- Едем! Я ему сейчас дам по первое число. Только просьба, ребята, - чтобы дальше не расходилось. Прошу от сердца.
- О таких вещах не просят, - сказал Шмелев.
- Ладно, сократи свои нотации, - говорил Клюев. - Я ему сейчас покажу, как прибывать без доклада. Я ему покажу...
ГЛАВА VII
Старший лейтенант Григорий Обушенко устроил на маяке гулянье по случаю возвращения из госпиталя. На столе стояли мятые алюминиевые кружки, два закопченных котелка с водой, лежали два круга колбасы, толстый кусок белого сала, буханка хлеба. Войновскии резал сало финкой.
Разговор шел о генералах.
- Пейте, ребята, у меня этого добра сколько угодно. - Обушенко отстегнул от пояса флягу и протянул ее над столом Комягину.
- Мне на дежурство скоро, - сказал Комягин, но флягу взял и налил в кружку сначала из фляги, а потом воды из котелка.
- Вот и я говорю. Ты слушай, лейтенант, я тебе говорю. Ты - новенький и должен знать. Наш полковник не простой - из генералов. В сорок первом попал в окружение. Он тогда дивизией командовал и генерал-майора имел. Дивизию, известное дело, разбили, одни ошметки остались. Полтора месяца по лесам шатались, потом вышли. И надо же, прямо на штаб фронта вышли. И у блиндажа маршал стоит. Рясной, как был, докладывает: "Товарищ маршал, генерал-майор Рясной вышел из окружения". А сам в лаптях, в гимнастерке без звезд - сам понимаешь, с того света пришли. Маршал выслушал доклад и говорит: "Идите, майор Рясной". Вот такая история. Офицеры рассмеялись.
- Чего смеетесь? - сердился Обушенко. - Не будь этой истории, он бы сейчас армией командовал, не смейтесь. К нему сам командующий за советами ездит, верно говорю.
- Вот у нас был случай. Мы в запасе стояли... - начал Комягин и в ту же секунду выскочил из-за стола и закричал: - Смирно!
В избу вошли Клюев и Шмелев, за ними - Плотников.
- Вольно. Чего орешь? - сказал Клюев, раскидывая руки.
- Ха, папа приехал. Здравствуй, папа. - Обушенко тоже раскинул руки и пошел навстречу Клюеву. Они сошлись на середине избы и трижды расцеловались. - С утра тебя ищу. Садись, папа. Не сердись, что без тебя начали.
Клюев хлопал Обушенко по спине и широко улыбался.
- Растолстел, бродяга. Какую ряху отрастил, смотреть страшно. На тебя наградной послали. На первую степень.
- Спрыснем в таком случае. - Обушенко покопался в мешке, и в руках у него оказалась пузатая фляга, обтянутая коричневым сукном. - Медицинский. Выменял на парабеллум.
Офицеры расселись за столом.
- Где лежал? - спросил Клюев.
- Так, ерунда, в лесу. Даже кино хорошего не было. Один раз всего показали. Ерунда. - Обушенко презрительно скривил губы и стал разливать спирт по кружкам.
- Ну, товарищи, по маленькой, - сказал Клюев. - За возвращение моего боевого командира.
- До чего ж мне хорошо с вами, ребята, - сказал Обушенко.
Все выпили и громко заговорили.
- Кусается, чертяга.
- Для заживления в самый раз.
- Рассказывайте. Как вы тут? - спросил Обушенко. - Воюете?
- Сам видишь, - сказал Клюев. - Потихонечку.
- Вижу. - Обушенко скривил рот и длинно выругался. - Вижу, как вы воюете.
- Недоволен? - спросил Шмелев.
- А чего мне радоваться? Я на марше от вас ушел. Меня семьдесят два дня не было. А вы все целы. Раненых в роте нет, убитых нет. А раз потерь нет, значит - плохо воевали.
- Тебя что - недолечили? - спросил Клюев.
- На войне люди должны уменьшаться в количестве. На то она и война. А вы? - Обушенко схватил кружку и выпил ее, не отрываясь.
- Он хотел, чтобы у нас никого не осталось, - сказал Плотников. - Вот тогда бы он радовался.
- Врешь! - Обушенко стукнул кружкой по столу. - Тогда бы я плакал кровавыми слезами по своим верным солдатам.
