Накал ненависти в голосе так силен, что меня начинает трясти, вот-вот изо рта польется пена, как у бешеного пса.
- Рраа!
Штык впивается в резину и глубоко входит в дерево на том уровне, где у врага должно быть горло. Привычный отработанный рывок вверх-вниз и назад высвобождает застрявшую сталь.
- Добей! - беснуется голос.
Короткий, почти танцевальный подшаг, и приклад автомата обрушивается на "голову" врага сбоку, туда, где должен быть висок.
- Семь, тридцать восемь, время по последнему, - буднично без всяких эмоций сообщает голос. - Есть норматив на "удовлетворительно".
Внезапно ослабшие ноги отказываются держать мое тело, и я медленно оседаю, крепко обнимая только что убитый мною столб.
* * *
- Понимаешь, сейчас армия в полном загоне, продали, предали и разворовали все, что только можно. Но, поверь мне, это не потому, что мы такие плохие и бестолковые. Это политика, и идет она сверху, кто-то имеющий реальную власть и деньги отчаянно не хочет, чтобы мы оставались реальной силой, способной решать свои задачи. Посмотри вокруг, пока мы пластались и лезли из кожи вон, недосыпали и недоедали на службе, другие более хитрые и ловкие неплохо устроились в жизни и теперь открыто смеются над нами. Не понимают только, что их благополучие вопрос времени, не станет нас, и придет бородатый мужик с автоматом. А с ним не договоришься, ему не отмусолишь взятку и не отмажешься с помощью адвоката. У него есть автомат, а у тебя нет, зато у тебя есть квартира, машина и счет в банке, а у него нет. И если тебя не защищает твоя армия, которую ты сам помог растоптать, то итог вашей встречи, по-моему, вполне ясен.
Девушка зябко передернула плечами, на миг представив, что мрачное пророчество ее друга сбылось.
- Ты все правильно говоришь, но объясни, почему именно ты должен за копеечные деньги рисковать своей жизнью? Ты уже достаточно прослужил, отдал "священный долг", наверное, пора и о себе подумать. Ты же умный, молодой парень, многое знаешь и умеешь, тебя в любую фирму возьмут на работу не задумываясь. И это будет нормальная работа с выходными не раз в месяц, а каждую неделю, с нормированным рабочим днем и достойной зарплатой. Пусть теперь другие отдуваются.
Парень в ответ только усмехнулся углом рта.
- Отдуваются - это ты хорошо сказала. Проблема в том, что мы не отдуваемся, а делаем то, что должны, и не какой-то определенный срок, а до тех пор, пока можем. Сегодня плюну и уйду я, завтра Сашка с третьего батальона, потом еще кто-нибудь, а потом не останется никого. А ведь наша профессия - хранить и защищать. Кто же будет это делать? Никто? Вот тогда и явится мужик с автоматом. А мы ведь защищаем не только быдляк, прожирающий ворованные бабки и с хохотом тычащий в нас пальцем, этих как раз не жалко. Есть ведь еще миллионы людей, хороших и не очень, молодых и старых, которые просто хотят жить в мире и покое. Они слабы и неумелы, они не могут убить врага и отстоять свой дом, а мы можем нас этому очень хорошо научили.
- Не понимаю, как можно так возвеличивать профессию, смысл которой в том, чтобы больше и лучше убить людей? Быть своего рода узаконенным киллером…
- Это ты сейчас не понимаешь, потому что живешь в своем спокойном и тихом мире, в котором никто не может сделать тебе столько зла, что за него нужно убить. Когда я шел в военное училище, о перспективе стать узаконенным убийцей тоже не задумывался. Первый раз я кое-что на эту тему понял только в конце первого курса. Тогда у нас шла тренировка по рукопашному бою, и инструктор сказал интересную фразу: "Наша профессия - убивать людей, и я попытаюсь научить вас делать это наиболее эффективно". Не известно как оказавшийся в спортзале замполит, сразу вскинулся, мол, не людей мы должны убивать, а врагов. Инструктор молча покивал соглашаясь. А потом тихо пробормотал, глядя куда-то вдаль: "Враги, они тоже люди…" Замполит сделал вид, что не услышал. Так вот, наш инструктор был советником на войне в Мозамбике и попал к нам после ранения, а замполит, как закончил наше же училище, так в нем и остался служить и ничего другого не знал и не видел.
