - вот-вот выскочит, как у той мышки в углу. И он до сих пор поражается, как остался жив, - судьба. А особенно тяжело вспоминать один эпизод.
То ли он был контужен, то ли жар и болезнь до того довели. С начала войны он жил, если так можно сказать, в здании, точнее, в подвале своего НИИ, то один, то кого случайно заносило. И все его помыслы - как спастись, как бежать от этого кошмара. Но кругом - шквал огня, и он вновь и вновь возвращался в свое убежище, там хоть вода самотеком сочится. Да и голод похлеще всего - о жизни не думаешь, лишь о животе; и тогда посреди ночи шел в ближайшие жилые кварталы, точнее, в те, где недавно жили люди.
Так он более двух зимних месяцев прожил на Старопромысловском шоссе. Все его белье и рубашки так изгадились и завшивели, что их невозможно было надеть. И он уже не помнит, - так тяжело болел, что в калошах и пальто на голом теле стал под утро в самом центре шоссе.
Говорят, что даже БТР-ы от него шарахались, но, на счастье, проезжали местные врачи - они-то и отвезли его в больницу, и когда Цанаев пришел в себя и увидел, что вокруг, первая мысль - лучше сразу смерть, чем эти изувеченные, искореженные тела: даже не калеки. И сколько их?
В Москве, лаская детей, глядя на плачущую жену, он твердил: больше не поеду в Чечню, там нынче точно не до науки. А потом, целыми днями сидя перед телевизором, лазая в интернете, он то и делал, что искал новости из Чечни, просматривал изображения Грозного, а они все печальнее и печальнее: и что там его НИИ, уже от Грозного ничего не осталось; и что дома, что улицы и строения, главное, он словно чувствовал изнутри, как с каждым взрывом в Чечне он что-то самостийное, значимое для себя терял. И он ощущал себя некой мышью… Нет, он внешне тот же, но безропотно сидя в уюте московской квартиры, чувствовал свою ничтожность - мышь под сапогом.
А тут, и не просто так, а в пять утра, резкий, продолжительный звонок, стук в дверь. Дети всполошились, испугались. Пять человек: двое в гражданском, милиционеры при автоматах. Ничего не объясняя, не разуваясь, они прошлись по всем комнатам, в шкафы заглядывали:
- Есть ли посторонние, оружие, наркотики? А документы на жилье? Паспорта? Ваши дети? Террористов растим?
- Сами вы террористы! Я в милицию позвоню, участковому, - возмутилась жена, а сам Цанаев слова не проронил, хотя внутри все кипело, даже элементарное не потребовал: "Есть ли у вас ордер на обыск?" - потому, что знал ответ.
В тот день они детей в школу не пустили, все были подавлены, а жена вдруг выдала:
- Ты после Чечни стал как нечеченец.
- А какие чеченцы? - удивился Цанаев.
- Может, и ненормальные, но дерзкие: ноги об себя вытирать не позволяют.
Он в ответ ей нагрубил, но от этого стало еще хуже. И Цанаев уже не мог смотреть по телевизору, как "восстанавливают конституционный порядок в Чечне", эти руины. Да и не смотреть не мог… Он понял, что единственное спасение собственного "я", его достоинства - это быть в Грозном, в своем НИИ, ведь он директор, руководитель хоть какого-то учреждения, коллектива.
- Ты что? Какая наука, какой НИИ? - возмутилась было жена, а потом резко изменилась в лице, поникла, плечи обвисли. - Да, никто не сделает за нас… Береги себя.
Сказать, что Грозный разрушен - ничего не сказать. По роду научной работы он бывал на военных полигонах - ощущение, что на город атомную бомбу сбросили.
Однако наступила весна, солнца стало много. Воробушки как-то еще остались, чирикают. А на соснах, что во дворе НИИ, даже белки появились, видно, с удивлением смотрят, как директор на место водружает потресканную вывеску института. Ведь вроде "конституционный порядок" в республике почти что восстановлен. По крайней мере, в городе редко стреляют. Боевиков не уничтожили, может, не смогли; им, по официальной версии, дали коридор и вытеснили из столицы в горы. Правда, потери и у боевиков есть (все всем доподлинно известно). Так бывший премьер - террорист № 1 - подорвался на мине, в полевых условиях ногу ампутировали (даже имя врача и сам процесс по телевизору показывают)… В общем, линия фронта на юг ушла, туда без устали авиация путь держит, грохот, земля содрогается, другие населенные пункты бомбят. Людей в городе почти не видно, а те, что остались, как тени, молчаливые, подавленные, землянистого цвета, с угрюмыми лицами, тусклыми глазами, и, казалось бы, здесь не до науки и образования, но работники в институт потихоньку потянулись. Часть здания, как могли, сами отремонтировали, а наука в ином - того убили, того ранили, там взрыв, того-то из дома люди в масках забрали, бесследно исчез. А под конец: "Зарплаты не будет?"
Какая зарплата? Какая наука? Воды, света, газа - нет. У самого Цанаева жилья нет, а теперь и снять невозможно. Сам живет в рабочем кабинете: так сказать, и сторож, и директор. И порою жалко самого себя, и его не раз спрашивали: "Ты-то что в Москву не уедешь?"
Он хотел уехать и не мог; что-то его держало здесь, и ему все казалось, что этот сапог всё его существо пригвоздил к земле - и не раздавит, но и дышать спокойно не дает. И он ждал, он знал, что вот-вот наступит развязка; бессонница и боли в сердце и желудке все более беспокоили его, и он уже сдался, уже почти окончательно сломался и хотел уезжать, как вспомнили про институт - официальный документ: приглашают директора на заседание временной администрации республики.
От НИИ до Гудермеса, где все начальство - и гражданское, и военное - не более тридцати километров, а по сути - восемнадцать блокпостов. Всюду проверки, расспросы, очереди, поборы.
А к администрации не подойти: вот как боятся. И хотя Цанаев в список включен, и письмо есть, все равно еще четыре раза его досматривали, ощупывали, целый час во дворе всех держали, пофамильно сверяя, кто приехал, кто нет. Потом провели в небольшой зал: камеры, вооруженная охрана и здесь стоит. В душном зале они еще с час просидели, и наконец появился президиум - руководство республики: в основном, военные, есть и штатские, с краю один чеченец.
Глава временной военной администрации, со странной фамилией, важно вышел к трибуне и стал читать доклад, что все было плохо, а стало и станет гораздо лучше. Что международный терроризм, засевший в Чечне, будет истреблен, но нужны еще и еще деньги, в том числе и на восстановление - называются астрономические суммы. В итоге: деньги выделят - мир настанет!
С чувством исполненного долга временный глава двинулся к своему месту, давая знать, что достаточно, пора, мол, заканчивать, как из зала вопрос:
- Что-то вы все о деньгах и деньгах. Скажите, сколько убито мирных граждан, сколько осталось сирот, инвалидов и сколько пропавших без вести?
Временный глава грузно опустился в кресло, поверх очков долго осматривал зал, ожидая, пока включат его микрофон:
- Да, этот вопрос очень сложный. Мы над ним скрупулезно работаем.
- Это не ответ! - крик из зала, раздались недовольные возгласы.