- Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант, - сказал Войновский. - Услышав приближение снаряда, ефрейтор Шестаков закрыл меня своим телом. Докладывает командир второго взвода второй роты лейтенант Войновский.
- Это какой же Войновский? - спросил Игорь Владимирович. - Не сын нашего Войновского?
- Никак нет, Игорь Владимирович, - ответил полковник Славин. - Сын нашего Войновского находится сейчас в училище.
- Так, так, - сказал Игорь Владимирович и покачал головой. Теперь все смотрели на него. Даже Беспалов поднял голову и смотрел на генерала. Командующий увидел эти взгляды, и глаза у него стали пустыми и плоскими.
- Солдат проливает кровь за своего командира, - жестко сказал он, - а командир даже не может рассказать про обстоятельства ранения. Зато об этом знает генерал. Приказываю: ефрейтора - за проявленное в бою мужество и геройское исполнение солдатского долга - наградить медалью "За отвагу". Командира батареи - за преступную халатность и стрельбу по боевым порядкам пехоты - разжаловать в ефрейторы и назначить на должность подносчика снарядов. У меня все. - Игорь Владимирович с грохотом отодвинул стол и зашагал к двери. У плащ-палатки он приостановился и посмотрел на Шестакова: - Даже в этой разболтанной бригаде солдаты герои. На таких солдат я могу надеяться.
- Возьмите меня. Прогоните железо, - сказал Шестаков. - Я мастер по дереву, я не хочу железа. Запишите адрес по специальности.
- Быстрее везите раненого в медсанбат. Можете взять моих лошадей. - Игорь Владимирович быстро вышел из избы, и офицеры гурьбой двинулись за ним, громко разговаривая и осторожно обходя лежавшего на полу Шестакова.
Изба опустела. Только пес сидел на полу и лизал руку хозяина. Шестаков слабо пошевелил пальцами. Ганс обрадованно завалился на спину, задрал задние ноги, высунул язык, показывая, как умирает Гитлер.
Прощаясь с командирами, Игорь Владимирович протянул руку Шмелеву:
- Я подумаю над вашим предложением, капитан. Помните Парфино? Я жалею, что тогда не послушал вас.
- Я готов хоть завтра форсировать озеро, товарищ генерал, - сказал Шмелев.
- Не спешите, капитан. Прежде надо накопить силы.
- Я готов, - упрямо повторил Шмелев. - У меня сил достаточно.
- Ой, капитан, не шутите со своим генералом. - Игорь Владимирович улыбнулся и вскочил на лошадь.
- Я не шучу, товарищ генерал, - ответил Шмелев. - Я вообще шутить не умею.
Дорога уходит вдаль, петляет, ведет за собой. Вышла на большак, потом на шоссе, потом опять проселок с васильками, через лес, мимо пруда, мимо кладбища. Дорога нескончаема, мы идем по ней весь век наш и оставляем по пути живых. В кюветах опрокинутые повозки, машины, лошади с вздутыми животами, солдаты с вывернутыми карманами, дети, старики, цари и рабы - дорога всех выбрасывает за обочину. Деревня обуглилась, только могильно торчат печи, и девочка Катя уже не выбежит из дома на дорогу. Мы шли всю ночь, и еще одну ночь, догнали своих и вышли на пыльный шлях. По дороге шли коровы, большое племенное стадо, всеми брошенное, никому не нужное, забытое. Коровы были породистые и медлительные, они шли туда, куда уходили люди. Ноги у них были в кровь разбиты, они отставали от людей и скоро остались одни. Они увидели нас и остановились. В глазах у них стояли слезы, прозрачные, крупные слезы. Коровы были не доены много дней, вымя раздулось и свисало чуть не до земли, им было больно, они плакали - почему они не нужны больше людям? Они запрудили все шоссе, а мы прибавили шагу, чтобы быстрее пройти сквозь стадо. Немец выскочил из-за леса. Мы бросились врассыпную по кюветам, немец развернулся и начал бить. Плотная очередь прошила стадо. Коровы одна за другой опускались на землю и тоскливо мычали. Молодая буренка опустилась рядом со мной в кювет, словно прилегла, и тяжело дышала. Пуля прошла сквозь вымя, розовое молоко било вверх фонтаном прямо на мои сапоги. Вымя оседало, как лопнувший шар, а молоко все темнело, пока не стало совсем красным. Тогда она глубоко и радостно вздохнула и закрыла потухшие глаза. Ногам было сыро от молока. Коровы тоскливо мычали и смотрели нам вслед, а мы пошли своей дорогой и шли еще много дней, и опять было всякое, а коровы остались лежать за обочиной, но я никак не мог забыть, как розовое молоко хлестало фонтаном, - тогда в груди зажегся огонь, он жег, сдавливал сердце и вот горит с тех пор, горит в груди, горит и не дает покоя.