- А ты поплачь, что мы живы и здоровы, - сказал Клюев, и все засмеялись, кроме Шмелева. Он сидел против Обушенко и задумчиво покачивал пустой кружкой, надетой на палец.
- Я знаю, что говорю, - горячился Обушенко. - Сейчас я буду по немцу плакать. Ясно? Он жив и здоров, и я по живому фрицу плачу, потому что вы тут войну развели. Ты цел, он цел. - Обушенко показал пальцем на Плотникова и Войновского. - Значит, и немец цел. А я так жить не могу. Я живу, когда их убиваю. Когда я их убиваю, я живу. Иначе мне жизни нет.
- Не горячись, старшо́й, - сказал Шмелев. - Мы еще будем жить. Мы с тобой скоро по-настоящему заживем.
- Золотые слова, - сказал Обушенко и скривил рот. - Ты меня понимаешь, капитан. Ценю и уважаю. Хочешь, к тебе попрошусь? Вон на его место. - Обушенко показал на Комягина.
- Я тебе попрошусь. Я тебе дам. Я на тебя наградной лист написал. Два дня твои подвиги расписывал. - Клюев грозно посмотрел на Обушенко.
- Ладно, папа, не уйду. Ведь ты мой папа. А от папы куда денешься? - Обушенко встал с кружкой в руках и посмотрел на Клюева. - Товарищи офицеры, предлагаю тост за новорожденного и его папу-героя.
- За какого новорожденного? - громко спросил Комягин, поднимая кружку.
- Ты разве не слышал? - сказал Обушенко. - В батальоне сын родился. Батальонный сын.
- Кого же поздравлять? - спросил Войновский. Он был навеселе и плохо соображал, а в голове у него кружились легкие звонкие шарики.
- Молчать! - Клюев хлопнул ладонью по столу, и кружки запрыгали среди кусков хлеба и колбасы. - Старший лейтенант Обушенко, почему не доложили о своем прибытии в батальон?
Обушенко пожал плечами:
- Кому же мне докладывать? Не хотел мешать вам, товарищ майор, пока вы с полковником стратегические вопросы обсуждали.
- Почему не доложился, спрашиваю? Под арест захотел? Вот посажу тебя на пять суток. - Клюев был весь багровый, даже затылок стал красным.
- Старший лейтенант Плотников, - вдруг позвал Шмелев.
- Я, - Плотников встал.
- Старший лейтенант Плотников, доложите. Где лейтенант Габрусик Юрий?
- Убит в атаке.
- Где подполковник Безбородов?
- Убит снарядом.
- Где сержант Мякинин?
- Ушел в разведку и убит.
- Где Игорь Абросимов?
- Пропал без вести.
- Где Володька Карьки?
- Умер в госпитале от ран. Семь пулевых ранений. Жил сорок часов.
- Ах, Володька, - сказал Клюев. - Какой был парень. Какая голова. Какие девки за ним бегали.
- А вы? - Шмелев взглянул на Обушенко и покачал головой. - Сколько людей вокруг нас полегло. Лес поваленный. И это только с Парфино, за этот год... А тут новый человек возник. Маленький такой. Ничего не знает. Ни про смерть, ни про войну. Как хорошо, что есть на земле такие люди, которые совсем не знают, что такое война. Я предлагаю выпить за таких людей. Чтобы их стало больше на нашей земле.
- Это мы сделаем, - с радостной улыбкой воскликнул Обушенко.
Клюев цыкнул, и Обушенко примолк.
- Нас может не стать завтра, - продолжал Сергей Шмелев, глаза у него заблестели, - а он останется на земле, потому что он человек, который родился. Выпьем за этого человека.
- Ай да капитан. Уважаю. - Обушенко поднял кружку и подержал ее над столом.
Клюев жадно приник к кружке, потом схватил котелок и долго пил из него большими частыми глотками.
- С ним и пошутить нельзя. - Обушенко нервно скривил рот: до госпиталя у него не было этой привычки. - Воды-то хоть оставь.
Клюев кончил пить и передал котелок над столом Обушенко.
- Смотри у меня, - сказал он.
- Пойдем потом стрелять в консервную банку, - сказал Обушенко. - Ладно?
