Старшина прыгнул на лед, зашагал в темноту. Пройдя метров двадцать, он оглянулся: лошадей не было видно. Старшине стало страшно. Он сделал еще несколько шагов, то и дело оглядываясь по сторонам, и остановился. Впереди темнели на льду неподвижные распластанные фигуры. Затаив дыхание, старшина осмотрелся. Чуть в стороне виднелась широкая воронка, затянутая льдом. Старшина всматривался в фигуры, распластанные на льду, и ему начало казаться, будто они шевелятся. Старшина подхватил полы тулупа, побежал назад.
Ездовые столпились у передних саней.
- Как раз медсанрота тут стояла, - бодро сказал старшина. - Полынья на льду. И мертвые там лежат. Не успели собрать.
- Вот я и говорю, - сказал ездовой, - кровь почуяла.
- Сколько народу на льду положили - страсть.
- Может, заберем их с собой. Все-таки братья наши. В земле похороним, по-человечески.
- Отставить разговоры, - скомандовал старшина. - По коням.
Первые сани повернули влево, проехали мимо черных теней на льду. Следом повернули вторые, третьи. И верно, скоро старшина Кашаров увидел под ногами дорогу, лошади побежали быстрей. На берегу одна за другой зажглись две ракеты.
Цокот лошадей и скрип полозьев замер в отдалении. Черные тени на льду зашевелились. У одной тени задвигалась нога, у другой приподнялся зад. Глухой картавый голос произнес:
- Vorwärts! Marsch!
- Beinahe hätte ich ihn erschossen .
- Ruhig, Paul, vorwärts .
Черные тени на льду дружно задвигались, поднялись и, негромко лязгая железом, скрипя по снегу, пошли туда, куда поехали сани. За первой цепью двигалась вторая. Немцы несли с собой пулеметы, катили по льду небольшие длинноствольные пушки. Немцы шли к берегу, и им оставалось еще около часа ходу.
Лейтенант Войновский давно проснулся и лежал на нарах, не двигаясь, слушая, что происходит в блиндаже. Голова трещала, во рту пересохло, но он боялся пошевелиться и тем более попросить воды. "Как стыдно, - думал он, - боже мой, как стыдно. На столе лампа и кругом тихо. Наверное, сейчас ночь, а ведь тогда было утро, мы только что пришли на берег. Я напился в разгар боевых действий, как это стыдно". Он вспомнил склад, капитана Шмелева и как он говорил: "от чистого сердца". Вдруг он вспомнил, что получил пять суток ареста. "Наверно, я под арестом, - подумал он, - и часовые охраняют меня, как это ужасно".
Солдаты негромко переговаривались у дверей, голоса их были незнакомы Войновскому. Он приоткрыл глаза и увидел связиста, сидевшего у телефона. Рядом расположились кружком солдаты. Связист рассказывал вечную солдатскую историю о том, как он вышел из блиндажа под бомбежку и едва успел отбежать пять шагов, снаряд угодил прямо в блиндаж и убил всех, кто был там. "А я на открытом - и живой остался", - восторженно говорил связист, и чувствовалось, что это воспоминание и теперь доставляет ему огромную радость.
Громко хлопнула дверь, волна холодного воздуха дошла до угла, где лежал Войновский. Вошедшие громко затопали ногами.
- Смена пришла! - крикнул Маслюк.
- Насилу выстояли, - сказал Шестаков.
Войновский обрадовался, услышав знакомые голоса, но в ту же минуту вспомнил, что с ним, и глухо застонал от стыда и боли.
- Никак, проснулся? - спросил Шестаков.
- Спит, как малое дитя, - ответил связист.
- Крепко его укачало, - сказал Шестаков. - Непривычный еще для такого дела.
Войновский затаенно молчал. Несколько солдат оделись и вышли из блиндажа. Дверь хлопнула, холод снова окатил Войновского.
- Спасибо фрицам, - сказал Шестаков. - Блиндаж с рельсами для нас построили. Если бы не такой блиндаж, лежать бы нам в земле сырой.
