- Так, - визжит микрофон. - Давайте не устраивать балаган. Меня ждет иностранная делегация. Если есть вопросы - в письменной форме; мы все рассмотрим, ответим. Я всегда к вашим услугам.
В зале начался недовольный гул, гвалт. Несколько человек рванулись к президиуму:
- Дайте нам слово! У нас есть вопросы! Выслушайте нас!
- Хорошо, хорошо! - глава, уже стоя, успокаивал встревоженный зал. - Только по одному… Поднимайте руки. Регламент - пара минут, меня ждут иностранцы.
Зал угомонился. Как положено в чеченском обществе, первым дали слово старцу - мулле. Мулла говорил всю правду - зачистки, бомбежки, блокады селений, мародерство, однако он слабо владел русским, поэтому сбивался, терялся.
Ему не дали договорить, отмахнулись, усадили.
Следом слово дали пожилому человеку - председателю сельсовета. Он тоже говорил плохо, с места, из конца зала, еле слышно, зло, откровенно ругая военных. Но и его под мощью микрофона остановили. А Цанаев даже не понял, что с ним случилось, видать, что-то екнуло: ведь у него русский - почти родной, к тому же лектор, если не оратор, последние годы лек-ции читал. Но не с места; он уже шел меж рядов к трибуне, как у самого президиума узкий проход преградил здоровенный солдат с автоматом наперевес.
- Пропустите, пожалуйста, - сказал Цанаев, и видя, что тот даже не шелохнулся, он, запнувшись, опустил взгляд, и тут только сверху увидел здоровенные сапоги и у него вдруг вырвалось: - Пшел вон!
Солдат чуть отпрянул, но дорогу не уступил, и тогда сидящие в передних рядах вскочили:
- Отойди в сторону, - оттолкнули военного.
Вначале Цанаев даже не слышал своего голоса, да за кафедрой он не новичок, не перед такими аудиториями выступал, да и говорил он только то, что всем известно по новостям, только с комментариями, ведь он лично кое-что повидал, пережил.
- Вы намекаете на неадекватное применение силы? - перебил его временный глава.
- Более того, на планомерность и методично-раз-работанный подход по истреблению всего и всех.
- Правильно! - вскочил тот же председатель сельсовета. - Это геноцид! Варварство, страшнее депортации 1944 года!
- Не кричите с мест! - потребовали с президиума.
- Ваше время истекло, - это уже Цанаеву, но он продолжал, и тут отключили микрофон, а весь президиум удалился, у них переговоры с иностранцами…
Цанаев толком не понимал, что с ним случилось, но когда он вышел за железобетонные стены временной администрации, он почувствовал такой прилив сил, внутреннее вдохновение и просто счастье, что ему показалось - вся эта война, все эти жертвы и страдания ради этой минуты, этого чувства и духа свободы! И когда все пожимали ему руки, и благодарили, и восторгались им, он ощущал в себе силу, как-то по-новому, почти что отрешенно стал смотреть на мир, он перестал бояться, словно переродился.
И когда через день ему с тревогой сообщили, что тот мулла - зачинщик спора, убит на пороге мечети, вроде бы боевики, а председатель сельсовета арестован за связь с теми же боевиками, и ему настоятельно советовали уезжать, он даже не подумал.
А следом разом отправили в отставку всех руководителей республики - мол, уже взрослые, старой, просоветской формации и связь с режимом сепаратистов; более-менее молодых, неопытных, малограмотных, а потому и сговорчивых назначили.
Правда, Цанаева не тронули: какое-то НИИ, к тому же должность выборная, в Москве утверждается; просто взяли и вычеркнули из реестра учреждений - строку, из бюджета - деньги, из республики - науку. Более Цанаева в Чечне ничего не держало - даже негде жить.
* * *
Возвращению Цанаева в Москву никто особо не удивился. Не в прежней должности, но его сразу же восстановили на той же кафедре и, более того, ректор пообещал, что осенью будут выборы, и он вновь станет заведующим.
