Ларисино недоверие усилилось, когда Валя, решив, что ей не следует забывать немецкий язык, пришла в разведотделение штаба и попросила какие-нибудь немецкие документы.
- Мне нужно переводить… для практики.
- А вы знаете немецкий язык? - с отличным, истинно берлинским акцентом спросил у нее начальник разведотделения, моложавый майор Онищенко.
- Да. Знаю. Но боюсь, что начинаю забывать, - тоже по-немецки ответила Валя.
У майора был пристальный и слегка насмешливый, изучающий взгляд и располагающая улыбка, белозубая и широкая. И Валя очень легко рассказала ому о себе. Взгляд у Онищенко стал озабоченным и жестким. Он деловито спросил уже по-русски:
- Не собираетесь ли вернуться в разведку?
- Я еще не знаю куда, но куда-нибудь из ансамбля уйду.
- Я говорю о разведке, - строго сказал майор.
Валя внимательно посмотрела на него и, не меняя тона, очень спокойно, с долей доверительной задушевности, сказала по-немецки:
- Я вам ответила: я еще не знаю, куда пойду!
Майор переложил на столе бумаги, располагающе улыбнулся и ответил по-русски:
- Хорошо. Я дам вам для перевода несколько солдатских писем. Вас это устраивает?
- Да, - все так же по-немецки ответила Валя. - Это позволит провести практику в разговорном языке.
Они расстались настороженно и в то же время чем-то довольные друг другом.
Окончив перевод писем, Валя отнесла их майору Онищенко, который, не глядя, сунул их под бумаги на столе и уже с совершенно обвораживающей улыбкой предложил:
- А не проехаться ли нам к разведчикам?
- Ну… если это нужно…
Майор крикнул в закрытую дверь:
- Сизов, запрягай! - А потом почти вплотную подошел к Вале и положил свою маленькую, белую руку на ее плечо, на новенький, недавно вшитый погон. - Вы любите санные прогулки?
- Не знаю, - ответила Валя и взглянула в майорские глаза тем холодным, спокойным взглядом, который обыкновенно отпугивал даже самых рьяных ухажеров. - Таких прогулок я еще не делала.
Ни взгляд, ни холодный тон - ничто не подействовало на майора. Все та же располагающая улыбка, все те же острые и насмешливые глаза. И руки с Валиного плеча он так и не убрал.
- Мне очень приятно, что первая будет со мной. Кстати, вас зовут… Валя? Вы разрешите мне называть вас так, запросто?
- Если вам это удобно.
- Вполне. Меня наедине зовут Николай. На людях - гвардии майор. Вам это удобно?
Это походило на насмешку - тонкую, умную и злую. Похоже, что майор добивается того же, чего добивался полковник в госпитале. Но этот посмелее и поумнее. Вернее, похитрее. С большой выдержкой.
"Ну, хорошо же… - обозлилась. Валя. - Найдем управу и на тебя".
Она неожиданно резко выпрямилась, поднося руку к ушанке, дернула плечом и, слегка пристукнув каблуками, ответила:
- Так точно, товарищ гвардии майор.
Рука майора соскользнула с погона, но лицо у него не изменилось. Он только весело сказал:
- Вот и отлично. Познакомились.
"Ну и выдержка, - с явным уважением подумала Валя, а потом уже с тревогой спросила себя: - Чего он, интересно, добивается?"
Они ехали по хорошо накатанной, уже по-весеннему зажелтевшей дороге и болтали о московских театрах. Майор знал десятки актеров и их коронные роли, разбирался в тонкостях режиссуры. Валя больше вспоминала оперетту.
На полпути до расположения роты разведки Онищенко, воспользовавшись ухабами, подвинулся поближе и обнял Валю за талию. Она насторожилась. Майор замотал вожжи на кованый крючок на облучке и взял Валину руку. Валя решила: сейчас полезет целоваться и нащупала ногой упор в бортике саней. Онищенко чуть наклонился и заглянул в глаза. Валя не отвела взгляда, но невольно поджала губы. В майорских глазах пробежала смешливая искорка и сейчас же погасла: неподалеку грохнул снаряд, лошадь всхрапнула и шарахнулась. Онищенко перехватил вожжи, натянул их и неожиданно сердито крикнул:
- Отъелась, лентяйка!