- Интересно, братцы, откуда у них рельсы взялись? - спросил связист.
- Известное дело, от железной дороги. Она тут рядом проходит за лесом. У дороги всегда рельсы есть.
Никто не ответил Шестакову. Стало тихо. Маслюк возился у пулемета, набивая ленту, и было слышно, как постукивают патроны.
- У каждого солдата свое место, - сказал Шестаков, садясь на нары, - одеяльце с номерком. Вишь, номерок пришит, чтобы не перепутать - Ганс ты или Фриц. И нары березовые. Специально из березы сделали, чтобы вши не заводились. Культурная нация. С горшками воюют. Приближают войну к нормальной жизни, только это неправильно.
- Ложись лучше, - сказал Маслюк.
- Все равно уж, - печально сказал Шестаков. - Нам ту дорогу, говорят, брать надо. А мы не возьмем.
- Почему же?
- Не дойдем. Все здесь поляжем.
- Туда подрывники пошли, - сказал связист. - Специальный отряд из штаба армии. Будут мост подрывать на той дороге, у разъезда.
- Никто не дойдет. - Шестаков тяжко вздохнул.
Войновский неожиданно сел на нарах и сделал грозное лицо:
- Шестаков, почему вы ведете пораженческие разговоры? Приказываю немедленно замолчать.
Шестаков быстро встал и пошел к Войновскому, оглядываясь по сторонам. В руках у него была фляга.
- Проснулись, товарищ лейтенант? Желаете опохмелиться?
- Подай воды.
Шестаков зачерпнул котелком из ведра. Войновский долго пил, не отрываясь, потом зачерпнул сам и выпил еще полкотелка.
- Легче? - спросил Шестаков.
- Чтобы я больше не слышал подобных разговоров. Ясно? - Войновский отяжелел и часто дышал.
Шестаков посмотрел на Войновского долгим печальным взглядом. Глаза у него запали, лицо было усталым, в резких морщинах.
- А мне ведь все равно. Я ведь про себя говорю. - Он взял с нар котелок и вышел из блиндажа. Маслюк проводил его взглядом и покачал головой.
- О смерти задумался. - Маслюк взял с нар мешок и снова подошел к широкой бревенчатой тумбе, на которой был установлен станковый пулемет. На бревнах Маслюк расстелил чистое холщовое полотенце и принялся разбирать замок пулемета, протирая белые матовые части ветошью и раскладывая их на полотенце. На концах полотенца были вышиты большие красные петухи.
- Трофей? - спросил Войновский, подходя к пулемету. Солдаты спали на нарах. Связист тоже дремал в углу.
Маслюк обернулся, с неприязнью посмотрел на Войновского.
- Это мое полотенце, - неожиданно зло сказал он. - Не трогайте его.
- В чем дело, Маслюк? Мне так тяжело сейчас. Зачем вы сердитесь на меня?
Плечи Маслюка часто задрожали, он опустил голову, пряча глаза от Войновского.
- У вас тоже горе? Расскажите мне.
- Покоя мне нет, товарищ лейтенант, - Маслюк поднял голову, глаза у него были мокрые. - Зашел во фрицевскую избу - все там мое. Стулья будто мои стоят, со звездами на спинках, рубашки мои шелковые в шифоньере лежат, патефон мой в углу стоит, Коломенского завода. Полотенце висит, петухами вышитое. Ну точь мое полотенце, из моего дома взятое. Жена на базаре купила, как раз перед началом. И вывернуло меня всего - дом мой ограбили и порушили, семью мою сожгли, добром моим кровным услаждались. На каком огне их за это жечь надо?
- Да-да, - поспешно говорил Войновский. - Я понимаю вас. Мне тоже очень тяжело, я понимаю... Мы будем мстить им за все, будем мстить, правда?