- Ну и война, - Клюев вздохнул.
- Кто дежурит у трубы? - спросил Шмелев у Комягина.
Комягин встал. Обушенко потянул его за гимнастерку.
- Ты что, немцев не видел? Посиди еще...
- Он должен идти, - сказал Шмелев.
Борис Комягин отдал честь и вышел.
Клюев смотрел на Шмелева и сокрушенно качал головой.
- Эх, Серега, Серега, скучный ты человек. Серый ты, вот кто. Зачем человека прогнал отсюда? Кругозор жизни не понимаешь. Одинокий ты. Сирота. Тебе даже писем никто не пишет, потому что ты серый.
- Все сказал? - спросил Шмелев. - У тебя сегодня неплохо получается. Скажи еще что-нибудь.
- Я все сказал. - Клюев подвинул кружку и вскинул голову. - А у меня сын родился.
- Смотрите. В нем отец проснулся! - воскликнул Обушенко.
- А что? Мой сын! Кто скажет, не мой? Выходи.
- Твой, папа, твой. В газете объявление было.
- Володькой назвали. Владимир Павлович - звучит! - Клюев держал кружку и широко улыбался.
- Поздравляю вас, товарищ майор, - сказал Войновский. - Разрешите выпить за вашего сына.
На лавке под окном тонко зазуммерил телефон. Войновский взял трубку.
- Хорошо, - сказал он. - Хорошо, передам. - Он положил трубку и отдал честь Клюеву: - Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу капитану?
- Давай, давай, чего там.
- Товарищ капитан, разрешите обратиться?
Шмелев кивнул.
- Товарищ капитан, разрешите доложить? Лейтенант Комягин докладывает, что он принял дежурство и ведет наблюдение за противником.
- Садись, - сказал Шмелев. - Пей. - Он услышал далекий шум поезда, стены раздвинулись и ушли. Он понимал, что сейчас не время и не место, но уже не мог остановиться: голоса уходили все дальше, а грохот электропоезда нарастал все сильнее.
До самого конца своих дней он не сможет понять, почему сел именно в тот поезд. Билет был совсем по другой ветке, он не спеша шел от кассы, и вдруг его словно ударило - догнать, уехать, иначе будет плохо. Он выскочил на перрон и пустился во всю прыть за последним вагоном. Он и знать не знал, что гонится за судьбой.
Электропоезд быстро набирал ход, догнал порожняк, шедший по второму пути, и красные вагоны один за другим поползли назад. Она оторвалась от книги и смотрела в окно, как покачиваются и уходят назад вагоны. "Ничего в ней особенного, ничего в ней особенного", - твердил я и не верил: в горле у меня пересохло, как только она напротив села, а сердце стучало так, что она услышала и посмотрела на меня, потом нахмурилась и опять уткнулась в книгу. Так я впервые увидел ее глаза, смотревшие прямо в мои, и меня тоска взяла: вот она сойдет сейчас, и с ней уйдет все, от чего пересохло в горле. Поезд уже замедлил ход, и красные вагоны пошли вперед. А парень с золотым зубом напротив пел с надрывом под гитару: "Мы так близки, что слов не нужно, чтоб повторять друг другу вновь, что наша нежность и наша дружба сильней, чем страсть, и больше, чем любовь". Там сидела теплая компания, и все острили почем зря. Тут вошел кондуктор и начал кипятиться: "Граждане, не будем нарушать порядок на транспорте". Золотой зуб затянул еще громче, и кондуктор совсем разошелся: "Сейчас поезд остановлю и высажу". Тогда она засмеялась: "Какой смешной кондуктор", - а потом вдруг посмотрела на меня, как первый раз, и говорит: "Ну и жара сегодня, у меня в горле все пересохло". Я сразу стал дураком и сказал, что Драйзер устарел и читать его нельзя. "А я читаю", - сказала она. "Вот Блок - это да!" - сказал я. "Ну и читайте своего Блока, - сказала она. - Какая жара сегодня". - "А как вас зовут?" - спросил я, и сердце в пятки ушло. Она посмотрела на меня из зеленой глубины, как только она умела смотреть, и сказала: "Наташа". Я сидел и твердил: "Наташа, Наташа", словно боялся, что забуду. Мы вышли на тихой станции и пошли к лесу. Там был ручей, мы валялись на