9
Никита мылся под краном, когда прибежал диспетчер и сообщил ему, что его срочно требует начальник автобазы.
"Теперь уж все равно", - подумал Никита, поворачиваясь всем телом под холодной струей. Тело мучительно болело и ныло во многих местах, особенно в правом боку. На щеке, под правым глазом выросла шишка.
- Где это тебя разукрасило? - спросил диспетчер.
Никита ничего не ответил и направился в комнату. Диспетчер шагал за ним, как привязанный.
- Пошевеливайся, Кольцов. Приказано сейчас же.
Никита не спеша оделся. Они вышли во двор. Один за другим самосвалы выезжали за ворота, весь двор был заполнен плотным гулом их моторов.
Никита перебежал дорогу и едва не столкнулся с Ирошниковым.
- Как дела, Коля?
- Эх, Никита, не захотел ты мне помочь... А теперь уволили меня...
- Так я со всей душой...
- Ты только не думай, я не жалуюсь. Я так не оставлю. И увольнение мое незаконное. Я в местком пойду, я в суд на них подам, все их махинации разоблачу, я решил окончательно...
Подбежал диспетчер:
- Не задерживай, Кольцов. У меня ведь тоже свои дела есть. Мне с тобой некогда.
- На минутку, - Ирошников потянул Никиту в сторону.
- Зовут меня, - виновато сказал Никита.
- Холуем стал, - с неожиданной злостью сказал Ирошников и оттолкнул Никиту. - Не хочешь со мной...
- Куда же ты? Постой. Дождись меня.
Ирошников даже не обернулся, быстро, почти бегом, направляясь к воротам.
Из кабинета Мурашева доносились громкие голоса. Диспетчер знаком остановил Никиту, осторожно приоткрыл дверь, вытянул голову и просунул ее в щель.
- ...Сейчас поздно. Он уже там, - слышалось за дверью.
- Сам лапки поднял в вышину. Сам!
- Главное, чтобы он не раскололся...
Голоса смолкли. Диспетчер распахнул дверь, пропуская Никиту.
Он вошел в кабинет, оглядываясь по сторонам. Мурашев сидел в кресле и стучал по столу спичечным коробком. За его спиной стоял Васька Силаев. А у окна, свесив голову на воротник пальто, сидел необычно тихий Кравчук.
"Это он из-за Бориса такой, - подумал Никита, - сын его, наверное".
Он поздоровался. Ему никто не ответил, один Силаев несильно кивнул головой.
- Прошу, Кольцов, докладывай, - враждебно проговорил Мурашев, ломая пальцами спичку.
- А чего докладывать...
- Почему на работу опоздал?
- Больной я...
- Бюллетень есть? Нет. Где ты был?
- Да уехали вчера далеко. Пешком до станции шел. Там вздремнул малость. Проспал первый поезд.
- Надо было следовать на машине. Почему покинул машину? За это знаешь что бывает?..
- Дезертир с рабочего места, - вставил Силаев, строго глядя на Никиту.
- Ничего я не покидал.
- На тридцать пять минут опоздал на смену, - продолжал Мурашев, перечисляя по очереди проступки Никиты. - За это тебя тоже по головке не погладят.
- Делайте что хотите, - отсутствующим голосом сказал Никита.
Кравчук оторвал голову от пальто и тусклыми глазами посмотрел на Никиту.
- Ты Бориса видел? Как взяли его, видел?
- Мы ведь далеко были, - как бы оправдываясь, сказал Никита. - Метров шестьсот. Не видно было. Стреляли они. В воздух...
- Ладно, - перебил Мурашев, тяжело дыша. - Слова теперь бесполезны. Мы, конечно, сочувствуем, но давайте думать дальше. Ты сейчас поезжай, Григорий Львович. Прямо туда.
Кравчук заторопился: вскочил, стал крутить пуговицу на пальто, шарить по карманам, приговаривая:
- Да, да, я побежал, побежал. Узнаю, где он находится. Мне в одном месте обещали... Я звонил... У меня еще один телефончик есть...
- Непременно позвони к нам, - напомнил Мурашев. - А мы тут... - он покосился на Никиту.
