- Не может быть! - Командующий пробежал телефонограмму, резко встал, заходил по избе. Он потирал руки и уже не скрывал радости. Увидел стаканы, улыбнулся, подошел к столу, налил вина.
- Ваше здоровье, полковник. За это стоит выпить. Пришла новая дивизия, свежая, нетронутая, прямо с формировки. Девять тысяч штыков. Прямо с Урала.
- Чья? - спросил Рясной.
- Генерала Горелова.
- Не слыхал.
Командующий сделал глоток, почмокал губами, пробуя вкус вина.
- Замечательно. Девять тысяч штыков. Это значит, что я пройду лишние двадцать километров.
- Вспомним о батальонах, Игорь Владимирович. Надо послать им подкрепление.
- Нет, - ответил командующий и поставил стакан. - Они уже закопались. Если они выдержали первый натиск, значит - выдержат еще. Они будут держать шоссе еще двое суток, а после этого я дам приказ на отход. Передайте капитану Шмелеву, что он награжден орденом Александра Невского.
- Какой смысл удерживать эту дорогу, если у противника есть другая.
- Вы забегаете вперед, полковник. Железную дорогу я беру на себя. Я поручу ее капитану Мартынову - знаете такого?
- Слышал.
- Отдаю вам лучшего сапера, хотя он был бы весьма кстати для завтрашней работы. Мартынов сделает все, что требуется. Сделает ровно на двое суток, пока я буду обрабатывать этого Фриснера. - Командующий показал глазами на портфель. - Продержаться двое суток - вот все, что мне надо от них. Совсем немного. Они неплохо начали. Пусть продолжают в том же духе.
Гул над озером стоял ровный, далекий. Он не слабел, не усиливался, а растекался однообразно и глухо, будто ему не было ни конца, ни начала.
В тридцати километрах на запад от маяка и избушки, стоявшей у его подножия, в центре этого грохота солдаты сидели в блиндаже с неподвижными бескровными лицами, подняв глаза к потолку; казалось, они молятся: солдаты слушали, как падают и рвутся снаряды. Так сидели они много часов - время остановилось, вся вселенная сгустилась до предела в низком тесном блиндаже, не оставив солдатам ничего, кроме грохота, бушевавшего кругом.
Окошко под потолком было давно засыпано взрывом, и свет мира перестал светить для них. Огонь плошки, прыгавшей на столе, освещал солдатские лица. Желтый свет пробегал по стенам, дрожал, скакал, будто его рвали на части. Бревна перекрытий вздрагивали при каждом близком разрыве, земля и древесный прах сыпались сверху, и это было все, что отделяло их от мира, было их защитой. Солдаты сжимались, стараясь занять как можно меньше места, и, не отрываясь, глядели в потолок.
Снаряд завыл протяжно, хрипло. Земля качнулась, ушла из-под ног. Воздух жарко ударил в уши. Потом земля снова вернулась, грохот отодвинулся от блиндажа. Никто не сказал ни слова. Телефонист, сидевший в углу, заговорил:
- Резеда, Резеда, где же ты? - он твердил это как заклинание, и голос слабел с каждым разом. Потом он замолчал, посмотрел на товарища; тот молча, с каменным лицом надел каску, взял катушку с проводом и вышел из блиндажа. Пыльный свет, грохот прорвались в дверь, ударили в барабанные перепонки. Солдаты глазами проводили телефониста, кто-то судорожно вздохнул, выругался.
А грохот то надвигался, то отходил, то волнами прокатывался поверху. К разрывам, к вою прибавился рев моторов. Тяжкие удары сотрясли землю, повторились в ее глубине.
Прошло много времени. Дверь снова распахнулась, связист с катушкой вошел в блиндаж. Лицо у него было серое, пыльное, цвета дыма. Глаза ничего не видели. Солдаты удивленно посмотрели на связиста, будто он пришел с того света, а потом снова подняли глаза к потолку.
- Резеда, слышу тебя хорошо, - сказал телефонист в углу. - Порядочек.