Лошадь всхрапывала. Гвардии майор достал кнут и с плеча стегнул ее вдоль спины. Сани рванулись и понеслись. Пахнущий лесной свежестью, хвоей и навозом крутой и волнующий ветер сразу засвистел под ушанкой, глаза наполнились слезами, стало необыкновенно весело и немного жутко. На какую-то долю секунды Валя даже пожалела, что майор убрал свою руку: с ней было как-то надежней.
Онищенко словно почувствовал это мгновенное колебание спутницы, оглянулся, и в его веселых, совсем мальчишеских глазах засветилась такая веселая радость, такое наслаждение жизнью, что Валя ответила ему счастливой улыбкой. Он встал на ноги и еще раз стегнул лошадь. Она перешла в галоп. Ветер стал круче. Об облучок глухо шлепались слетающие с лошадиных копыт комки снега, и снежная пыль изморозью оседала на разгоряченное лицо.
После километра веселой и немного страшной скачки лошадь перешла на рысь, и у нее неожиданно стала екать селезенка. Валя сначала испугалась: она решила, что майор загнал лошадь, но потом поняла, в чем дело, и расхохоталась. Впервые за долгое время ей было весело и хорошо. Онищенко посмотрел на нее своими мальчишескими, бойкими глазами и тоже расхохотался, гикнул и огрел лошадь кнутом. Сани дернулись, взвизгнули полозьями и понеслись.
Так, беспричинно смеясь, на мгновения замирая от веселого, нестрашного ужаса, когда сани заносило на поворотах или ухабах, они и влетели в расположение разведроты. На крупе лошади, под ременной сбруей, выступили белые полоски пены, и в воздухе сразу установился крепкий и волнующий запах пота.
Майор еще не успел выскочить из саней, как дежурный по роте подал команду "Смирно" и, печатая шаг, поблескивая отлично сшитыми хромовыми сапожками, пошел к саням с докладом. Но майор только добродушно махнул рукой и, переводя дыхание, твердил:
- Вольно, вольно. Вольно, говорю.
Дежурный наконец понял и крикнул:
- Вольно!
По тому, с каким недоверчивым и нерешительным интересом смотрел дежурный на начальника, Валя поняла: таким, как сегодня, мальчишески оживленным и добродушным майор Онищенко бывает не часто. Тогда что же случилось с ним сегодня?
Она перестала смеяться и подтянулась. Майор, казалось, не заметил этого преображения и, по-прежнему улыбаясь, взял Валю под руку и повел к стоявшей на отшибе землянке. Когда они вошли, из-за покрытого старыми газетами стола поднялись три офицера. Один из них - плотный, чернявый, с выпуклыми темными глазами - громко, но добродушно укорил:
- А мы вас ждем, ждем, товарищ майор…
Валя про себя отметила, что поездка в разведроту, оказывается, планировалась майором заранее, и это не понравилось ей, изгнало остатки того великолепного настроения, которое родилось во время скачки по предвесеннему лесу. Потом она узнала плотного человека с громким голосом - это был тот самый, что уводил людей в разведку…
Злобы, что она ощутила в ту ночь, уже не было. Был просто интерес к этим людям, причем интерес с примесью собственного превосходства. Видимо, оно пришло потому, что эти люди уже показали, что они способны не выполнить боевую задачу и потерять при этом людей, а Валя только готовилась к выполнению такой задачи и могла надеяться, что она ее выполнит успешней и уж, конечно, без потерь.
Настроение у нее улучшилось, и она села за стол, на который ординарец командира роты и повар немедленно выставили нехитрую закуску: американские, спрессованные в банке, безвкусные сосиски, баночки с великолепным аргентинским тушеным мясом, розовый, промороженный русский шпиг и, конечно, гордость каждого повара-фронтовика - жареную картошку. Во флягах, которые лежали возле командира роты на скамейке и чем-то напоминали противотанковые гранаты, была отличная, настоявшаяся в дубовых бочках желтоватая водка.