ГЛАВА IX
Солнце давно село, и закат погас, а Сергей Шмелев все сидел на камне у берега и смотрел в озеро. Вода лежала спокойно и казалась черной и застывшей. Небо тоже было черным, без звезд, но вода была всего чернее, и там, где она соединялась с берегом, тянулась неровная черная линия, а влево от нее в темной глубине берега угадывался черный остов маяка. Джабаров стоял рядом, Шмелев не видел его в темноте, но чувствовал его и даже знал, что Джабаров стоит прямо, положив руки на автомат, и тоже смотрит в озеро. Кругом было тихо и спокойно. Шмелев прислушался.
- Хенде хох! - раздалось сзади.
Джабаров резко повернулся, было слышно, как захрустела под его ногами галька, щелкнул затвор автомата. Шмелев негромко засмеялся.
- Чего смеешься? - спросил тот же голос. - Вот возьму тебя и съем.
- А я слышал, как ты подходил, - сказал Шмелев.
- Неправда, - сказал из темноты Чагода. - Меня никто не слышит.
Джабаров снова захрустел галькой и затих.
- Ты у пня наступил на сучок, а потом задел за пень сапогом.
- Скажи какой ушастый парень. - Чагода возник из темноты, положил руку на плечо Шмелева, сел на камень. - Во всей армии меня никто не слышит. Не учел, что ты такой ушастый парень, а то бы и ты меня не услышал.
- А вот я услышал.
- Держи. Раз ты такой ушастый парень, держи крепче.
Шмелев нащупал в темноте пачку папирос.
- Какие? - спросил он.
- "Катюша". Самая подлинная.
Шмелев вытащил папиросу, протянул пачку обратно в темноту.
- Как жизнь, комбат? Рассказывай, как живешь.
- Охраняем берег от захватчиков.
- И как? Не скучно так охранять?
- Пятый месяц стоим. Привыкли. А когда совсем невмоготу становится, зову Обушенко, идем стрелять в консервную банку.
- Ай да парни, что за молодцы! - Чагода чиркнул зажигалкой и поднес ее к лицу Шмелева. - Дай хоть посмотреть на тебя, на такого молодца.
Шмелев увидел, что кончики пальцев у Чагоды чуть дрожат. - Устал? - спросил Шмелев.
- Ты расскажи сначала, как вы в банку стреляете? - Чагода засмеялся.
- Берем банку американскую, содержимое предварительно съедаем, а банку вешаем на сучок и стреляем с двадцати метров. Весьма полезно для нервов.
- Американскую? Ай да молодцы. Мне бы с вами пострелять.
Чагода снова чиркнул зажигалкой, прикурил папиросу.
- Давно к тебе собирался, - сказал он. - Генерал рвет и мечет - давай ему языка. И чтоб непременно из Устрикова.
- А ты меня попроси - я достану.
- Ишь ты. Какой ушастый. А я ушастей тебя. Хочешь, пачку папирос тебе подарю?
- Давай. - Шмелев нащупал в темноте пачку, сунул ее в карман шинели.
- Ну как? Научился вспоминать?
- Смотря что...
- Слушай, Сергей, ты один? - Чагода затянулся; лицо его было строгим и задумчивым.
- Почему один? У меня целый батальон. И Джабаров рядом. Мы с ним всегда вместе.
- Я не о том. Вообще. На гражданке. Дома. Один?
- Там один.
- И никого не было?
- Была... Невеста...
- Где же она?
- Война... Потерялись...
- Любила тебя? Расскажи.
- Нет.
- Что - нет? Не любила?
- Рассказывать не буду. Понял?
- Еще нет.
- Я забыл, понимаешь? Забыл все, что было там. Ведь это же было тогда, на другой планете. Я забыл, я должен забыть, понимаешь? - Шмелев скомкал папиросу и бросил ее в воду. - Даже под страхом смерти не стану вспоминать об этом. Она была, а теперь ее нет, и я не хочу, чтобы у меня была надежда. Я хочу, пока война, чтобы у меня никакой надежды не было.
- Не сердись. Откуда я мог знать?
- Все. Уже прошло. Я теперь научился. Сначала было плохо. А теперь научился забывать. Теперь я один. - Он достал папиросу и закурил. - Теперь я только войну вспоминаю...
- И я один, - сказал Чагода. - Так проще. На войне. Когда один, помирать не страшно будет.
- О смерти я тоже научился забывать. Учусь.
- Ах, Сергей, сложная это наука. Не для живых. Как теперь на озере? Не очень холодно?
- Фрицы по утрам блиндажи топят. Вот-вот ледостав начнется. - Шмелев посмотрел на огонек папиросы и спросил встревоженно: - А зачем тебе знать? Разве ты не в гости приехал?