Еще дальше на запад, в тридцати километрах от Устрикова находился штаб командира немецкого корпуса. В просторном кабинете, на двери которого сохранилась табличка: "9 "Б" класс", сидел за столом генерал-лейтенант Буль. Грохот далекой канонады Буль слушал с досадой и раздражением. Перед ним лежала на столе карта. Буль прочертил на ней резкую красную стрелу, и это несколько успокоило его. Еще одна стрела - и лицо Буля совсем разгладилось.
В кабинет вошли три генерала: командующий артиллерией, начальник авиации и командир пехотной дивизии. Буль резко сдвинул карту и встал перед генералами. Он был костлявым и плоским, с раздавленным широким тазом и грудью, на которой висел складками мундир с орденами.
- Господа, я хотел бы доложить обстановку, - заговорил Буль скрипучим голосом. - Уже семь часов дорога находится у русских. Я имею только один вопрос: почему вы до сих пор не взяли ее обратно? Почему вы не сумели забрать этот паршивый кусок берега, который насквозь простреливается пулеметами? Вы просто не захотели взять его. Где дорога? Как я буду снабжать армию? По воздуху? Или кругом? Чему вы улыбаетесь, Крамер? Или это не ваши солдаты удирали из Устрикова в одном нижнем белье? Доложите, когда вы возьмете дорогу?
- Господин генерал, русские прикрываются мертвыми. Они заставляют нас стрелять в мертвых, а потом как ни в чем не бывало выходят из укрытий.
- Что за чепуха? - возмутился Буль. - Вы слышите этот концерт? - Он указал рукой в окно, где слышался гул канонады. - Там не осталось ни одного живого. Вам нужно только дойти до деревни и взять обратно забытые штаны. Даю вам еще три часа. Идите, господа, вас ждет начальник штаба. Генерал Крамер задержится на одну минуту.
Генералы отдали честь и вышли. Крамер продолжал стоять неподвижно.
- Где капитан Хуммель? - спросил Буль.
- Капитан Хуммель ждет в приемной.
- Вы уверены в нем?
- Мой генерал, - ответил Крамер, - я готов поручиться за капитана Хуммеля собственной головой. Это мой лучший офицер. Прекрасный офицер.
- Тогда пусть войдет. - Буль опустился на стул и принялся разглядывать карту. Железные кресты на мундире тихонько позванивали.
Капитан Хуммель отдал приветствие и застыл перед столом.
- Слушайте, капитан, - сказал Буль. - Ваш генерал сообщил мне, что вы прекрасный офицер. Я вызвал вас, чтобы лично поставить задание, от которого будет зависеть не только одна ваша жизнь. Смотрите сюда, капитан. - Буль приподнял лист бумаги, который прикрывал карту Елань-озера. Жирная красная стрела пересекала голубую поверхность озера и вонзалась в берег прямо против Устрикова.
- Мне все ясно, - сказал капитан Хуммель, твердо глядя на генерала. - Мой батальон уже сосредоточен в устье Шелони и готов к маршу.
- Запомните, капитан, - проговорил Буль. - От вас будет зависеть судьба армии. Я хочу, чтобы вы хорошо поняли это. Если они не хотят оставить берег, закопайте их там. Сделайте им райскую жизнь, капитан.
ГЛАВА VI
- Хорошо живешь. - Капитан Мартынов оторвался от карты и оглядел блиндаж. - Все понятно, отсиживаешься.
- Пришел бы засветло, послушал бы, как мы тут хорошо живем...
- А тишина-то какая, - продолжал Мартынов. - Как на даче. Конечно, ты теперь отсиживаться будешь, а я должен твои грехи замаливать.
Шмелев почувствовал себя неловко под пристальным взглядом Мартынова и виноватым за то, что он отсиживается в блиндаже, а Мартынов скоро уйдет отсюда.
- Понимаешь, - Шмелев развел руками, - передышка.
- Какая по счету?
Передышка была недолгой, и она была последней. Впрочем, на войне каждая передышка может оказаться последней, и каждая пуля - последней пулей, и каждый вздох - последним вздохом. Но думать так на войне нельзя, иначе воевать было бы просто невозможно.
- Понимаешь, капитан, - говорил Шмелев, - оборона у них оказалась крепкая. Мы на льду, а они в земле. У них блиндажи, да еще с рельсами. Даже самолеты не могли их достать в этих блиндажах, а мы бились как рыба об лед. Одиннадцать раз поднимались...