Валя не стала чваниться и выпила стаканчик от немецкой фляги. Ей стало хорошо и весело. От второго она решительно отказалась и, как ее ни уговаривали выпить, какие только серьезные или шутливые тосты ни предлагали, больше не пила. После пятой стопки один из командиров взвода сослался на занятость и ушел. Спели, поговорили. Второй командир взвода тоже ушел.
Майор вместе с командиром роты старшим лейтенантом Кузнецовым долго уговаривали Валю выпить еще, и она не выдержала, выпила полстаканчика. Сразу стало совсем весело и просто. Кузнецов подсел к ней поближе, спиной к двери, и стал рассказывать очень смешные, но не очень приличные анекдоты. Валя разрумянилась, поблескивая потемневшими, глубокими глазами, часто встряхивала челочкой и лукаво смеялась. Кузнецов вдруг встал, ударил себя по выпуклому лбу:
- Простите, дорогие гости, но у меня люди уходят на дело - нужно проводить. - Он обнял Валю за плечи и громко шепнул на ухо: - Через полчаса я вам расскажу такой анекдотец…
Он не успел уйти, а Валя уже почувствовала на себе острый, изучающий взгляд майора Онищенко. Он медленно поднялся с лавки и, не спуская с девушки взгляда, обогнул стол, подошел к ней. На его лице была все та же располагающая улыбка, но глаза были холодными и жесткими. Внутренне замирая, Валя подобралась и хотела было подняться с топчана, на котором она сидела, но майор быстро и ловко схватил ее и повалил на топчан. Валя мгновенно зажала его лицо ладонями, а большими пальцами рук резко надавила в мякоть за подбородочной костью. Майор глухо охнул и сразу же отпустил Валю. Она вскочила и приготовилась к практическому применению следующего приема самбо.
Майор покрутил головой, потрогал маленькими белыми руками подбородок и, почти с восхищением посмотрев на Валю, сказал:
- Черт! Здорово!
- Я не знаю, что вам нравится, товарищ гвардии майор, но мне кажется, что ваши методы разведки боем успеха не приносят. Впрочем, как и поиски.
Нет, злобы у нее не было. Было просто презрение.
Онищенко опять потрогал подбородок своими маленькими руками и смешно пошевелил челюстью. Валя раздельно сказала:
- Вы не находите, что вся эта вами придуманная и, надо отдать должное, прекрасно разыгранная история просто противна…
- Кстати, рядовой Радионова, - перебил ее Онищенко, - вы знаете вот этот прием?
Валя посмотрела на него. Майор сделал стремительный ложный выпад, и когда Валя почти инстинктивно выбросила вперед руки, чтобы выполнить прием отражения атаки, майор схватил ее за обе руки, дернул к себе, потом резко толкнул, и уже в следующую секунду Валя не могла даже вскрикнуть.
Майор легонько оттолкнул Валю, потрогал челюсть и, поглядывая на девушку взбалмошными мальчишескими глазами, очень серьезно сказал:
- Это, чтобы вы не задавались в будущем. А теперь садитесь и слушайте. В целом для разведки вы подходите. Правда, вам нужно втянуться в среду, отработать кое-какие приемы - в частности, наблюдения, маскировки. Мы прикрепим к вам опытного разведчика. Позанимаетесь с ним, так сказать, без отрыва от производства: в ансамбле будете работать по-прежнему. Если у вас дела пойдут хорошо, я, возможно, заберу вас в разведроту. Человек с вашей подготовкой и знанием языка здесь нужен. Вас это устраивает?
- Видите ли… я не собираюсь обязательно в разведроту.
- Здесь не отдел кадров, - резко перебил ее майор. - Возиться с вами для чужих дядей никто не будет. Да или нет?
Валя не то что растерялась, а скорее, была сбита с толку, но все-таки успела подумать: "В конце концов, умение воевать всегда пригодится" - и сказала:
- Да.
- Хорошо. Заниматься будете там и тогда, где и когда вам укажет разведчик. Строжайшая дисциплина. Никаких "не хочу", "зачем", "почему". Понятно?
- Так точно!
- Переводами будете заниматься по-прежнему. Материалы будете брать у старшего лейтенанта Кузнецова. В разведотделение без моего вызова не являться.
- После сегодняшнего посещения…
- Сегодняшнее посещение забыть и никогда не вспоминать. У меня все. У вас вопросы есть?