- Конечно, в гости. Куда же мне еще ехать? - Чагода напрягся всем телом и хрустнул пальцами. - Ты, я вижу, парень ушастый, а разведчик из тебя не получится. И хозяин из тебя ни на грош. К нему гости приехали, хоть бы ужином угостил. Сам говоришь, ночи холодные стали.
- Джабаров, - сказал Шмелев, - иди к старшине, распорядитесь там. Мы скоро придем.
Было слышно, как Джабаров четко повернулся и галька захрустела под его сапогами - с каждым шагом тише.
- Судаком тебя угощу, - сказал Шмелев.
- Судак по-польски, - сказал Чагода. - Хорошая закуска.
- А есть? - спросил Шмелев.
- У разведчика всегда есть. Держи. - Шмелев нащупал в темноте флягу и взял ее. Фляга была холодная и тяжелая. Шмелев сделал несколько глотков, передал флягу Чагоде.
- Что же там генерал? - спросил Шмелев. - Зачем ему язык нужен?
- Тыловая крыса ему нужна, а не язык. Тыловая крыса с железной дороги. Тыловая крыса, которая знает пропускную способность, - вот что ему надо. - Чагода снова стал пить. - Задумал операцию. Сидит над картой и дымит. Разрабатывает свою гениальную операцию. Любит над картой сидеть. Голова.
- А когда приказ будет, не знаешь?
- Не торопись. Он там все разработает, стрелки нарисует, а вы потом по этим стрелкам пойдете и ляжете.
- Уж лучше пойти и лечь, чем в американскую банку стрелять. Дорога эта важная - за нее можно и лечь. Я его понимаю.
- Смотри какой стратег выискался. Это тебе не в банку стрелять. Расскажи, как ты тут за всю армию командовал, когда генерал к вам приезжал? Всю армию, говорят, хотел положить за Устриково.
- Уже легенды пошли?
Над озером зажглась далекая зеленая звезда. Она поднялась круто вверх, описала дугу и стала падать в озеро, потом соединилась со своим отражением и погасла.
- Откуда бросает? - спросил Чагода. - Не из Устрикова?
- Ближе. Из Красной Нивы, - ответил Шмелев.
- А из Устрикова бросает? - спросил Чагода.
- Там меньше, - сказал Шмелев. - Там совсем редко.
- А тут часто? - спросил Чагода.
- А тебе зачем? - с подозрением спросил Шмелев.
- Это он меня боится, - сказал Чагода, - оттого и бросает. Боится, как бы я не подполз к нему и не украл его. Не хочет, чтобы я его крал. На. Хлебни еще.
Шмелев нащупал влажную флягу и сделал глоток.
- Значит, боится, если бросает, - продолжал Чагода. - А я его не боюсь. Я двадцать фрицев приволок. Ох, и боялись они меня, дотронуться тошно, а я их все равно приволок.
- Ты молодец, что приехал ко мне. Я страшно рад, что ты приехал.
- Я тоже. Давно к тебе собирался.
- А я тебя ждал. Знал, что ты приедешь.
- Вот я и приехал.
- Хочешь еще?
- Нет. Мне хватит. Сегодня хватит.
Шмелев положил флягу на колени. Голова у него согрелась и мысли стали спокойными и простыми. Ему было приятно, что капитан Чагода сидит рядом на камне, а потом они пойдут в избу, зажгут лампу и будут еще долго сидеть, есть рыбу и разговаривать о всяких мудрых вещах.
- Который час? - спросил Чагода.
- Куда торопиться? Сиди.
- Эх, парень. Какой парень пропадает ни за грош в обороне. - Чагода легко и пружинисто встал.
- Тогда пойдем судака есть, - сказал Шмелев и тоже поднялся.
На столе дымилась огромная сковорода, широкие, румяные судаки были плотно уложены на ней. На краю стола стояла лампа из медной гильзы, и тонкое лезвие огня часто вздрагивало и потрескивало. Старшина Кашаров резал финкой хлеб и сало и раскладывал куски на газете. Чагода сел за стол, положил подбородок на руки. Шмелев увидел его усталые печальные глаза.
- Налить? - спросил Шмелев, поднимая флягу над столом.
- Сегодня хватит. - Чагода опустил руки, зажал большие пальцы в кулаки и громко хрустнул пальцами, как там, на берегу.
- Тогда ешь, - Шмелев подвинул сковороду Чагоде. Чагода разжал кулаки, взял кусок жареной рыбы. Судак легко переломился и хрустнул.
- Войновский, - позвал Шмелев.
Войновский вошел в комнату и приложил руку к фуражке.
- Бери кружку. Садись, - Шмелев подвинулся в глубь стола. Войновский пошел в первую комнату и вернулся с кружкой в руках.