Кравчук суетливо побегал по комнате, пока наконец не натолкнулся на дверь и не выбежал в нее. Никита молча наблюдал за происходящим. "Засуетились теперь", - со злобной радостью думал он.
- Что же мне с тобой делать? - спросил Мурашев, глядя на спичечный коробок.
Никита промолчал.
- Ладно, Кольцов. Я тебе зла не желаю и потому прощаю тебя. Проси у меня, что хочешь. Да ты садись.
- Чего мне просить, - сказал Никита, - продолжая стоять.
- Вот Силаев говорил, что домой, в колхоз, хочешь. Что ж, пиши заявление по собственному желанию. Характеристику хорошую напишем. Выходное пособие дадим. Премируем за образцовую работу. Выйдет сотни полторы, а то и больше. Не пустой домой приедешь.
- Никуда я не поеду, - спокойно ответил Никита.
- Как так? - Белая рука Мурашева взметнулась кверху и тут же упала на стол, раздавив коробок. - Что же ты собираешься делать?
- Работать буду.
- В лагерях? - Василий сделал прыжок от кресла и подскочил к Никите, выставив вперед кулак. - Иди, иди. Там таких работяг только и поджидают. С объятиями встретят. Добро пожаловать!
Никита сделал шаг вперед и отвел кулак Василия.
- Ничего вы со мной не сделаете, - торжественно проговорил он. - Не боюсь я вас. Я в народный контроль пойду.
- Ты думаешь, народный контроль пьяниц станет покрывать? Ошибаешься, дорогой товарищ, - Мурашев поболтал в воздухе бумажкой. - Вот она, справка: задержан за рулем в пьяном виде...
- Ничего, там разберутся, - Никита решительно повернулся и пошел, слыша за спиной злобное шипение Силаева. Мурашев шелестел бумажками.
На дворе он вспомнил про Ирошникова и бросился искать его. Ирошникова нигде не было: ни в мастерской, ни в гараже, ни в диспетчерской. Запыхавшись, Никита прибежал в общежитие и понял, что опоздал. Койка Ирошникова была пуста. Комендант уже унес матрац и подушку.
Вечером, едва поставив машину в гараже, Никита поехал на Парковую, где после свадьбы с Машей жил Буровой. Его приняли радушно, потчевали вкусными домашними пирогами, поили крепким пахучим чаем. Буровой сидел против Никиты и все время улыбался и заглядывал ему в лицо, безмолвно спрашивая: "Ну как, хороша моя Маша?" Никита соглашался, усердно хвалил пироги, хозяйку и завидовал Буровому.
И он ничего не рассказал ему, хотя приезжал только за этим.
В общежитии его поджидал Василий. Увидев Никиту, он полез под кровать и стал копаться в чемодане. Никита молча стянул телогрейку и принялся собирать вещи.
- Надумал в деревню? - спросил Василий, вылезая из-под кровати. - Пламенный привет землякам.
- Я пока туда не собираюсь.
- Постой, как же ты не собираешься? Не едешь? А это достояние? - Василий кивнул на чемодан Никиты.
- Сдам на хранение.
- А сам?
- Пойду правду искать.
- Ой, Никита, правда, она разная бывает.
- У воров она разная, у честных - одна.
- Так, так. Значит, пойдешь искать? - Василий задумчиво почесал ухо. - Решил присоединиться к Борису?
- Про Бориса тоже вспомним, - вежливо ответил Никита.
Василий осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Он торопливо побросал вещи в чемодан и закрыл его, придавив коленом. У двери он с яростью поглядел на Никиту:
- Последнее слово: едешь?
- Я свое слово сказал, повторять не буду. Остаюсь, - твердо сказал Никита. Он принял решение, и теперь ничто не могло остановить его.
Никита вышел на улицу.
За углом его поджидал Буровой. Никита забрался в кабину, поставил чемодан под ноги, и они поехали.
Они увозили последний снег с московских улиц, сбрасывали его с набережной в Москву-реку, снова подъезжали к снегопогрузчикам, а Никита все рассказывал и рассказывал Буровому про свои дела.