траве, купались, ели бутерброды, а в горле все стоял сухой, горячий комок, и казалось, что это будет без конца: я уже знал, что это так просто не кончится. Я взял ее за руку, и глаза ее опять стали зелеными, будто она смотрела сквозь воду, и она спросила: "Что же это?" А я сказал: "Сам не знаю, никогда такого не было". Она вскочила, побежала в лес, только купальник мелькал среди сосен. Мы бежали долго, и солнце уже садилось. Лес был старый, нетоптаный. У высокой сосны она остановилась и повернулась ко мне. "Не подходи!" - закричала она, и я увидел, что она боится. Я остановился и смотрел на нее, мне тоже стало страшно, и в горле сухо. Сосны качались над головой, в лесу было совсем тихо. Она стояла, прижавшись спиной к сосне, сложив руки крестом на груди, и смотрела на меня ненавидящими глазами. "Не смотри на меня так, я приказываю тебе!" - "А я буду смотреть". - "Нет, ты не сделаешь этого". - "Нет, сделаю". - "Нет, не сделаешь". - "Почему?" - "Потому, что я не такая". - "И я не такой", - и шагнул к ней. "Стой!" - закричала она, а мне оставалось всего полшага. Я встал, словно ноги к земле приросли. Тишина кругом, только сосны шумят над головой. Соснам было наплевать на нас. "Нет!" - закричала она и взмахнула руками, словно птица огромная крыльями бьет - хочет вырваться из темной клетки и не может - не может - уже не может - теперь уже не может - никогда теперь уже не сможет вырваться - никогда теперь уже не вырваться из этой клетки...
ГЛАВА VIII
В расположение первого батальона прибыл командующий армией генерал-лейтенант Игорь Владимирович Быков. После сытного обеда из архиерейской ухи и жареных судаков командующий поехал на маяк Железный и поднялся на верхнюю площадку, чтобы посмотреть на вражеский берег.
Все приехавшие с Игорем Владимировичем не могли разместиться на верхней площадке и в соответствии со своими званиями и должностями расположились на площадках вдоль лестницы и у основания маяка.
Тяжелые лиловые тучи недвижно висели над озером. Они навалились на воду, вода тихо и придавленно колебалась, и сверху было видно, как волны одна за другой длинно накатываются на берег.
- Игорь Владимирович, - говорил полковник Рясной, - видимость ухудшается с каждой минутой.
- Я уже достаточно нагляделся. - Командующий оторвался от стереотрубы. - Очень жаль, что не просматривается железная дорога. - Игорь Владимирович достал пачку "Казбека" и пустил ее по кругу. Офицеры дружно закурили.
- Это мой сектор, - товарищ генерал, - сказал Шмелев. - Дорога проходит в глубине, в десяти километрах от берега, закрыта лесами. Мы ее не видим.
- Вы даже не представляете, - сказал Игорь Владимирович, - как мне необходимо прорваться туда...
На второй от верха площадке стояли адъютант Игоря Владимировича, щегольски одетый капитан со светлыми пушистыми бакенбардами, и несколько офицеров из штаба батальона.
- Как там Москва, расскажите? - попросил капитан Рязанцев.
Капитан с бакенбардами выставил вперед левую ногу в ярко начищенном сапоге и приятным женственным голосом начал рассказывать о московских театрах.
- Город живет, - с одобрением заметил Плотников.
- На той неделе опять летим, - продолжал капитан. - Ставка вызывает с докладом. Я уже билеты заказал на "Лебединое озеро". С Улановой. После этакой обстановки посидеть в партере просто необходимо.
- Хотя бы одним глазком с галерки, - с завистью сказал Плотников. - Танцуют?! Им что же, паек особый выдают?
- Я этими вопросами не ведаю, - сухо ответил капитан.
- Что слышно в штабарме насчет наступления? - спросил Рязанцев.
- До зимы никаких перспектив, - ответил адъютант. - Надо ждать, пока замерзнут болота и озеро покроется льдом...
- Вы думаете, по льду можно?..
- Я вообще ничего не думаю, - обиженно ответил адъютант. - Я делаю, что мне прикажут...