Маслюк всхлипнул и ничего не ответил. Собрал замок, поставил его на место, аккуратно свернул полотенце, положил в мешок. Потом вставил ленту с патронами в пулемет, протащил ленту через замок. Патрон выскочил вверх, вертясь и описывая дугу, и упал на пол. Маслюк припал к пулемету и пустил короткую очередь. Войновский заглянул в узкую щель амбразуры и увидел там бездонную черную глубину озера. Из амбразуры тянуло холодом.
- Отдыхайте пока. Я пойду посты проверю. - Войновский нашел на нарах шапку, взял автомат, ракетницу и вышел.
Шестаков ждал его в окопе.
- Мне с вами идти? - спросил он.
- Почему ты опять "вы" говоришь? - удивился Войновский.
- Как же мне говорить, товарищ лейтенант?
- Под обрывом мы были на "ты". И ты сам первый говорил...
- Ничего такого я там не говорил.
- Как же не говорил? Я хорошо помню. Про Дашу рассказывал, про дочку Зину...
- Ничего я такого не помню, что там говорил. А если и говорил что, то и помнить не стоит. Нестоящее говорил. А перед смертью врать не полагается. - Шестаков стоял, упрямо пригнув голову, и не смотрел на Войновского.
- Как хочешь, Федор Иванович. Но в таком случае я тоже буду "вы" говорить.
- Воля ваша. Мне с вами прикажете идти?
- Оставайтесь. Я пойду один. - Войновский прошел мимо Шестакова и зашагал по окопу.
Ночь была темная, тихая. Далеко в стороне, за домами, за купами садов взлетали ракеты, потом опять опускалась темь.
Капитан Шмелев крепко спал в блиндаже. Он лежал на спине, раскинув руки, и часто дышал. Ему снились рельсы, бегущие под колесами электропоезда, широкий, залитый солнцем луг, на лугу паслись коровы и бегали, взметая гривы, лошади.
Обушенко испуганно вскинул голову над столом и схватился за автомат: ему показалось, будто на улице стреляют. Обушенко обзвонил все посты, и отовсюду ему доложили, что кругом тихо. Обушенко успокоился и снова взялся за наградные.
Маслюк набил патронами запасную ленту и лег спать. Ему снилось пепелище родного дома - на всей земле у Маслюка не осталось места более родного и близкого, чем это пепелище.
Шестаков выпросил у дежурного телефониста карандаш, сел за тумбу перед пулеметом и при свете плошки, припасенной с утра, стал писать письмо на родину. Каким-то неведомым чутьем он чувствовал свою близкую гибель; ему чудилось - смерть тихо и осторожно крадется за ним, и он не знал, куда деться от нее. Это необычное состояние охватило его вечером, как только наступила тишина. Шестаков сначала не понимал, в чем дело, а потом понял и смирился и потому спешил закончить свои земные дела.
На верхней площадке колокольни сидел наблюдатель и время от времени пускал ракеты. Ветер продувал колокольню, наблюдатель прятался за колокол, где ветер был слабее, потом подходил к карнизу, пускал ракету, осматривал прибрежную линию и снова прятался за колокол.
Немецкие цепи двигались по льду, и до берега им оставалось не более двух километров. Капитан Хуммель выслал вперед дозор. Черные тени вышли, крадучись, из цепи и скрылись в темноте.
Войновский шагал по окопу. Ночная предрассветная тишина казалась ему удивительной и непонятной. Нога его ткнулась во что-то твердое. На дне окопа лежал замерзший немецкий солдат. Войновский поднял его, перевалил через бруствер. Тело с шумом покатилось под обрыв. Войновский выпустил ракету, чтобы посмотреть, куда упал немец, и зашагал дальше.
Два солдата сошлись на берегу у разбитого немецкого блиндажа.
- Похоже, что подмораживает, - сказал первый часовой.
- Ветер с озера.
- Я на льду два пальца отморозил.
- Ничего. Была бы голова цела. Ты сам-то откуда?
- Из Ленинграда. Преподавателем был.
- Скучаешь небось по ребятишкам?
- Я читал лекции в институте. Там люди взрослые. Но теперь я никого не помню.