Жизнь в Москве, можно так сказать, довольно быстро устаканилась: вечеринки, встречи, дача, шашлыки, баня. Вот только под парком и хмельком, когда языки развязываются, ему, и не один, то ли прямо, то ли иносказательно, намекнули, что он после Чечни чеченцем стал.
Он не знал, радоваться этому или печалиться. Успокаивало лишь то, что он, как мог, постарался исполнить наказ отца: уехал жить в Чечню, и самые тяжелые годы прожил - вытурили.
А как ученый, он знал, что нация - это общество, которому живется совместно комфортно, и каждому члену комфортно. В этом отношении он, конечно, москвич, россиянин. И жить в Москве, особенно после Грозного, не то что комфортно, очень приятно.
И пусть это банальности, но это жизнь: с утра - душ, завтрак, дети, и не думаешь, что такое свет, газ, вода, отопление. А тем более - безопасность… Да, что не жить! Вот так, именно так и надо жить! А Чечню, этот кошмар, как прошлый сон, выбросить из головы.
Однако он нервничал, изменился и, можно сказать, стал дерзким, где-то самоутвердился, но на самом деле стал резким, раздражительным, ко многому нетерпимым. И он пытался объяснить это тем, что отныне его существование в Москве - это обывательское ожидание пенсии и конца жизни. А как иначе? Ему еще прилично до шестидесяти, а он профессор, доктор физико-математических наук, кафедра опять светит - и все! И, наверное, он не великий ученый, все еще на разработках отца сидит, но он и не последний в своей дисциплине. Тем не менее, как и у отца, никакой перспективы роста в карьере и в научном плане нет, и член-корром, а тем более академиком, не изберут - в Москве он достиг своего потолка, и более лучше не рыпаться.
А в Грозном совсем иное дело: какой-никакой, он директор академического института, в любом случае - статус! И с имеющейся научно-производственной и кадровой базой он открытий не свершит, да свою школу, свою лабораторию создал бы. А главное, он ученый, и его знания были бы полезны при восстановлении Грозного - об этом сообщают по СМИ.
Это, конечно же, как он сам себе объяснял, чисто научное объяснение ситуации. На самом деле, если говорить прямо, его бесило все это вранье вокруг Чечни и чеченцев, и он, действительно, чеченцем становился, ведь даже мышка до конца за свою жизнь борется. И как иначе, если в школе одноклассница его сына обозвала террористом и даже кличку дала по имени террориста № 1 в России - чеченца.
Ну, ходил Цанаев в школу, огрызался. А ему завуч:
- Вы, вроде, профессор, и так не сдержанны.
- Я не "вроде профессор", а профессор. И как бы вы себя повели, если бы вашего ребенка назвали террористом?
- Ну, извините, по телевизору все говорят - дети повторяют.
В том-то и дело, что всех принимают за детей, почти за дураков. Одного, раненого, террориста № 1 не могут поймать и ликвидировать; он где-то в лесу, в норе: так надо всю Чечню перелопатить, всех чеченцев к террористам приравнять… Хотя, если честно, ведь Цанаев в Чечне был, и террорист № 1, конечно же, террорист, и может даже № 1 или № 2, но в Чечне, а не в России. И Цанаев в военных делах не силен. Однако, если грубо применить научный подход, то есть терминологию, то этот террорист № 1 - какой-то ас-систент, ну, в лучшем случае, старший преподаватель или лаборант, и не более.