Вопросы были, но задавать их не стоило. Валя смотрела на майора и не могла понять: держала ли она трудный экзамен или просто выскользнула из серьезной передряги? Майор Онищенко смотрел ей прямо в глаза, и взгляд у него был холодным. Но ноздри небольшого хрящеватого носа раздувались. По бликам на орденах можно было заметить, что дышит он все еще прерывисто, и Вале почему-то стало смешно и не то что неприятно, а скорее, грустно.
В дверь постучали. Майор крикнул:
- Войдите!
Старший лейтенант Кузнецов быстро взглянул на Валю, потом на майора и весело сказал:
- Лошадь подана, товарищ гвардии майор. Какие будут распоряжения?
- Рядового Радионову познакомьте с сержантом Осадчим. Она будет проходить у него практику.
- Понятно.
Майор встал и надел шинель. Валя потянулась за своей, но Кузнецов через плечо небрежно бросил ей:
- Отставить. Подождите.
Проводив майора, Кузнецов вернулся уже совсем другим, официальным и озабоченным, человеком. Он завинтил флягу с водкой, отодвинул тарелки и спросил:
- Скажите сами, чему и как, по вашему мнению, следует вас учить?
Еще минуту назад Валя собиралась спросить у Кузнецова: "Ну-с, а где же ваш анекдотец?" Но сейчас она видела всю неуместность такого вопроса и стала рассказывать о своих пробелах в боевой подготовке. Старший лейтенант слушал ее очень внимательно. Ни его мясистое лицо, ни выпуклые блестящие глаза ничего не выражали, и это стало беспокоить Валю. Внезапно Кузнецов перебил Валю и, добродушно улыбнувшись, сказал:
- Кстати, в нашей разведроте вы - первая девушка. Учтите это.
Валя не знала, как воспринять замечание, и потупилась. Кузнецов похлопал ее по плечу:
- Ничего, если дело пойдет, из вас получится неплохой разведчик. Майор толк в людях понимает.
Валя вздернула голову и хотела было обрезать старшего лейтенанта, едко намекнуть на чрезмерное внимание майора Онищенко к девушкам, но встретилась взглядом с теперешним своим начальником, опустила голову и смолчала.
Уже потом, лежа на знакомой печи, выслушивая сердитую болтовню Ларисы, она перебирала в памяти пережитый день, вспоминала мальчишеские глаза майора и, как ни твердила себе, что весь этот день был лишь ее проверкой, не могла этому поверить. Нет, было что-то большее. Что-то такое, что заставляло ее розоветь и дышать порывисто.
- Наверное, все-таки весна… - сказала она почти счастливо.
- Вот и я говорю: весна, - подхватила Лариса.
Она лежала на спине, пальцем поглаживая сучок на потолке. В печном сумраке ее полная рука казалась неожиданно белой, но свет каганца освещал темный от картофельной шелухи, изрезанный палец с каймой под ногтем, и Вале показалось это смешным: тоже, блюстительница чистоты нравов - хоть бы за руками последила.
- Что ты хочешь этим сказать? - с интересом спросила Валя, повернулась на бок, оперлась на локоть и посмотрела на Ларису сверху.
Из общей комнаты слышался сдержанный говор девушек, пересмешки. Лариса строго прислушалась, потом покосилась на Валю.
- А то, что весной девки как с ума сошли. Вот и тебя закрутило. - Валя молчала, и Лариса, хлопнув себя по толстым бедрам, возмущенно продолжала: - И скажи, как ты всех опутала - и я не я, и доля не моя. И разведчики мне ни к чему, и вообще я такая, что не подпусти. А что получается? - Лариса тоже перевернулась на бок и оперлась на локоть. - А получается, что сама к разведчикам напросилась. Кто же тебе поверит теперь? Выходит, ты трепачка. Да еще и скрытная. Хоть бы уж откровенно, вон, как Лийка. Ну, крутит и крутит - шут с ней. Как была кошкой, так и осталась. А ты нет. Ты все тихонько, все с политикой.