- Да, - заговорил наконец Буровой. - Какую же тайну они вокруг развели. И чего же они с коммунизмом делают? А вот Ирошникова ты зря оттолкнул. Это верно. Вдвоем вам легче было бы...
- Обиделся он. Ушел. Узнать бы, где он теперь. И присоединиться к нему. Правду он сказал: надо с ними помериться.
- Постой, постой! - воскликнул Буровой, - Коля мне говорил, что у него брат есть и он пойдет к нему в случае чего.
- А где он, брат этот? - спросил Никита, загораясь надеждой.
Буровой не мог вспомнить. Он хлопал себя по лбу, закрывал глаза, чесал себе подбородок и все равно не мог вспомнить, что говорил ему о своем брате Ирошников.
Они подъехали к реке. Среди высоких грязных сугробов Никита увидел Зою и пошел к ней.
Некоторое время они молчали.
- Болит? - спросила Зоя, мягко притрагиваясь к синяку на лице Никиты.
- Эх, Зоя, Зоя, - Никита тяжело вздохнул, так, что заболело в боку. - Прямо не знаю я, что придумать, что предпринять. Не знаю, право. Про себя решил, а про тебя не знаю. Ушла бы ты от него.
- Присохла к нему, - просто и грустно сказала Зоя. - Мне теперь всю жизнь с ним маяться. У меня ребенок скоро будет. Ну и пусть.
Никите стало не по себе.
- Может, не идти мне тогда? Как ты скажешь?
- Нет, Никита, ты обязательно иди. Раз ты решил, надо идти.
- А что там расскажешь? Что Кравчук этот дачу построил? Он ведь в кубышку ее не прячет, она у всех на виду. Теперь все зависит от того, какие показания начнет давать Борис. Ну и пусть дает... Или та дача, в Апрелевке, - размышлял вслух Никита, - тоже на виду стоит. Хорошая дача. Еще лучше, чем в Пахре.
Зоя крепко схватила его за руку.
- Я откажусь, Никита, вот увидишь, откажусь, - быстро зашептала она, почему-то озираясь по сторонам. - Сегодня же скажу дяде Боре. И к нотариусу пойду, дарственную отнесу. - И, видя, что Никита с недоумением глядит на нее, торопливо пояснила: - Ведь дядя Боря эту дачу на мое имя записал. А деньги мне как будто бабушка дала, у нее облигация есть. Я и сама не знала, они только недавно мне сказали. Когда к нотариусу пошли...
Из подъехавшего самосвала послышался громкий возбужденный крик:
- Вспомнил! Про Ирошникова вспомнил!
Буровой выскочил из машины и подбежал к ним.
- Порядок! Коля рассказывал, что на Песчаной брат его живет. Он туда и поехал. Это верно.
Зоя подтвердила. Оказалось, она тоже слышала, как Ирошников рассказывал, что он был у брата в новом доме на Песчаной улице. Высоко только, на пятом этаже.
- На пятом? - переспросил Никита. - Это я учту.
- А на какой Песчаной? Ты не помнишь? - спросила Зоя у Бурового.
- Кажется, на первой. Или на четвертой, - обескураженно ответил тот.
- Разве она не одна? - растерялся Никита. - Сколько же их?
- Уже шестая Песчаная есть, - ответила Зоя.
Никита сжал кулаки.
- Не беда. Я все шесть обойду. Каждый дом, каждую лестницу. Я его разыщу.
- Ты в справочное, в справочное бюро сначала, - говорил Буровой.
...На просторной, с каменным обелиском в центре площади Никита вылез из самосвала.
- Чемодан я прихвачу, - говорил Буровой. - А ты вечером приходи. Поживешь у нас.
В четыре стороны от площади расходились широкие бульвары.
Дома высились перед ним, огромные, величественные, как океанские корабли, - с сотнями, тысячами окон, поблескивающими на солнце. И где-то за одним из этих окон находится человек, встреча с которым так нужна Никите.
Сырой мартовский ветер хлестнул его по лицу. Он зябко поежился, всунул руки поглубже в рукава телогрейки и прибавил шагу.
1958-1966
ДАВАЙТЕ ПОЗНАКОМИМСЯ
Автобус ровно катился по асфальту; внутри все было чистое, свежее. Поручни сверкали, голубоватая обивка на сиденьях скрипела и сладковато пахла - проехаться в такой машине одно удовольствие даже без дела.
