* * *
Блиц и его проводник вскоре стали грозой для всей округи. Их прогулки превратились в экспедиции за добычей и всегда оканчивались собачьим трупом.
Улицы, по которым они проходили, были пустынны, как проходы между чумными бараками. Может быть, потому, что с улиц быстро исчезли все собаки, Блиц расширил поле своей деятельности.
У женщины пропал ребенок из коляски, которую она оставила у калитки, и никто так и не узнал, куда он делся. Подозрения можно было высказывать только шепотом, ибо никто ничего точно не знал. Но если бы этот шепот раздался одновременно из всех уст, он слился бы в страшный вопль:
- Это пес!..
И теперь мамаши стерегли своих младенцев с таким же трепетом, как владельцы собак - своих питомцев. Вот почему получилось так, что на протяжении нескольких дней Блицу ни разу не удалось ничем поживиться.
Прогулки вышли далеко за пределы района "На Шетршилке", и молва о зловещем волкодаве распространялась все быстрей.
Блиц требовал своего и давал почувствовать Керну свое неудовольствие. Иногда он строго и недовольно поглядывал на проводника, и в его взгляде можно было прочесть, что долго ждать он не намерен.
Однажды, когда они вместе возвращались с неудачной прогулки и Блиц слишком явно выражал свое недовольство, герр Керн заметил в окне одного коттеджа белого пуделя с головой, повязанной пестрым платочком, концы которого торчали в разные стороны. Герр Керн остановился и смачно выругался.
- Ты видишь, Блиц, это бесстыдство? Клянусь всеми красными карликами, этот пудель, Блиц, будет твой!
Он вышиб калитку и взлетел по ступенькам к дверям. Но напрасно он звонил, бил ногами и дергал ручку.
К его бешеным ударам вдруг присоединился бой часов на башне недалекой церкви. Они били медленно и спокойно, трагически-серьезно и умудренно; их нельзя было не услышать. Этот глубокий металлический тон успокаивал и предостерегал - он будто несся из прошлых времен прямо в будущее. И жалкое присутствие бешеных ударов Керна в этом измерении времени предстало во всей своей наготе и бессмысленности.
Герр Керн будто внезапно осознал свое безумие в этой дисгармонии мудрых колоколов и яростного стука. Он сбежал по ступенькам вниз и поспешил домой, сопровождаемый Блицем.
* * *
Оскар Керн был человеком инициативным, и голова его была набита оригинальными идеями, хотя на остроумие он претендовать никак не мог. Впрочем, и люди ограниченные и нищие духом также могут быть по-своему оригинальны.
Керн как будто что-то недопонял или неправильно понял в своей роли проводника собаки: его служебное рвение иногда проявлялось в таких нелепых идеях, которые могли зародиться лишь в мозгу, чуточку сдвинутом.
Ужас, который он распространял вокруг себя, вызвал молчаливую панику, когда однажды в квартале "На Шетршилке" на телеграфном столбе напротив коттеджа, в котором жил пес со своим товарищем, появилось некое объявление.
В бумаге выражалось удивление и неудовольствие по поводу того, что все собаки, бегавшие до сих пор по улицам самостоятельно или в сопровождении своих владельцев, внезапно исчезли. Этот обман, однако, раскрыт имперскими вооруженными силами, которыми установлено, что и сейчас имеется в наличии много собак, хотя на первый взгляд кажется, что никаких собак нет. Эти собаки спрятаны и содержатся взаперти своими владельцами. Собакам возбраняется свободное передвижение. Это безобразие более терпимо быть не может! Всем владельцам собак предлагается в течение трех суток явиться в дом номер 94 по Северо-Западной улице вместе с собаками, вопрос о которых будет решен на месте.
Воззвание было без подписи. Может быть, герр Керн внезапно испугался чего-то, а может быть, он просто забыл подписаться.
Так или иначе, но только никто не явился. Керн ждал день, ждал два. Блиц бунтовал и с яростным лаем бросался на своего господина.