Девушка промолчала, но подвинулась ближе к парню и положила голову ему на плечо. Тот, казалось, ничего не заметил. Он вспоминал и говорил больше для себя, чем для слушательницы. Просто облекал в слова мысли и образы, всплывающие в памяти.
- Первый раз я увидел смерть на третьем курсе. Кто-то может назвать это убийством, кто-то казнью, все зависит от того с какой стороны смотреть. Курсантами мы часто ходили в караул на гарнизонную гауптвахту. А там сидел очень разный контингент, от обычных дисциплинарников, любителей выпить, погулять и подерзить начальству, до настоящих преступников, совершивших серьезные преступления. Мы их охраняли, возили в суд и на следственные эксперименты. Вот и в тот раз мы должны были отконвоировать в суд солдата с танкового полка, который дезертировал из армии, два месяца бродяжничал и за это время успел нацеплять себе несколько уголовных статей. Не скажу точно, что там был за букет, вроде несколько краж и грабеж. Но самым главным была попытка изнасилования несовершеннолетней девушки, в этот момент его и взял ментовской патруль оказавшийся неподалеку. По всем правилам с такими тяжелыми статьями он должен был сидеть в СИЗО, а не у нас на губе, но почему-то его определили к нам. И нашему караулу выпало везти его в суд. Я был старшим конвоя, а со мной еще два парня: Алекс - здоровый, жесткий мужик, разрядник по рукопашке, и Дегустатор - полная его противоположность, рыхловатый, заплывший жирком, добродушный…
* * *
Такой мерзкой погоды не было давно. Вообще недолюбливаю позднюю осень, за общую унылость, постоянную слякоть и грязь, а если к этим прелестям добавляется еще пронизывающий до костей сырой ветер и всепроникающая холодная морось, сыплющаяся с неба, то погоду иначе как мерзкой не назовешь. Покрытый тентом армейский "шишарик" фыркнув напоследок простуженным мотором, тормознул около здания прокуратуры. Всё, приехали. Я в каком-то заторможено-вялом оцепенении наблюдаю за тем, как Дегустатор неуклюже переваливается через борт. Вот его ботинки глухо стукают об асфальт. Я киваю Алексу, давай мол. Говорить лень, двигаться тоже. Алекс грубо, так что тот падает на колени посреди кузова, толкает в спину сидящего рядом с ним "ареста".
- Выходи, урод! Твоя остановка.
В ответ ему достается злобный и одновременно затравленный взгляд подконвойного.
"Арест" еще тяжелее, чем Дегустатор преодолевает закрытый борт кузова. Его руки стянуты хитрой самозатягивающейся петлей брючного ремня, что не слишком положительно сказывается на гимнастических способностях. Дегустатор, стоящий внизу, даже не думает как-то помочь арестанту, его скорее забавляют неловкие попытки последнего не спикировать с борта мордой вниз. Наконец шлепок упавшего тела и сдавленный матерный всхлип извещают нас с Алексом о том, что подсудимый рядовой Российской армии Горшков достиг поверхности земли. Пора и нам. Черт, как не хочется. В мозгах полнейшая апатия, сейчас бы завалиться на топчан под теплый бушлат и спать, спать, спать… Чертова осень.