- Зато теперь у тебя благодать. Теперь у тебя никаких забот.
Снаружи не доносилось ни одного звука. Впрочем, пока это обстоятельство не вызывало особых тревог у Шмелева, хотя он то и дело ловил себя на том, что слушает эту напряженную тишину.
- Воевали культурненько. - Мартынов снова оглядел блиндаж. - Это они умеют, сволочи.
Они сидели в блиндаже майора Шнабеля. Над столом горела яркая лампочка, питавшаяся от аккумулятора. Ящики письменного стола были раскрыты и выпотрошены. На полу валялись мятая бумага, гильзы, немецкие ордена. За ширмой виднелись две кровати, покрытые коричневыми одеялами. У ширмы лежал на боку ночной горшок, выметенный из-под кровати. На стене тикали ходики; гиря опустилась и свисала чуть ли не до пола. Картинки на стенах были дорисованы в разных местах красным карандашом. Портрет Гитлера Джабаров сорвал, чтобы растопить печку.
- Умеют, сволочи. С теплой уборной. - Мартынов усмехнулся и посмотрел на ночной горшок.
- Тоже с рельсами, - сказал Шмелев, задвигая ногой горшок под кровать. Он стоял босиком, в стеганых штанах, в гимнастерке без пояса. Валенки сушились у печки. Мартынов был в свежем маскировочном халате, на поясе - гранаты и пистолет. Только шапку он снял и откинул капюшон халата за спину. Автомат лежал на кровати.
- Четыре наката бревен и рельсы, - сказал Джабаров.
- Тогда все ясно. Из такого блиндажа тебя теперь век не выкурить. А мне твою кашу расхлебывать. Постой, постой. - Мартынов нахмурился и уставился в потолок. - Какие рельсы? Откуда? Ты что городишь? - Он строго посмотрел на Джабарова, возившегося у печки.
- Даже думать об этом боюсь, - подтвердил Шмелев. - Почти половина всех блиндажей на берегу усилена рельсами. После второго наката - слой рельсов. Крепость необычайная. Немцы весь день долбили и разбили только один блиндаж. А ведь им все координаты известны...
- Интересно. Весьма. Откуда они их взяли?.. - Мартынов посмотрел на Шмелева и усмехнулся: - Вот видишь, какой ты добрый хозяин: еще одну загадку мне загадал. Ну что ж, Мартынову не привыкать. Мартынов для того и существует, чтобы клубки распутывать да чужие грехи замаливать. Нечего сказать - кашу заварил. Специально для Мартынова.
- Я хозяин добрый, - согласился Шмелев, доставая бутылку. - Еще кое-чем угощу.
- Освоил? Со мной осторожней. А то раскисну тут, и мне уходить отсюда не захочется. Вот валенки сниму, как ты, и разлягусь на кровати. - Мартынов резко повернулся к столу: - Повторим? Для верности.
Они склонились над картой, расстеленной на столе. Мартынов вел карандашом по карте и приговаривал: "Здесь, здесь, потом сюда, выходим к речке - и сюда". Карандаш дошел до того места, где извилистая голубая линия Псижи пересекалась с прямой черной линией железной дороги - там, у моста, был разъезд. Мартынов перечеркнул мост крестом, карандаш сломался. Грифель отскочил в сторону и скатился на пол. - У, черт, - выругался Мартынов.
- Смотри, - сказал Шмелев, - на левом берегу насыпь, а на правом насыпи нет. Значит, правый берег с обрывом.
- Если насыпь, значит, быки высокие. - Мартынов принялся чинить карандаш финским ножом.
- Зачем тебе быки? - спросил Шмелев.
- Если подорвем быки, то это трое суток, не меньше. Даже если они ремонтный поезд вызовут. А мне задано двое.
- Двое суток? Почему двое? Говори.
Мартынов посмотрел на Шмелева и пропустил его слова мимо ушей.
Шмелев сложил карту, передал ее Мартынову. Джабаров подошел к столу, поставил дымящуюся сковороду, потом принес два стакана.
- Задабриваешь? - Мартынов налил в стаканы. - За твоего Александра Невского. Чтоб не последний.