На третий день кто-то постучался в двери. Это был мужчина с собакой. Собственно, не просто мужчина, а господин. Кругленький, толстенький, как бочонок, кровь с молоком, вернее сказать, с салом. Пан Войтишек. Он улыбался так широко, что щеки его растянулись и за ними показались как будто бы две другие, уже маленькие, щечки. Он нес на руках дрожащую собачку, с немыслимо тонкими ножками, похожую на смешного щенка охотничьей породы, с обезьяньей головкой, выпученными глазками и хвостиком, похожим на дождевого червяка.
- Прошу извинить меня, что я пришел к вам столь поздно, - начал пан Войтишек сладким голосом, утирая носовым платочком пот со лба, - я только-только вернулся из поездки. Читаю приказ, хватаю Лилинку на ручки и бегу - выполняю приказ, приношу свою любимицу на алтарь отечества…
- Такую дерьмовую сучку! - сплюнул Керн.
Толстячок оскорбился:
- Это прекрасная собака, только немного туговата на ухо…
- А остальные? - набросился на него Керн. - Сколько мне их ждать? Мой приказ… я что, отдавал его телеграфным столбам?
- О-о! - Господин сложил свои жирные губы трубочкой, словно хотел чмокнуть Керна. - Они не придут, сударь, я знаю, они не придут! Пан Вобецский, сосед, держит японского спаниеля, но говорит, что лучше удавит его собственными руками, нежели даст слопать германскому монстру, а пани Коутова получила в наследство великолепную борзую, голую, мексиканскую, щеночек совсем, но увезла ее в Прагу - такая шептунья она, ох, ну а пан Болеслав, у того толстая дворняга…
- Хватит! - рявкнул Керн. - Я знаю, тут все, как один, изменники!
- Но я, сударь, ваш покорный слуга, и я докажу вам свою преданность, я перепишу для вас всех этих шептунов, у которых дома есть собаки и…
В эту минуту щелкнула ручка, дверь отворилась. На пороге стоял Блиц. Глаза его были сонные. Он широко зевнул, раскрыв красно-черную пасть, как будто хотел вывернуться наизнанку.
Керн схватил собачонку и швырнул ее на пол. Лилинка задрожала, как иногда дрожит изображение на экране в кинотеатре. Толстяк запричитал масляным голосом:
- Лилинка, куколка моя, страдалица моя маленькая…
И случилось чудо: Блиц только приблизился к собачке и любезно обнюхал ее. Потом шутливо толкнул Лилинку в бок, так что она кувыркнулась и начала страшно верещать, как если бы ее поднимали на вилы. Блиц, изображая глубокое презрение, отошел от этой жалкой рухляди. Толстяк радостно захлопал в ладоши и в тот же миг ощутил прикосновение собачьих клыков на икре.
Он отчаянно вскрикнул, но господин Керн и бровью не повел.
В растрепанных чувствах и разорванных штанах убрался пан Войтишек восвояси.
- Ну, Блиц, хорошо ты его отделал! - отдавая должное псу, произнес Керн. И тут на полу позади себя услышал противный высокий лай. Это Лилинка, подумать только, прыгала на Блица.
Керн выругался, брезгливо схватил собачку за лапку, размахнулся и выбросил ее через окно на улицу.
* * *
После этого эпизода не один день прошел в напрасном ожидании. Герр Керн выходил на пустынные улицы, где не было ни людей, ни собак. Он решил, что прежде всего отправится в тот коттедж, в окошке которого видел пуделька, повязанного платочком. Но он не мог сориентироваться. Он бегал по улицам от одного дома к другому, но никак не мог припомнить, из какого коттеджа и из какого окна смотрел тот пудель. Все домики похожи один на другой.
А когда он решил, что начнет их прочесывать по порядку, один за другим, сапогом отпирая запертые двери, то неожиданно обнаружил, что Блиц уже не бежит с ним рядом. Он хлопнул себя по лбу. Ведь Блиц мог бы взять след и ввести его во все эти логова изменников. Там Керн сразу же смог бы уличить их в жульничестве, поймать с поличным! Как это он сразу не сообразил?