За машиной вдруг начинается непонятная возня, доносится хлесткий звук удара. Я еще не успеваю сообразить, чтобы это все могло значить, как по ушам бьет крик Алекса: "Арест бежит!". Одновременно его сильное тренированное тело взмывает над бортом в почти балетном прыжке. Осенняя расслабленность сыграла со мной злую шутку, я реагирую на случившееся с опозданием секунды на две, плюс изначально сидел в глубине кузова. Когда я спрыгиваю на асфальт, "арест" уже метрах в пятидесяти, несется по улице не разбирая дороги и всё увеличивая скорость. Алекс отстает метров на двадцать, но уверенно сокращает дистанцию. Боковым зрением фиксирую Дегустатора, тот тянет с плеча автомат и в полголоса цедит сквозь зубы уставную формулу: "Стой, стрелять буду!". Не отвлекаясь на него, проскакиваю мимо и несусь, расплескивая лужи вслед за Алексом. В голове настойчиво бьется мысль, о том, что Дегустатор полный кретин, мало того, что вообще позволил "аресту" бежать, так теперь еще и предупреждение произносит почти шепотом, услышат его, как же! Ботинки выстукивают барабанную дробь, еще быстрее, не уйдешь, урод! Алекс уже почти рядом, еще чуть-чуть, еще рывок… Неожиданно перед глазами всплывает текст инструкции:
"Арестованного, совершающего побег, конвойный предупреждает окриком: "Стой, стрелять буду!". При неподчинении этому требованию конвойный применяет по нему оружие".
"Применяет по нему оружие! ПРИМЕНЯЕТ ПО НЕМУ ОРУЖИЕ!!!" - молнией проносится в мозгу. Он что, собрался стрелять? Посреди города! Придурок! Зачем, и так достанем?!
По инерции пролетаю еще несколько шагов и разворачиваюсь. В этот момент и грохает выстрел. Не успел… Как в замедленной съемке мучительно долго неловко кувыркнувшись падает "арест". Готов, без сомнений, даже с такого расстояния вижу быстро расплывающееся из-под затылка бардовое пятно. Подбегаю к Дегустатору, вырываю у него из рук автомат, кажется, еще матерю его на чем свет стоит и вдруг натыкаюсь на совершенно спокойный даже какой-то безмятежный взгляд его голубых глаз. Это так нелепо, что я даже перестаю осыпать сослуживца ругательствами, он только что застрелил человека и никаких эмоций.
И только тут до меня начинает доходить, разрозненные куски на которые в горячке не обратил внимания складываются в единое целое. У Дегустатора ни царапины, какой бы рохлей по нашим меркам он не был, но уж один на один против "ареста" продержаться несколько секунд пока мы не выпрыгнем из кузова смог бы. Потом это формальное предупреждение, положенное по закону, но сказанное так, чтобы предупреждаемый наверняка не услышал. И, наконец, сам выстрел в тот момент, когда мы с Алексом уже почти достали беглеца. Догадка в буквальном смысле обжигает, я в инстинктивном ужасе отшатываюсь от убийцы и задаю совершенно дурацкий вопрос:
- Ты что, специально его убил?
Он кривит губы в жалкой гримасе, только сейчас замечаю, что они дрожат, а над верхней мелким бисером высыпали капельки пота. Резко встряхиваю его за плечи.
- Придурок, ты что наделал?! Ты его специально пристрелил! Ты! Его! Специально!
Я уже не спрашиваю, а утверждаю, с каждым словом тряся мягкое, как тряпичная кукла тело все сильнее.
- Не должны такие жить… - наконец произносит Дегустатор, отводя глаза в сторону.
И неожиданно жалко шмыгнув носом, добавляет:
- У меня сестренка младшая растет…
Я разжимаю руки. От здания прокуратуры к нам уже бегут люди.
* * *
Парень замолчал и потянул внезапно озябшие руки к костру, к живому теплу огня. Девушка несколько минут терпеливо ждала продолжения истории, не решаясь тревожить внезапно задумавшегося рассказчика. Наконец молчание стало таким невыносимо неловким, что она решилась:
- А что было дальше?