- Спасибо за добрую весть.
- Ты в блиндаже сидишь, - сказал Мартынов, - и орден у тебя уже в кармане. А мне твою работу делать. Справедливо?
- Нет, - Шмелев вдруг не выдержал. - Несправедливо. Ты пришел сюда на готовенькое, а потом сделаешь свое дело и опять уйдешь на тот берег. А нам дорогу держать, пока здесь хоть один человек останется.
- Кто тебе сказал? - Мартынов быстро посмотрел на Джабарова. - Разве я тебе что-нибудь говорил?
- Нет. Я сам все знаю.
- С самого начала знал?
- Нет. На льду, ночью, перед последней атакой узнал. И тогда понял, что нам отсюда не уйти - надо брать.
- Ох, и силен, - сказал Мартынов, ставя стакан. - Где раздобыл?
- Французский коньяк Камю, - сказал Джабаров, - наш капитан немецкого не любит.
- Не знаю только - когда и где? - сказал Шмелев.
Мартынов снова посмотрел на Джабарова.
- При нем можно. Говори, - сказал Шмелев.
- А я и сам не знаю. - Мартынов опрокинул стакан в рот и принялся хватать куски мяса со сковороды. - Знал, да забыл. Я к немцу в зубы иду. И память потерял: когда, где, сколько дивизий - ничего не помню. Хоть убей - не помню. Всю память отшибло.
- Тогда я скажу. Завтра утром. На севере. Там будет главный удар. А наша задача - отвлекать силы...
Мартынов усмехнулся:
- Недаром тебе Александра Невского дали. Полководцем сразу заделался. А мне теперь твои грехи замаливать. - Мартынов посмотрел на часы: - Десять. Мои ребята ждут.
- Посты я предупредил.
- Кто там - Якушкин?
- Яшкин, - сказал Шмелев. - Младший лейтенант.
Мартынов встал, поправляя ремень на поясе, взял с кровати автомат. Он был свежий, чисто выбритый, подтянутый - полный сил и весь готовый к тому делу, на которое шел. Он уже не шутил, глаза стали узкими, злыми.
- Желаю оставаться, - сказал он, пристально глядя на Шмелева.
- Желаю и тебе.
Мартынов шагнул к двери и толкнул ее ногой. Мелькнула черная непроглядная темь. Дверь глухо захлопнулась. Лампочка над столом качнулась, тени забегали по стенам. Вот так, один за другим, нескончаемой чередой уходят живые. И надо только заглянуть в последний раз в их отрешенные глаза, чтобы увидеть там то, куда они ушли. Они уходят и уносят с собой свои мечты и печали, ожидание и верность, гордость и страх - все, что было с ними, пока они не ушли. А потом дверь захлопывается. Ушла лодка, упал снаряд, просвистела пуля - и дверь захлопнулась. Те, кто вышли в эту дверь, не возвращаются назад - дверь захлопнулась плотно и навсегда. Человек ушел.
Шмелев подошел к двери. Кто-то сильно рванул дверь из рук. На пороге стоял Обушенко, за ним Стайкин.
- Фу ты! Напугал, - лениво сказал Шмелев, почесывая поясницу.
Обушенко бросил автомат на кровать.
- Обошел все боевые порядки. Закопались по всему фронту. Дерябин привез боеприпасы - последний рейс. Послал за старшиной. Скоро приедет с обозом.
- Как там Яшкин? - спросил Шмелев.
- Молодцом. Политрук у него замечательный. Двенадцать человек в партию подали.
- Не много?
- Перед смертью - не много.
- Вот видишь, какой из тебя комиссар получился. Я же говорил.
- Поздравить надо нашего капитана, - сказал Джабаров.
Обушенко вопросительно посмотрел на Шмелева.
- С орденом Александра Невского, - добавил Джабаров.
- Серго! Дай лапу...
Джабаров достал из мешка новую бутылку, и они выпили, стоя у стола. Шмелев подошел к кровати и сел.
- Как немец?
- Тихо. Ракеты бросает. А снаряды экономит.
- Тишина на войне - это непорядок, - сказал Шмелев. - Надо усилить берег. Перебрось туда еще один взвод. К Войновскому. На правый фланг.