Он звал его, бегая снова и снова по улицам и соединяющим их проулкам, но Блиц будто провалился сквозь землю. Измученный и затравленный, Керн, видя тщетность своих усилий, под вечер потащился домой. Он тешил себя надеждой, что Блиц уже там, что в крайнем случае пес вернется домой ночью. Пока же пусть он где-нибудь утолит свой голод, вонзит клыки во что-нибудь живое, укротит беспокойную кровь.
Но Блиц не вернулся ни ночью, ни утром. Едва рассвело, Керн выскочил из дому, решив поднять на ноги всю Шетршилку при помощи СС и гестапо. Но, спустившись по ступенькам, он услышал, как кто-то протяжно и жалобно скулит.
Под окном лежал пес. На первый взгляд это даже не был Блиц. Керну пришлось обойти его кругом, чтобы удостовериться: да, это Блиц. Вернее, то, что от него осталось. Его тело представляло собой сплошной ком крови и грязи. Почти оторванное ухо висело на волоске. На загривке, на спине были вырваны куски шкуры. Одной задней ноги не было. На морде пса застыла кровь, которая, возможно, принадлежала врагу, если не была его собственной. Он выглядел как после схватки с барсом…
Пес медленно повернул голову к своему хозяину и жалобно заскулил. В глазах его застыл ужас, а от шкуры исходил невыносимый тошнотворный запах.
- Блиц! - зарыдал он в отчаянии и заломил руки. - Это ты? Кто посмел это сделать? Скажи, скажи хоть словечко, и моя месть разрубит его на две половины!
Но пес отвечал лишь воем. В этом выражении собачьей боли было, конечно, указано и место драки, и соперник, и все ужасы борьбы. Но Керн не умел перевести это на человеческий язык. То, что случилось там, где-то на дне этой ночи, навеки осталось собачьей тайной.
* * *
Все заботы о Блице оказались напрасными. Керн вызвал военного врача, как будто бы дело касалось человека, а не зверя. Потом уж пришел ветеринар, промыл раны псу, перевязал, поставил градусник и ушел.
А Блицу день ото дня становилось все хуже. Он совсем не жрал, а в глазах его по-прежнему стоял ужас. И целые ночи напролет он выл, в то время как Керн взывал к богу, умолял его, заклинал и грозил небу кулаками. Все зря. Настал день, когда Блиц напоследок тявкнул и сдох.
Через несколько дней обитатели соседних коттеджей имели возможность наблюдать прелюбопытное зрелище. У всех окон, выходящих во двор и в сад, стояли люди, Толпа людей стояла и на улице у забора. Все смотрели на человека в высоких сапогах, без фуражки, в парадной форме СС: он разбегался через весь двор и бросался на каменную стену, ударяясь об нее головой. При ударе на его груди каждый раз вздрагивал Железный крест и медали с выбитой на них собачьей головой. Стена уже вся была забрызгана кровью, голова разбита, но человек снова и снова разбегался и, как баран, ударялся головой об стенку.
Зрители в ужасе оцепенели. Они не дышали, отворачивались, но никто не хотел помешать этому. Хмурая тишина сопровождала этот последний акт драмы безумия.
И все же нашелся некто, рассудивший, что это зрелище является оскорблением и унижением имперских вооруженных сил. Это был пан Войтишек - владелец дрожащей Лилинки. Он помчался в штаб СС, и двойной подбородок его подскакивал на бегу. Вскоре пришел и приказ: очистить квартал, зашторить окна. Кто покажется в окне, будет застрелен!
Пятеро солдат в зеленой форме проникли во двор… Но поздно.
Таков конец этой истории. Кое-что в ней придумано, но не все. Был такой человек, был такой пес. Район "На Шетршилке" - это вам ни о чем не говорит? И стена тоже была, но только где-то на другом конце Праги. И кровавые следы на ней рассказали о другой трагедии другого герра Керна.
Но грозы и дожди, снега и годы смыли уже этот позор…
Иржи Марек
Бойцы идут ночами
Какое облегчение может принести ночь! Она милосердно прикрывает раны, видимые на свету, гасит тени, погружает весь край в глубокий колодец, где человек теряется, как камень, падающий на дно.