- Дальше? Дальше все как обычно… Прокуратура признала действия Дегустатора правомерными и отказала в возбуждении уголовного дела. Мы целый месяц сидели на казарменном положении, потому что "арест" оказался местным, откуда-то с области, и городской Комитет солдатских матерей просто взбеленился. Нам устраивали митинги протеста и пикетирование училища. А потом все как-то само собой успокоилось. Вот такая история.
Парень не стал рассказывать про то, как изменилось отношение к Дегустатору после этого случая. Как с опаской и брезгливым интересом общались с ним преподаватели, знавшие или подозревавшие правду, как уменьшился круг его друзей и приятелей. Да и личный позывной теперь у него был не Дегустатор, а Палач, а это уже говорит о многом.
А еще парень думал о том, что им, курсантам конца 80-х, последним солдатам Империи, как они в шутку себя называли, так или иначе всем довелось попробовать смерть на вкус. Слишком много на их долю выпало разборок на окраинах бывшей великой страны, да и в центре дело обстояло не лучше. Он вспоминал себя в такие моменты: когда нажимал на спусковой крючок, захлебываясь от страха и ненависти, страстно желая убить, чтобы самому не быть убитым, и, наоборот, когда голова оставалась ясной и холодной, а мозг трезво просчитывал варианты выполнения боевой задачи. Но в любом случае он всегда действовал по приказу, а приказ, как известно, снимает половину страха и девяносто процентов сомнений. А вот так, как Дегустатор, самому приговорить человека, взвесить тяжесть его проступков и решить - такой жить не должен…
Размышления вновь перебила девушка:
- А что с ним было дальше, с этим Дегустатором?
- Дальше? - парень растеряно улыбнулся, не сразу поняв, что у него спрашивают. - Я тебя, наверное, разочарую, но ничего особенного. Выпуск. Служба в глухом дальневосточном гарнизоне до конца первого контракта. Потом он уволился и открыл маленький магазин. Сейчас торгует компьютерами. Женился на своей продавщице, толстой и некрасивой, она ему родила дочку. Я как-то был у него в гостях, он мне обрадовался, очень хорошо встретил. Только, сразу же, как жена вышла на кухню, предупредил меня, чтобы я не вздумал рассказывать о том случае. Я и не собирался…
* * *
Ночь властно вступала в свои права. На потемневшем небе прорезались первые пока еще бледные звезды. Костер догорал, изредка огрызаясь последними сполохами пламени. Девушка спала, уютно свернувшись калачиком, и положив голову на колени парню. Тот задумчиво перебирал в беспорядке разметавшиеся длинные волосы и от этих простых, но исполненных тихой нежности прикосновений девушке во сне хотелось мурлыкать, как кошке, которую гладит любимый хозяин.
Парень следил за догорающим огнем. Во вспыхивающих алых языках ему чудились лица друзей, врагов и просто знакомых, он медленно, но верно погружался в воспоминания, которые непрошенными гостями подкрались под покровом тихой летней ночи. В них рычала и лязгала бронетехника, сухо щелкали выстрелы, и горела маленькая горная деревушка, а чьи-то крепкие и надежные руки под аккомпанемент свирепой матерщины тащили его обмякшее тело за придорожный валун, в сторону от зоны обстрела. И на границе между страшной закатной сказкой и явью он уже не мог четко определить, что из виденного было на самом деле, а что услужливо дорисовало воображение. А над всем этим, как бывает только во сне, когда образы накладываются друг на друга и разные события и явления вдруг непостижимо сходятся в одной точке, горел текст Присяги. Не теперешней присяги из двух строчек, а другой настоящей, которую он принимал нескладным лопоухим юнцом. "Я всегда готов по приказу моей Родины, Союза Советских Социалистических Республик, выступить на защиту ее интересов…". "Ты все правильно сделал, ты молодец", - шепотом твердили светящиеся буквы, рождая ощущение спокойной умиротворенности в соскальзывающем в пропасть сна сознании.