А вот глава временной администрации Чеченской Республики и те, кто сидели с ним в президиуме, - это, в лучшем случае, доценты, ну, может, один и.о. профессора. Тогда в каких президиумах заседают член-корры и академики? А террористу № 1 надо еще пару нулей приписать, если вовсе не во вторую сотню зачислить… Да это его, так сказать, научный подход, точнее, бзык, о чем он даже на кухне с женой не может говорить - все равно не поймет. А если честно, детский лепет, мышонок под сапогом. Он чувствовал свою слабость, ущербность, - просто доживал свой век в ожидании очередной пятницы и субботы, когда ресторан или баня, - в воскресенье с болью, зато в кругу семьи приходит в себя. А тут лето, уехал на дачу к другу: ну, чем не жизнь?! Однако он ни один блок новостей не пропускает - война в Чечне все идет, террорист № 1, без ноги, пуще прежнего всему миру и России, сидя в лесу, в горах, через интернет угрожает… Вот цивилизация и прогресс в Чечне! А он в двадцати километрах от Москвы - интернет никак уловить не может, невозможно. Да и телевизора ему хватает; хоть и врут, а он, как совковый воспитанник, между строк читать и слушать обучен, как ныне говорят - базар фильтрует.
А тут, в самый разгар дачного сезона, - новость: назначен новый Глава администрации Чечни - чеченец, муфтий.
Эту новость он только и обсуждал по телефону с московскими чеченцами - едины все в одном, это гораздо лучше, не какой-то временщик прикомандированный, а свой, как вновь звонок: девушка сообщила, что новый Глава вызывает его к себе в представительство на Новый Арбат.
Цанаев думал, что будет собрание, будут московской диаспоре представлять Главу, - столько в огромной приемной людей, а его пригласили отдельно. Цанаев его видел впервые: по цвету лица - он явно из Чечни, суровая там жизнь; и его супруга говорила, что у него, возвращаясь из Грозного, землистого цвета лицо - гарь войны…
А муфтий, точнее, Глава, по-деловому сух, без излишних церемоний:
- Бог сказал, главное для человека - знания. Нам нужна наука, наука и культура - прежде всего. Надо восстановить институт. Когда вы сможете вылететь?
- Когда надо? - удивился Цанаев.
- Сегодня же, со мной…. Ни дня медлить нельзя. Война - от безграмотности народа.
В Грозном ситуация не изменилась - война. Цанаев живет и работает, просто существует в полуразрушенном здании института. Главу он более не видел, только частенько на экране допотопного телевизора, а доступа к нему нет. А с наступлением осени, с дождями, с прохладой Цанаев заболел, простыл, его энтузиазм остыл. И он уже подумывает, как только выздоровеет, уедет в Москву, здесь не до науки. И уже билет на последние деньги купил, как про него вспомнили - совещание правительства в том же Гудермесе, в том же зале, только в президиуме один Глава и разговор совсем иной - конкретный, четкий. Что касается Цанаева, то через три дня в институт прибудет комиссия.
Цанаев, конечно, ожидал, хотя мало верил. А тут, такая охрана - Глава и все правительство с ним. Ди-ректор просил восстановить одно здание. А Глава осмотрелся и своим министрам:
- Сделайте отвод земель. Здесь будет научный центр - Академгородок, - он пальцем указал территорию… - А ты почему ко мне не заходишь?
- К вам не допускают, - оторопел Цанаев.
- Есть предложение, - Глава несколько отвел его в сторону. - Согласишься моим советником по науке и образованию стать? Я ведь все сам не осилю.
- Сочту за честь.
- Тогда служебную машину и квартиру получай и все свои и не свои вопросы по данной сфере решай. А я - рядом.
Работы - непочатый край. Цанаев не только советник, директор, но и профессор в местном университете и нефтяном институте - вузам для аккредитации профессоры нужны, а также руководитель экспертной комиссии при правительстве республики. Так что любимая баня только раз в месяц, - это когда он ежемесячно на недельку командирован в Москву, где еще больше дел - согласование проектов, экспертизы, финансирование, штатное расписание и прочее, прочее.
Его труд можно было оценить по-разному. Но Глава им был доволен. А вот жена ворчит: мол, нашел там какую-нибудь старую жеро . Но это более профилактически, ибо, ему казалось, что жена тоже им довольна - как-никак, а так получилось, что в Грозном он получает в пять-шесть раз больше, чем в Москве. Да все это не просто так - буквально сутками пашет, с зари на работе. А как-то, впрочем, как обычно, в ин-ститут спозаранку пришел, а сторож ему:
'Жеро (чеченск.) - свободная, разведенная женщина.