Неужели были времена, когда мы убегали от темноты в освещенные комнаты, тянулись к свету уличных фонарей, а дома ставили на стол лампу и садились в круг ее света? А сегодня мы с нетерпением ждем ночного мрака!
Едва сгустились сумерки, группа Бартоша тронулась в путь. Шли через поле гуськом, с большими интервалами. Идти было нелегко, потому что последний не видел первого и должен был все время следить за своим соседом, чтобы не отстать и не сбиться с пути. Не раз приходилось ложиться, когда вдалеке на шоссе показывалась машина со светящимися фарами, лучи которых на поворотах, описывая широкую дугу, пронизывали мрак ночи.
- Ездят со светом, не боятся, - прошептал Маслов. - Наши самолеты далеко. А цель неплохая… хоть бы и для наших автоматов.
Группа шла охотно, люди радовались быстрой ходьбе, которая разогревала кровь. Все даже вспотели. Сырая одежда неприятно липла к телу. Ветер дул то в лицо, то в спину. Было вольготно идти темной ночью, когда не нужно остерегаться на каждом шагу. Федор по-мальчишески размахивал руками.
- Лучший способ согреться, - объяснил он, заметив удивленный взгляд Лишина. - Сибирский!
Они шли по узким межам, чтобы не оставлять лишних следов, и это был трудный путь, потому что приходилось возвращаться, пересекать пашни и идти лощиной, потом опять шагать по пустым полям и косогорам - вверх и вниз, вверх и вниз. Словно покачиваясь на волнах земли, они понемногу продвигались к заветной цели.
Ночь стояла темная, беззвездная, а двигались они по малонаселенной местности (где-то вдали виднелись огоньки деревень или едкий дым неподвижно висел в сыром мартовском воздухе) и поэтому вскоре пошли не гуськом, а тесной кучкой.
- Сегодня мы сделаем большой переход, может быть, последний, - сказал Лишин и замолчал, ожидая, что поручик подтвердит его слова.
- Будем надеяться. Но до цели еще не доберемся. - Бартош предостерег товарищей от самоуспокоения, зная, что нет ничего хуже, чем разочарование.
- А завтра? - спросил Федор, пытаясь все-таки внести ясность.
- Не знаю. Все зависит от обстановки. Может быть, завтра, может, послезавтра. А ты, Маслов, как себя чувствуешь?
- Хорошо.
Но Маслов лгал. Он почти совсем охрип, и у него был жар. Ах как это глупо: солдат, а простудился, как старая бабка! Но что поделаешь? Маслова бросало то в жар, то в холод.
Они дошли до большого леса и зашагали по опушке. Лес и ночь… "Не будем неблагодарными, что нам еще нужно? Немного еды мы всегда раздобудем".
Маслов кашлял, уткнувшись в рукав.
Если бы Бартош вел дневник похода, он записал бы сегодня два слова: "Стало легче". И это было бы правдой. Вспомнить только, какой опасности они подвергались в рощице у шоссе! Слава богу, все обошлось.
Лишин сказал, словно угадав его мысли:
- Никогда не забуду, как мы лежали у немцев под самым носом. Знали бы они, что до партизан рукой подать! Когда-нибудь расскажу об этом Кате, небось не поверит.
- Кому расскажешь? - спросил Федор.
- Кате, - не без гордости ответил Лишин.
- Когда-нибудь… - с легким вздохом произнес Федор, и это прозвучало так, словно он хотел сказать: "Никогда мы этого не дождемся!"
"А сегодня еще никто не вспомнил об Иване, - подумал Бартош. - Конечно, его не забыли, но как-то не было времени поговорить о нем. Хорошо все-таки, что его не было с нами в той рощице!"