- Ложись, не волнуйся. Мне все равно наградные писать. А ты спи.
- Дай магазин.
Джабаров подал магазин, и Шмелев стал набивать его патронами. Он вставил магазин в автомат, перевел затвор на предохранитель и повесил его в изголовье. Потом вытащил из-под кровати ящик с гранатами, положил несколько гранат на табурет, встал. Подошел к печке, взял портянки, валенки, сел на кровать, намотал портянки, надел валенки, снова встал, потопал ногами, проверяя, хорошо ли легли портянки, застегнул телогрейку, затянул потуже пояс, поправил пистолет на поясе, положил рядом с гранатами шапку, каску, лег на кровать.
- Хорошо, - сказал он и закрыл глаза.
Джабаров и Стайкин смотрели, как Шмелев укладывается спать. Обушенко сел за стол, разложил бумаги.
Джабаров и Стайкин зарядили автоматы, приготовили гранат, повесили автоматы на грудь и тоже легли на полу у дверей, ногами к печке.
Старший лейтенант Обушенко сидел за столом. Он писал наградные листы, глаза слипались, и строчки расползались в стороны. Стайкин поднял вдруг голову.
- Товарищ старший лейтенант, надо взвод на берег послать. Капитан говорил.
- Я помню. - Обушенко положил голову щекой на стол, чтобы посмотреть, ровно ли легли на бумаге написанные им строчки, и глаза его закрылись сами собой.
- Не забыть бы, - сказал Стайкин и тоже опустил голову.
Измученные контратаками, оглушенные бомбежками, солдаты спали в блиндажах. А тишина над берегом стояла глухая, настороженная, такая тишина, какая бывает перед взрывом. Если бы Шмелев или Обушенко услышали эту тишину, они тотчас почуяли бы недоброе, но бодрствовали только часовые на постах и связисты у телефонов, и они радовались, что кругом тихо и спокойно.
Капитан Мартынов и его подрывники прошли через боевые порядки, попрощались с Яшкиным и направились по замерзшему руслу Псижи к железнодорожному мосту, который они должны были взорвать.
Капитан Шмелев крепко спал. Рука лежала на пистолете.
ГЛАВА VII
Старшина Кашаров ехал на санях через озеро. Он вез на захваченный берег продукты, боеприпасы, письма.
Сначала по льду прошли солдаты, потом по той же дороге брели в обратном направлении раненые; аэросани сделали немало рейсов в оба конца, они накатали дорогу, размели лишний снег винтами; на дороге остались следы масла и бензина, темные пятна солдатской крови.
Лошади с вечера застоялись у маяка и споро бежали по дороге. Лед глухо цокал под копытами. Изредка сани наезжали на плотные валы снега, наметенные на льду, и качались.
Старшина сидел на облучке передних саней, до ушей завернувшись в тулуп, и дремал. Ему мерещились толстые жирные рыбины - как он глушил их осенью толовыми шашками и кормил солдат ухой, а офицеров - жареными судаками. Потом старшина услышал за спиной ржание и стал сонно размышлять о лошадях - перед выходом на лед было совещание в штабе и обсуждался вопрос: брать ли на лед лошадей, чтобы везти пушки и снаряды, и было решено не брать, потому что лошадь может явиться мишенью для вражеских пулеметов. "Вот и пригодились лошадки, - мечтательно думал сквозь сон старшина, - а то бы сейчас побило их - и хана. Где на фронте лошадей добудешь? Это не человек - лошадей на фронте нету..."
Громкое ржанье окончательно разбудило старшину. Он вскинул голову, осмотрелся. Кругом разливалась плотная мгла, дороги под ногой не было видно.
- Прозевал поворот, - ругался старшина. - Я же долбил тебе, там большая полынья будет от бомбы - где медсанрота стояла. Как до полыньи доехал - так и поворот. Ты куда смотрел?
Ездовой бессвязно оправдывался. Правая пристяжная громко заржала, начала рваться из постромок.
- Чует что-то, - сказал ездовой.
Задние сани наехали и остановились. Лошади жадно мотали головами.
- Я пошел в разведку, - сурово сказал старшина. - Смотри тут.