Девушке тоже снился сон, и она тихо и светло улыбалась, прижимаясь щекой к сильному мужскому телу. В ее грезах плыли волшебные аккорды Мендельсона, кружились в вальсе пары, и шуршало белое подвенечное платье. Парень тоже был там, но выглядел он не привычно замотанным и уставшим с черными кругами под глазами, а веселым и жизнерадостным. И одет был не в пятнистую робу, а в какой-то до невозможности элегантный не то фрак, не то смокинг, девушка слабо разбиралась в таких вещах. Она знала только, что от этой волшебной перемены произошедшей с любимым ей немыслимо хорошо, и теперь так будет всегда, он будет принадлежать только ей, будет всегда рядом и никакая "служебная необходимость" не заставит его чуть свет уходить из дома и затемно возвращаться.
* * *
Благословенна будь, Любимая Женщина! Такая чужая и непонятная, такая близкая и родная. Та, которую не волнуют наши Долги и Обязанности, наши тайные страхи и комплексы. Мир которой живет только для двоих и выражается одним словом - любовь. Наивная и слабая и вместе с тем интуитивно знающая великую тайну жизни, по сравнению с которой все наши войны, бизнес, дела и соревнования не имеют никакого значения. Наша потерянная и вновь обретенная половинка, последняя соломинка оставшаяся нам, чтобы удержаться в засасывающем водовороте придуманных нами же правил и амбиций. Как хорошо, что ты есть, что с тобой можно говорить обо всем на свете, выплескивать горечь и боль, радость и счастье. Быть самим собой и не носить тщательно сочиненную маску "настоящего мужчины". Как хорошо, что ты существуешь, ведь только ты можешь на время приостановить вечный мужской бег по кругу, называемый выполнением Великого Долга, неважно перед Родиной ли, перед фирмой - мужчина всегда найдет того, кому должен.
Если бы не было тебя, мы давно уже перерезали бы друг другу глотки. Будь же счастлива наша более мудрая половинка, и пусть подаренная тобой любовь всегда возвращается обратно.
Зверобой
Майор Старченко был личностью легендарной. В Вооруженных Силах есть несколько типов офицеров: блатные карьеристы - люди не слишком приятные и весьма опасные в обращении, честные служаки - простые как металлический рубль, скучные и пресные, раздолбаи - рубаха-парни, которым море по колено, а есть офицеры особые - люди-легенды, о подвигах и делах которых еще долго после увольнения в запас старослужащие с восхищением рассказывают молодым зеленым лейтенантам. Наш сегодняшний рассказ именно о таком человеке.
Итак, майор Старченко, собственной персоной - невысокий плотный, с рыжими усами под Тараса Бульбу неспеша степенной и важной походкой движется на службу. А службу товарищ Старченко проходил не где-нибудь, а в научно-испытательном отделе одного из российских полигонов в Казахстане. Не то чтобы у него имелись какие-то склонности к военно-техническим наукам, а просто так сложилось по жизни. А если уж насчет наук, то о них майор Старченко имел весьма отдаленное понятие, как говорили на полигоне: "Научный сотрудник, толкающий науку в сторону". Почему в сторону? А потому что вперед ее родимую толкать не позволяют мозги, а назад начальство. Зато майор был признанным экспертом во всем, что касалось любых видов охоты и рыбалки, за что заслужил среди офицеров полигона почетное прозвище Зверобой. Собственно поэтому и держали его в научном отделе, шеф которого по совместительству являлся еще и председателем охотничьего общества на полигоне.
Однако вовсе не охотничьи подвиги сделали Зверобоя легендарной личностью, а способность к неожиданным приколам и розыгрышам, которые так и сыпались из него на радость, а порой и на горе окружающим. Впрочем, судите сами.