Они подошли к какому-то пруду. Бартош решил сделать привал, забрался в кусты со своей картой и фонариком и прикрылся шинелью. Он убедился, что группа прошла изрядный отрезок пути. Об этом кроме карты говорила еще и усталость, от которой ныли ноги. "Мы хорошо продвигаемся, хотя и не всегда выдерживаем нужное направление". Когда идешь по открытой местности, лучше сделать крюк, чем лишний раз пересекать шоссе и подвергаться риску. У Бартоша был правильный план - идти не прямо к цели, а в обход и потом одним переходом выйти на условленное место. Таким образом они минуют все крупные селения. "Но не надо говорить об этом плане товарищам, они, может быть, не поймут, что задержка на один день будет нам на пользу".
Лишин и Федор отправились на разведку и скоро вернулись.
- Там какой-то домик. На деревню не похоже, скорее хутор. Дальше мы не пошли, в доме еще не спят, и кто-то ходит рядом.
Бартош мысленно представил себе карту. Нет, около пруда не обозначена никакая деревня.
- Домик, говоришь? Надо мне на него поглядеть. Маслов будет замыкающим, чтобы не выдал нас своим кашлем.
Они пошли вперед и вскоре увидели стену домика. Дальше Бартош тронулся один. Домик, судя по всему, был новый, недавно построенный, двор огорожен забором. Это, конечно, хутор, но… Бартош колебался. В углу садика он заметил высокий шест с антенной. Может ли быть у чехов радио? Он никак не мог вспомнить. Когда-то он слышал, что приемники реквизированы. Но у кого? Надо самому выяснить, кто живет в этом домике. В случае чего товарищи успеют скрыться. Кстати, если в домике только один немец, Бартош и сам справится с ним.
Он подошел к запертым воротам и услышал, как в домике открылась дверь. Сноп света упал в темноту. Человек вышел во двор и стал что-то искать в углу, потом выпрямился.
- Здесь нету! - крикнул он по-чешски.
"Чех!" - обрадовался Бартош. Но показываться было еще не время. В домике послышались шаги, в освещенных дверях появилась женщина.
- Посмотри около крольчатника. Да возьми фонарь.
Она закрыла дверь. На крылечке остался небольшой фонарь с желтым огоньком. Мужчина взял его и снова пересек двор. Тут только Бартош выглянул из-за забора.
- Погодите минутку!
Человек вздрогнул, прикрыл рукой фонарь, чтобы свет не бил ему в глаза, и подошел ближе.
- Кто это? - И отступил, увидев в темноте военную ушанку.
- Вы, верно, догадались, кто я? - дружески спросил Бартош.
Человек поставил фонарь на землю и подтянул пояс.
- Да, догадался.
- Я не один. Нам нужна ваша, помощь. Мне и моим товарищам. Вы ведь чех?
- Да.
- Наверное, крестьянин?
- Нет, рабочий.
- Тем более. Вы не откажете в помощи людям из России?
- Само собой, не откажу. Но вы-то…
- Я-то, конечно, чех. А вот мои товарищи - русские.
- Ну что ж, добро пожаловать!
Человек подошел к калитке и открыл ее. Бартош соскочил с забора и вошел во двор. Удивительно, как он сразу проникся доверием к хозяину. Наверное, потому, что у того в глазах была радость, а совсем не испуг - редкий случай. И потом эти слова: "Добро пожаловать!"
- Где же остальные? Пусть идут сюда, - просто сказал хозяин. - Мы здесь одни, бояться нечего.
Бартош выглянул за калитку:
- Заходите!
Послышалось несколько осторожных шагов, но никто не подошел.
- Слышите? Заходите! - негромко повторил Бартош.
- Все? - послышался в ответ тихий голос. - А не опасно?
- Здесь хорошие люди, мы отдохнем у них.
Все неслышно вошли во двор. Хозяин провел их прямо в дом. В большой освещенной комнате стояла молодая женщина. Она смутилась и торопливо оправила юбку, когда муж подошел и что-то прошептал ей. Пораженная, она глядела на пришельцев, и испуг был ей явно к лицу. Бартош понял ее: она вдруг очутилась перед глазами нескольких мужчин, заросших, грязных, в шинелях, измазанных глиной, с прилипшей хвоей.
- Надеюсь, мы вас не испугали? - спросил он.
Она покачала головой и заставила себя приветливо улыбнуться.