Пассажиров было немного. Катерина Ивановна сидела впереди, рассеянно глядя в окно. Пейзаж был уже не городским и еще не пригородным: скелеты недостроенных зданий, распоротые котлованы, кое-как сбитые заборы, вздыбившиеся краны - строят, строят, откуда только деньги берутся?
- "Комбинат". Следующая "Школа". - У водителя был усталый голос, он произносил слова как неоконченные фразы, и Катерина Ивановна подумала, что работа у водителя, видно, тяжелая и нервная.
А кому-то сейчас легко, привычно-спокойно думала она, у всех работа, у всех нервная. Тут она вспомнила о том, куда едет, и улыбнулась, как научилась за эти годы - редкой невидимой улыбкой: лишь чуточку дрогнули уголки губ, а лицо осталось задумчивым и строгим.
Что и говорить, с этой поездкой ей повезло. Послезавтра - первое сентября. Верочка пойдет в школу, надо купить тетради, учебники, а главное, новый передник для платья. Старый форменный передник едва держался после стирки, и Верочка категорически заявила, что не наденет его ни за какие деньги. Катерина Ивановна пыталась доказать, что передник еще вполне приличный, - и в эту минуту раздался телефонный звонок. "Тебя", - крикнула Верочка и убежала на улицу. Звонили из общества, предлагая выступить в субботу вечером в клубе трикотажной фабрики. Катерина Ивановна записала адрес, поблагодарила и радостно подумала - лишь чуточку дрогнули уголки губ, - что с Верочкой теперь все в порядке. Как быстро бежит время, Верочка уже в десятом классе, уже пятнадцать лет, как их освободили из лагеря, пришла победа.
Автобус притормозил. Освещенное низким вечерним солнцем здание школы высилось среди деревянных домиков, как каменный необитаемый остров. Послезавтра сюда придут сотни Верочек, Петь, Сереж, пустое здание враз гулко оживет, наполнится гомоном и жизнью. Вместе с подругами и Верочка пойдет в свою школу, и на ней будет новый белоснежный передник.
- "Школа", - устало сказал водитель, и Катерина Ивановна стала думать о том, как будет выступать сегодня в клубе.
Вначале Катерина Ивановна на выступлениях терялась и робела до дрожи в коленках. Она вообще не могла представить, как выйдет на сцену и будет что-то говорить, однако вышла и говорила. Ее слушали, затаив дыхание. Напряжение зала передалось ей, но под конец она не выдержала, голос ослаб и сорвался. Она не помнила, как кончила, чужие женщины долго успокаивали ее в артистической уборной, и три пары пугающе застывших глаз глядели на нее из мутного тройного зеркала.
Лиха беда начало. Катерина Ивановна стала выступать по рабочим клубам, ее выступления пользовались успехом, и, бывало, программу вечеров приходилось расписывать на месяц вперед.
Потом пошло на убыль. Город, в котором жила Катерина Ивановна, был не велик, и в конце концов она выступила чуть ли не в каждом клубе. Несколько раз она ездила по районам, но эти поездки утомляли ее, и она отказалась от них.
Лето вообще не сезон для таких выступлений. Кому охота просиживать вечер в душном клубе: люди стремятся на воздух. За все лето Катерина Ивановна выступила два раза. И вот позавчера раздался звонок: видимо, начинался новый сезон.
- Следующая "Трикотажная", - сказал водитель, и Катерина Ивановна пошла к выходу, перехватывая руками сверкающие поручни.
В клубе ее уже ждали.
- Вы Калашникова? - спросила высокая полнотелая женщина в строгом сером костюме, и Катерина Ивановна тотчас определила, что перед ней директор клуба. - Прошу вас.
Они молча прошли через фойе и по коридору. Люди стояли группами или поодиночке, разговаривая, разглядывая плакаты и фотографии на стенах.
В кабинете директора на большом старомодном диване сидели двое мужчин. Женщина подошла к столу, покрытому куском зеленого сукна, села в кресло. Катерина Ивановна прошла к дивану.