- Ишь ты. Что же ты читал им?
- Я забыл об этом. Об этом больно вспоминать.
- А я сам костромской. У нас в селе тоже учитель был. Культурный такой, обхождение имел. Где он теперь, не знаю.
Наблюдатель сидел за колоколом, и ему очень не хотелось вылезать оттуда на ветер. Со стороны озера донеслись протяжные крики. Наблюдатель подбежал к краю площадки, пустил ракету и увидел в ее зыбком свете санный обоз на льду. Передние сани въезжали на берег, ездовой с криком подстегивал лошадей. Наблюдатель выпустил еще несколько ракет, следя, как обоз поднимается на берег, втягивается в узкий проулок, ведущий к церкви.
Передние сани подъехали к колокольне.
- Кто тут живой? Отзовись! - крикнул старшина Кашаров снизу.
- Старшина? - крикнул наблюдатель.
- Он самый. Куда ехать-то?
- Почту привез?
- Привез. Куда везти-то, спрашиваю? Где капитан?
- Езжай налево, на площадь. Там склад трофейный для тебя есть. Часовой там стоит. Скажи ему, чтобы смену прислали.
- Посвети-ка еще.
Войновский смотрел из окопа, как санный обоз выезжает на берег. Сани проехали. Войновский вылез из окопа, пошел поверху, высматривая, где лучше спуститься, потом спрыгнул с невысокого уступа в мягкий снег и пошел вдоль берега низом. Он без труда нашел снежную нору, где они сидели с Шестаковым. Нора осыпалась, блиндаж над обрывом был разбит прямым попаданием. Толстые бревна косо торчали над краем уступа. Войновский подошел к валуну и улыбнулся, ощутив рукой шершавую поверхность камня, выщербленную пулями. Он мечтал о том, что совершит геройский подвиг, убьет много немцев и тогда все забудут, как он безобразно напился, и станут говорить, что он герой, и, может быть, он даже получит серебряную медаль за свой подвиг, наденет ее на новую гимнастерку, которую ему должны вскоре выдать. Он обязательно совершит подвиг, искупит свою вину, капитан вручит ему медаль и, разумеется, снимет дисциплинарное взыскание. Сотни, тысячи молодых лейтенантов на войне мечтали об этом до него и после него, много раз это было описано в книгах, но Войновский все равно мечтал о подвиге, потому что мечтать о нем было сладко; медаль будет сиять на его груди, с нею он придет после войны домой и крепко, не так, как прежде, обнимет мать. Тогда мать увидит, что он стал мужчиной.
Войновский услышал негромкий приглушенный звук губной гармошки, и мысли его прервались. Играли будто за стеной. Мелодия была точно такой же, как в прошлую ночь, протяжной и скорбной.
- Кто там? - громко крикнул Войновский; гармошка тотчас смолкла, сколько он ни прислушивался.
Он поправил ракетницу за поясом, пошел от обрыва. Снег под ногами был мягкий, глубокий, потом стал тверже и перестал скрипеть - он вышел на лед.
Бездонная черная глубина озера звала и втягивала его. Там на льду остались лежать его товарищи, он не видел их, но знал, что они лежат там и ждут его. Темнота плотно опутывала его, а немецкая цепь была уже в четырехстах метрах от берега. Немцы ползли по льду на корточках, выставив автоматы, держа начеку гранаты, но Войновский ничего не мог знать о немцах, он шагал легко и свободно. Можно было идти по льду, не опасаясь пулеметов. Можно было повернуть обратно, подойти к берегу, подняться по обрыву - никто не будет стрелять: кругом тишина, и берег в наших руках.
Лед звонко хрустнул. Войновский замер, отступил назад. Воронка была затянута тонким свежим льдом. Он лег ничком, жадно пил ледяную воду, пока не заныли зубы. Войновский оторвался от воды и услышал близкий хрустящий шорох. Приник ко льду ухом, щекой, как тогда, когда лежал под пулеметами, и услышал чужой шорох, чужие шаги, чужие стуки. Лед, на котором он лежал, который он согревал теплом своего тела, сказал ему об этом. Кругом темнота, и ничего не видно в ней, но что-то чужое, страшное надвигалось оттуда. Войновский испугался темноты, выхватил ракетницу и выстрелил.