Еще ниже, на третьей площадке, стояли офицер связи, прибывший с Игорем Владимировичем, и командиры рот и взводов. Там шел свой разговор.
- К вам сколько почта идет? - допытывался Борис Комягин.
- Дня три-четыре.
- А к нам шесть. Смотрите, ребята, - Комягин расстегнул шинель, достал фотокарточку и протянул ее офицеру связи. На фотокарточке была изображена тонкая девушка в открытом сарафане. Она стояла у фонтана и улыбалась.
- Ого! Хороша, - сказал офицер связи.
Обушенко взял фотокарточку и подтвердил:
- Фигура - высший класс.
Комягин скромно улыбался.
- Кто это - невеста? - спросил Войновский.
- Девушка, не получающая писем с фронта. - Комягин произнес это гордо и с выражением.
- Хм... - Обушенко скривил рот. - А это она? Может, у подруги в долг взяла?
- Я думал - невеста... - Войновский был разочарован.
- Дай, - Комягин надменно усмехнулся и спрятал фотокарточку.
- Перекурим это дело, - сказал офицер связи. - Нам вчера любительский выдали...
Офицеры начали свертывать цигарки, поочередно забирая табак из пачки офицера связи.
- Идея, - сказал Обушенко. - Давайте напишем.
- Смотря куда.
- Неудобно как-то писать незнакомому человеку. Лучше написать знакомой девушке. - Войновский смотрел, как курят офицеры: он не курил.
- Война все спишет.
- Пишите в Ростов, ребята, - сказал Комягин. - В Ростове мировые девчата, я там до войны у сестры был. Пальчики оближешь.
- В Ростове немец побывал...
- Тогда в Иркутск, - сказал Войновский. - Только неудобно как-то.
- Иркутск отпадает. Долго ответа ждать.
- Надо в Горький, ребята, - сказал офицер связи. - Мой родной город. Выйдешь на Откос, кругом - одни волжанки. Пишите туда. А после войны поедем к ним загорать на Мочалку.
- Горький - это дело. Близко, удобно.
- Адресуйте прямо на дом связи. Девушке, не получающей писем с фронта. Или на пединститут, студенточкам.
В самом низу, у оснований маяка на бетонном кубе стояли двое: невысокий пожилой солдат с кривыми ногами, коновод командующего армией, и ефрейтор Шестаков.
- Нет, - говорил Шестаков, - к нам на машине не проедешь: кругом болота. Только на лошадях и добираться.
- Далеко забрались. На самый передний край, - сказал коновод командующего. - Тут, наверное, и немцы недалеко.
- Лошади, я смотрю, у вас добрые. На таких лошадях куда хочешь добраться можно.
- Были когда-то скакуны, а теперь ездить некому. На броню поставлены.
- Значит, порода, если забронировали...
- С Карачаровского донского завода. Племенные.
Лошади тесно стояли у коновязи и ели овес из кормушек. От сарая бежал к маяку Ганс. Шестаков увидел его и засвистел, вытягивая губы. Ганс пробежал по камням, прыгнул на бетонный куб, к ногам Шестакова.
- Гансик, Гансик... У нас Фриц был, да погиб по глупости. Теперь Ганса завели. Покажи-ка, Ганс, нашему гостю, как Гитлер умирает.
Ганс послушно повалился на бок, положил голову на одно ухо. Потом смешно завалился на спину, поднял скрюченные лапы, высунул длинный язык и закрыл глаза. Коновод смотрел на Ганса и радостно смеялся.
- Сам с ним занимался, - сказал Шестаков. - Отдыхай, Гансик.
Ганс сел на задние лапы и посмотрел на Шестакова.
Над озером прокатился глухой протяжный звук разрыва. Коновод встревоженно оглянулся по сторонам.
- Это старшина наш, - сказал Шестаков. - Рыбу глушит для вашего командира.
- У нас в штабе есть любители, - сказал коновод. - На охоту ходят.
- Штаб армии, - с уважением произнес Шестаков. - Как вас по батюшке? Василий Тимофеевич? Будем, значит, знакомство поддерживать. Очень приятно. А я Федор Иванович Шестаков. Вы кем, Василий Тимофеевич, на гражданке были?
- Жокеем на том же заводе служил. Я сам их с Дона и вывозил под огнем. Всех лошадей спас.