Опушенные бесцветными ресницами маленькие глазки Ларисы были рядом, горели зло и непримиримо. На носу выступил пот, и Валя слышала ее жаркое дыхание. Столько возмущения, вероятно, даже ненависти, было и во взглядах и в тоне Ларисы, столько убежденности в своих словах, что Валя на мгновение опешила, потом разозлилась и, прищуриваясь и подаваясь вперед, спросила:
- А хочешь, поверят?
- Да кто ж тебе поверит? Что ж мы не знаем, как разведчики девчат проверяют? Думаешь, одна ты тут такая фря попалась? Артисточка! Тут до тебя и похлеще бывали. Поверят, - передернула она жирными плечами и, открыв рот, слегка откинулась назад, заводя глаза под лоб.
Валя змейкой расправила свое мускулистое тело, схватила Ларисины руки у запястья, рванула на себя и, перевернув девушку на спину, нажала коленом на ее мягкий живот, у самого солнечного сплетения.
- Я тебя заставлю поверить! - прошептала она, вздрагивая и все сильнее нажимая коленом на живот. - Заставлю!
Лариса судорожно хватала воздух, мигала и вдруг заорала противным бабьим голосом:
- Сумасшедшая! Убивает!
Внизу послышалось шлепанье босых ног. Над печкой выросли головы перепуганных девушек. Сейчас же раздался визг, шум и плач. Головы стали меняться, а Валя, словно распиная Ларису, со злым удовлетворением шептала:
- Заставлю. Поняла? Заставлю.
Кто-то дернул ее за ногу, кто-то вцепился в рубашку и на груди отлетела пуговица. Валя внезапно устала, отпустила Ларису и спокойно сказала:
- А ну, катись отсюда!
Все еще сглатывая воздух, Лариса быстро перевернулась на живот и, розовея могучими бедрами, стала задом сползать с печи, не сводя испуганного, точно зачарованного взгляда с забившейся в уголок Вали. Когда Лариса гулко ступила босыми ногами на пол, она опять завопила:
- Сумасшедшая! Психованная! - и торопливо пояснила: - Она и убить может. Она ж и седая недаром.
Ларису успокаивали, поили водой, укладывали спать, но по тону девушек Валя понимала: Ларисе не верили и хотели бы посмеяться над потерпевшим крушение самозваным комендантом, но по привычке еще побаивались ее и, главное, не понимали, что могло произойти на печи.
Уже глубокой ночью на печь пробрались две девушки - машинистка из политотдела и телефонистка - и, тесно прижавшись к сонной Вале, замирая от любопытства, зашептали:
- Что вы не поладили?
- Она чего-нибудь натворила? Или сболтнула?
- Просто… надоели ее упреки. Вот и все.
Большего девчонки не добились и, слегка обиженные, прошлепали на свои топчаны. Валя еще долго не могла заснуть, ругая себя за то, что пусть не друга, но в какой-то степени близкого человека она сделала врагом. Как из Наташки, как из матери. Даже как из той студентки.
13
Сержант Осадчий приходил почти каждое утро, всегда свежевыбритый, в чистом подворотничке, в потертой стеганке и ватных шароварах, в старенькой, но ладной и аккуратной солдатской ушанке. И весь он, собранный, немногословный, казался не бойцом самой опасной профессии - разведчиком, а домовитым, пожалуй, даже прижимистым мужиком, собравшимся в город, на базар.
Лариса его невзлюбила, и сержант сразу заметил это, но не рассердился. Наоборот. Когда он смотрел на нее, его острые маленькие глазки под мохнатыми, нависшими бровями сверкали весело и насмешливо, а под густыми, вислыми усами, в самых уголках всегда плотно сомкнутых губ, теплилась улыбка.
Стоило ему показаться на пороге, степенно снять ушанку и потянуться к кружке, чтобы напиться воды - он всегда пил воду, как только заходил в помещение, - Лариса вскакивала, отодвигала общую кружку и сердито швыряла ему ковшик, из которого девчата умывались. Осадчий брал ковшик, споласкивал и, напившись, обязательно говорил:
- Не-ет, однако, ты, девка, из семейских…
- Привязался, черт косолапый! - Осадчий действительно на ходу слегка выворачивал внутрь ступни ног. - Говорю - крещеная. Православная.
- Семейские тоже крещеные.