Немцы шли цепью, во весь рост. Черные тени запрыгали позади них по льду. Не понимая, что он делает, Войновский перевалился на бок и выпустил весь магазин в черные прыгающие тени. Ракета упала, раздался чужой крик, сотни огненных вспышек зажглись в темноте. Не помня себя, Войновский вскочил и побежал к берегу, успев на бегу выпустить еще две ракеты. Немцы с криком бежали за ним.
Он уже карабкался по откосу, когда на берегу заработали сразу два пулемета. Справа и слева взлетели ракеты.
Маслюк стоял за тумбой, пригнувшись в коленях, обхватив пулемет руками. Плечи и руки его судорожно тряслись, словно от рыданий. Черная, освещаемая ракетами цепь бежала на пулемет, и Маслюк видел в прорезь прицела, как они нелепо взмахивают руками, подпрыгивают, крутятся, падают, проваливаются в черные ямы.
Маслюк бил в них и выкрикивал что-то бессвязное и грозное. Шестаков стоял боком. Глаза у него были зажмурены, губы беззвучно творили молитву, а руки сами собой подавали ленту в пулемет.
Войновский остолбенело смотрел на трясущиеся плечи Маслюка.
Пулемет умолк. Стало слышно мелкую частую трескотню на улице. Войновский удивился, почему Маслюк перестал стрелять.
Из дверей дыхнуло холодом. Войновский обернулся. В блиндаж ввалилось множество людей. Впереди шагал старший лейтенант Обушенко, за ним Сергей Шмелев, потом старшина Кашаров, связные. От них пахло свежим порохом и морозным воздухом. Маслюк мельком глянул на вошедших и снова прильнул к амбразуре. Войновский повернулся и стал смирно.
- Здесь будет КП, - разгоряченно говорил Обушенко. - Начинайте пристрелку. Давайте связь. Вызвать к телефону политруков. Всем лишним покинуть помещение. - Обушенко увидел Войновского. - Ты почему здесь? Где твои солдаты?
- Я только что...
- В блиндаже отсиживаться? - кричал Обушенко. - Еще пять суток захотел?
Шестаков отошел от пулемета и встал перед Войновским, закрывая его своим телом.
- Разрешите сообщить, - решительно сказал Шестаков. - Наш лейтенант на льду находились. Он немцев увидел, сигнал дал. И мы огонь открыли. Так я говорю, Маслюк?
- Это так? - спросил Шмелев.
- Да, товарищ капитан, - торопливо говорил Войновский. - Получилось совершенно случайно. Я спустился на лед, чтобы... Я хотел посмотреть, как там наши... И вдруг увидел немцев... Сразу две цепи... Со мной ракетница... Я успел...
- Хорошо, - перебил Шмелев. Он понял, о чем хотел сказать Войновский. - Идите к своим солдатам. Снимаю с вас взыскание.
В дверях показалась лохматая голова Стайкина:
- Братья славяне, подбросьте ракет. Опять захватчики лезут.
Шмелев махнул рукой и побежал. Войновский оглянулся еще раз на Маслюка и выбежал вместе со всеми.
- Идите, милые, идите, - ласково и нетерпеливо приговаривал Маслюк, приникнув к амбразуре. - Ближе, мои милые, ближе, мои хорошие, идите ко мне, идите ближе... - Лента дернулась и задвигалась, всасываясь в пулемет, плечи Маслюка судорожно затряслись. Он бил в освещенные круги на льду, черные тени опрокидывались и падали, а когда ракеты угасали, он бил по вспышкам автоматов, нечеловечьим чутьем угадывая, что бить надо именно туда. Он бил и кричал, и только грохот пулемета мог заглушить этот крик.