- Вас какая-то дамочка уже ожидает, - даже в его тоне было что-то не то.
Наверное, поэтому Цанаев лишь мельком глянул на нее в приемной и сказал:
- У нас рабочий день с девяти, сейчас семь тридцать, - плотно закрыв за собой дверь, он сел за рабочий стол и разбирая многочисленную корреспонденцию, уже забыл было о ней, как легкий стук и, не ожидая ответа, она вошла, поздоровалась на русском, стала прямо перед ним.
Можно было бы об этом не говорить, но его взгляд скользнул по столу, и первое, что он увидел и более положенного приковало взгляд, - ее ноги… Учитывая холостяцкий образ жизни в Грозном, можно было бы это простить, ибо он, как положено, посмотрел на лицо, которое не хотелось описывать - невзрачно; перевел взгляд на костюм - такие в Грозном не носят, только деловые женщины в Москве. Правда, этот серый костюм уже изрядно поношен, да это не умаляет его достоинства, ибо он строго по фигуре сшит - прекрасное лекало. И мало того, смоляно-чер-ные толстые две косы прямо ниспадают, словно прикрывая грудь, и до талии, которой они не коснутся, разве что она сядет.
- У нас рабочий день с девяти, - опомнился он.
- А мне сказали, с раннего утра вас лучше всего застать.
- Кто сказал?
- Неважно, - от этого Цанаев опустил взгляд.
А она, с вызовом, будто выдающийся ученый:
- Я микробиолог, доцент МГУ.
- А что вы тут делаете?
- Обстоятельства, - тут ее голос чуть дрогнул.
А он по протоколу продолжал:
- В нашем институте микробиологией не занимаются. У нас, если честно, и микроскопа нет.
- Я могу и по другой специальности, - настаивает она.
- Как это "по другой специальности"? Вы микробиолог или специалист по всем наукам?
- Мне нужна работа.
- Простите, но вакансий нет, штат переполнен. После нового года обещают дать несколько единиц, тогда посмотрим. Но микробиологией мы не занимаемся, простите, я очень занят, - как бы выпроваживая ее, Цанаев встал, мужским взглядом проводил до двери. А если честно, то еще и в окно выглядывал, пока она не скрылась за поворотом.
Конечно, ему не понравился ее вызывающий тон - "доцент МГУ микробиолог", - так на работу не устраиваются, тем более, в Чечне, тем более, что он сказал ей так, как есть, и совесть его чиста. И более он ее не вспоминал, в Москву срочно надо было вести отчет. Там-то ему о ней и напомнили - в гости пришел Ломаев.
Ломаев чуть старше, для него более чем уважаемый человек, потому что их отцы дружили. Отец Цанаева Ломаева любил, и не без помощи отца Ломаев в аспирантуру МГУ поступил. И Цанаев-старший всегда с горечью говорил: "Не дай Бог, помру, Ломаев не защитится - базы нет". Так и случилось. Но Ломаев упорный, в университете лаборантом остался, женился на коллеге, русской. И Цанаев думал, что он никогда не защитится, а вот защитил кандидатскую, и не просто так, а на стыке наук - биофизика.
В отличие от Цанаева, Ломаев вел довольно правильный образ жизни, поэтому они и раньше редко встречались, больше по телефону общались, и тут он нагрянул:
- Как там, в Чечне? Как институт? Война не закончилась? - все его интересует, и вдруг: - К тебе на днях заходила девушка, Аврора зовут?
- Какая Аврора?
- Такая, - он в воздухе описал фигуру, аж страсть в руках.
- А! - было от чего Цанаеву засмеяться. - Так ее Аврора зовут?.. А что она про тебя не сказала?
- Ненормальная.
- Ха-ха, то-то и видно.