- Значит, так, товарищи, - строго объявила женщина, беря в руки карандаш и пристукивая им по столу. - Сегодня в нашем клубе первый вечер из цикла "Давайте познакомимся". Выступают: геолог Семенов, так? - Один из мужчин склонил голову. - Далее, композитор Сапаев...
- Извините, пожалуйста, - привскочил второй мужчина с круглым лицом. - Саптаев, после "пэ идет "тэ". Сап-таев Николай Никанорович. Очень трудная фамилия.
- Сап-таев, - по складам повторила женщина. - Затем Калашникова, правильно? Вы будете читать по тексту? - Директриса строго посмотрела на Катерину Ивановну.
- Да уж не знаю, - ответила Катерина Ивановна, - расскажу просто, от души.
- Простите, вы не из детского театра? - кругло улыбаясь, спросил композитор.
- Я из общества, - сказала Катерина Ивановна. - Какая из меня актриса?
- А я подумал - вы травести, - жизнерадостно говорил композитор. - Такая маленькая, тонкая, совсем девочка.
- Скажете тоже, - ответила польщенная Катерина Ивановна.
Геолог перелистывал блокнот и молчал.
- Учтите, товарищи, - сказала директриса, - у нас на фабрике народ дружный, через пять минут начинаем. Сначала будете выступать вы. - Она посмотрела на геолога. - Потом расскажет Калашникова. Потом сделаем перерыв, и второе отделение предоставим вам, товарищ Саптаев. Берите сорок минут. Возьмете?
- Если желаете, я могу два раза по сорок, - сказал композитор и посмотрел на Катерину Ивановну.
- Тогда пойдемте.
На сцене они осторожно, стараясь не стучать стульями, рассаживались по указаниям директрисы. Стол был такой же, как в кабинете, только покрыт красным сукном. Перед столом волнисто висел занавес, весь в синих застиранных пятнах. За занавесом слышалось хлопанье стульев, покашливанье, отдаленно размытый говор. И они на сцене почему-то тоже переговаривались шепотом.
Три раза прозвенел звонок. Директриса подала знак, и занавес раздвинулся в обе стороны, собираясь в глубокие складки. Из зала дохнуло человеческим теплом и сдержанными шорохами. Все ряды были заполнены, лишь в первом ряду выделялись несколько пустых кресел.
Директриса представила гостей - кто они такие и что будут рассказывать сегодня на встрече. О Калашниковой она сказала - участник Великой Отечественной войны, и Катерина Ивановна запомнила это на всякий случай.
Геолог вышел к трибуне. Заглядывая в блокнот, он рассказывал о том, как искали нефть. Территория области давно изучена, местность плотно заселена и обжита, и тем не менее удалось сделать большое геологическое открытие: открыть значительные запасы нефти. Уже создаются промыслы, строится нефтеперерабатывающий комбинат.
Катерина Васильевна рассеянно слушала геолога: собираясь с мыслями перед выступлением, она старалась думать о чем-либо далеком и непохожем. Ей вспомнилось, как позапрошлым летом они с Верочкой выезжали в деревню. Купались в реке, ходили в лес по ягоды и грибы, и там, за сосновым бором, стояла в поле буровая вышка. Верочка все спрашивала - что там такое? Что они ищут? Однако идти через поле было далеко, дорога из бора шла стороной, и они так и не сходили к вышке, чтобы спросить, что ищут геологи.
Раздались аплодисменты. Геолог возбужденно опустился на стул рядом с Катериной Ивановной и тут же вскочил, пропуская ее.
Катерина Ивановна подошла к трибуне, поднялась на ступеньку, чтобы быть повыше, осторожно переставила стакан с водой и, еще не зная, как начать, видя десятки выжидающих глаз, сказала:
- Вот тут ваш директор говорила, будто я участница Отечественной войны. Так я вам расскажу, какая я участница. Орденов и медалей у меня нет. - Катерина Ивановна посмотрела в сторону президиума, увидела там размытое ожиданием лицо композитора и продолжала: - Вы не смотрите, что я такая маленькая и худенькая. Когда война началась, мне двадцать три года было и две девочки у меня уже росли и воспитывались. А потом обычное дело, одно слово, война была...