Шмелев разлил водку в кружки.
- Выпьем за моего друга, капитана Чагоду. За тебя, Николай. - Шмелев поднял кружку над столом и посмотрел на старшину Кашарова: - А тебе что, особое приглашение надо?
- За ваше здоровье, товарищ капитан, - сказал Войновский и долго держал кружку у рта, с каждым глотком все выше запрокидывая голову.
Старшина Кашаров выпил стоя, крякнул и сказал:
- Кушайте рыбку, товарищ капитан. Свежая, после обеда наловленная.
- Живы будем - не умрем, - сказал Чагода и принялся есть рыбу.
- Скажите, товарищ капитан, - сказал Войновский, - о Куце и его разведчиках нет никаких сведений?
- А тебе какие сведения нужны? Какие такие сведения ты хотел получить? - Чагода зло смотрел на Войновского, а тот смущенно молчал, не понимая, почему сердится Чагода. - Нет, ты ответь мне: какие тебе сведения нужны? А-а, не знаешь? Тогда молчи.
- Я думал, может, они другой дорогой вернулись?
- Ты когда-нибудь видел, как с того света возвращаются? Туда дорог много, а обратно никакой. - Чагода так же внезапно перестал сердиться, лицо его расплылось в улыбке. - Ай судак! Какой судак! Генеральский! Просто генеральский судак.
- Возьмите еще, товарищ капитан, - сказал Кашаров.
- Плесни пару капель.
Шмелев удивленно посмотрел на Чагоду, а тот продолжал улыбаться. Только в глазах спряталась тоска.
- Чудак. Сам же говорил: ночи холодные.
- У меня тебе не будет холодно. - Шмелев налил в кружку из фляги.
- Сейчас печку для вас затопим, товарищ капитан, - сказал старшина Кашаров.
Чагода поднял кружку над столом и засмеялся:
- Чудаки вы, ребята. Честное слово. Хорошие вы ребята, но чудаки. Пью за чудаков.
- Сам ты чудак порядочный, - сказал Шмелев и чокнулся с Чагодой.
Чагода поставил кружку на стол и расстегнул ворот гимнастерки.
- А все-таки плохо, когда человек один, - сказал он. - Человек должен иметь продолжение, тогда жизнь не кончится. А когда человек один, продолжения нет.
- Теперь я знаю, - сказал Шмелев. - Ты не чудак. Ты - философ.
- Подтверждаю: человек должен продолжать себя.
- Вот кончим войну и заведем себе продолжение. Как вернемся домой, ничего не будем делать - только продолжать себя. С утра до вечера только и будем делать продолжение. Ничего больше не будем делать.
- Молодец, комбат. Ты у меня умница. Просто удивительно, какой ты умник. Спасибо за хлеб-соль. - Чагода ловко перекинул ноги через скамейку, по-кошачьи прошелся по избе, а посреди избы вдруг нагнулся, закинул руки за спину и начал стягивать с себя гимнастерку. Оставшись в одной тельняшке, он выпрямился, хитро посмотрел на Шмелева. - Ах, какой умник. Держи-ка. - Чагода перебросил гимнастерку через стол. - Пора.
Шмелев поймал гимнастерку, зажал в руке. Гимнастерка была теплой, ордена негромко звенели, касаясь друг друга, а сам он стал вдруг совершенно трезвым и ругал себя последними словами.
- Беклемишев! - крикнул Чагода.
Из первой комнаты, где ужинали разведчики, появился маленький юркий сержант; в руках у него - старая засаленная телогрейка. Чагода надел телогрейку, перетянул себя ремнем и стал прыгать легко и бесшумно.
- Где "Чайка"? - спросил он, не переставая прыгать.
- Лодка стоит у берега, товарищ капитан, - сказал Беклемишев.
- Отвечай, Сергей, идет ко мне походный костюм? Вот так, комбат. Давай, продолжай. Кому в банку стрелять, а кому на работу. Постреляй тут за меня в банку со своим распрекрасным Обушенко.
- Что ж, пошли. - Шмелев положил гимнастерку на край стола и первым пошел к двери.
Лодка сразу же растворилась в темноте, как только Шмелев изо всех сил оттолкнул ее руками от берега. Но тихий плеск еще доносился оттуда, куда ушла лодка, - то ли весла ударяли по воде, то ли волны плескались о борт. А может, это озеро шумело и глухо играло, провожая в последний путь капитана Чагоду? Шмелеву стало вдруг жутко оставаться на берегу.
- Чагода-а-а! - закричал он.
- Да-а-а, - донеслось из черной темноты, и больше ничего не было слышно.
Далекая зеленая звезда косо поднялась над озером, упала и погасла.
Дорога уходит все дальше и дальше.