- Не-не, она хорошая девушка, все знает, вот-вот должна была защитить докторскую.
- А что она в Грозном делает? - перебил Цанаев.
- Я конкретно не знаю, но большое горе в ее семье. Война… Возьми ее на работу, - умолял Ломаев.
- А что ты печешься о ней? - усмехнулся профессор. - Если честно, то штат переполнен. Да и зачем мне микробиолог?
- Она все знает, все умеет!
- По-твоему - гений! - съязвил Цанаев. - А меж вами?.. - он сделал непристойный знак: реакция Ло-маева сильно поразила его.
- Не смей, - побагровел гость, вена вздулась на шее. - Я таких достойных не встречал… И, вообще, как ты смеешь про чеченскую девушку!? - он нервно сжимал ручки кресла.
- Ой, ой! "Чеченские девушки", "чеченские джигиты"! - Цанаев тоже занервничал, встал.
Чуть не предложил чай, что в данной ситуации было бы равносильно "уходи". Наступила неловкая пауза, и Цанаев уже думал, почему бы ее на работу не взять, ведь директор - на то и директор, чтобы решить любой кадровый вопрос.
А Ломаев вдруг сказал:
- Я бы тебя так не упрашивал, не будь она достойной и не будь я ей очень обязан, - теперь он тоже встал, тронулся к выходу.
- Возьму я ее на работу! - почти крикнул хозяин, так что жена заглянула в комнату:
- Что-то случилось?
- Закрой дверь! - еще громче крикнул Цанаев. - А ты сядь, не суетись. Из-за какой-то… - на полуслове он сумел остановиться.
- Она не "какая-то", - процедил Ломаев. - А если честно, тебе скажу, - тут он вновь тяжко вздохнул. - Она мне написала диссертацию и помогла защититься.
Еще более Цанаев заинтриговался.
- Ты физик, а она, как я знаю, биолог, даже микробиолог.
- Вот и сделали мы, точнее, она, на стыке биологии и физики. В двух словах это не объяснить. В общем, ее микробиологические опыты мы описали с позиции физики. Конечно, что-то спорно, но это наука, - можно было подумать, что он защищается перед ним.
А Цанаев о своем:
- Сколько?
- Что? - Ломаев всегда носил очки, теперь линзы, но так занервничал, что машинально попытался поправить очки, словно они еще на носу. - Ты, небось, о деньгах?.. Какие деньги!? И разве они когда водились у меня?
Цанаев лишь повел плечами: мол, если не деньги, то за что ему написали диссертацию? Амурные дела?
- Нет! - вскричал Ломаев, как-будто читал мысли. - Ты там, в Чечне, совсем очерствел…
- Но-но-но, - перебил командно Цанаев. - Еще скажешь - озверел.
- Так ты и мыслишь, - исподлобья косился Ломаев. - А все не так. Она замечательная девушка.
- Она девушка? Замужем не была? - что на уме ляпнул Цанаев.
У Ломаева на лице появилась какая-то болезненная, мучительная гримаса. Наступила тягучая пауза, в течение которой его лицо, видимо, из-за воспоминаний, стало резко меняться: совсем задумчивое, печальное, и тут он, словно для себя, глядя прямо перед собой, стал медленно, негромко говорить:
- Ты ведь знаешь, я в науке слабоват, слабая сельская школа - базы нет, и как бы я не пыхтел, а диссертацию к сроку подготовить не смог. И вернулся бы в Грозный, да женился на Кате, ребенок. Наверное, из-за нее меня оставили на кафедре, и так как степени нет, предложили профсоюзную линию. Вот где мое упорство и кропотливость дали некие плоды: в начале девяностых, когда во всей стране бардак, а в Чечне совсем ужас царил, но войны еще не было, я уже некий профсоюзный босс МГУ. И как-то звонок с проходной общежития главного корпуса - девушка из Чечни, на вокзале обворовали: ни паспорта, ни денег, спрашивает земляков.