- Садитесь, - пригласил хозяин. - Места всем хватит, мы тут живем только вдвоем… и еще ребенок, - не без гордости добавил он. - Совсем маленький, он спит там, рядом. Ну, скажите им, чтобы садились, сейчас мы вас покормим… Подай чего-нибудь, - обратился он к жене.
- А никто не придет? - вполголоса спросила она, кивнув в сторону двери.
- Кому же прийти? - не очень уверенно успокоил ее муж и повернулся к Бартошу: - Как вы оказались с ними?
Бартош коротко объяснил.
- А кто вас послал ко мне? Вацлав? Или вахмистр?
- Послал? Никто не посылал… Я не знаю ни Вацлава, ни того другого, о ком вы говорите. Мы сами пришли сюда.
- Странное дело! - Озадаченный хозяин уставился в пол. - Странно, что вы пришли сами. Что ж, видно, вы случайно попали по правильному адресу.
Русские сидели неподвижно, хозяйка быстро накрывала на стол, а рабочий рассказывал о себе:
- Я, понимаете, состою в партии, нас несколько человек, мы и теперь поддерживаем связь. Кое-что готовим, работаем потихоньку. Настанет время, тогда и ударим как следует… А теперь вот пришли вы. Я и подумал, что вас послал кто-нибудь из наших.
- Ведете работу? Значит, у вас есть связь с каким-нибудь центром?
- Есть. Но не прямая. Я на этот счет мало что знаю. Из нас только один человек поддерживает связь.
- А помогают многие?
- А как же! Группа у нас невелика, но помогают все. Через наш край проходит много пленных, а в последнее время еще и транспорты с заключенными из концлагерей. Немцы не знают, куда их девать, фронт все приближается, вот и перегоняют туда-сюда. Не так-то легко накормить их и помочь тем, кто сбежал. Делаем, что можем.
- А беглецов много?
- Хватает. С каждым днем все больше. Прятать их у нас нельзя - немцы все время вынюхивают. Мы отправляем беглецов в лес, там много наших, да и русские есть - те, что сбежали из плена. Вы, наверное, их встретите.
Он неторопливо рассказывал, и в сонной тишине перед Бартошем возникала картина подполья, созданного незнакомыми ему земляками, вооруженными только верой, и больше ничем.
Бартош положил хозяину руку на плечо:
- Вы не представляете себе, как я доволен, что мы попали к вам. Очень вы меня порадовали своими вестями.
Разумеется, нельзя было сказать хозяину о тревоге, которую испытывал Бартош, когда они во тьме шли по чешской земле в пустоте и безмолвии, от которых веяло страхом. Бартош, правда, надеялся, верил и убеждался, что есть чехи, которые не бездействуют. Вчера и сегодня он встретил таких. Они есть на каждом шагу. Бартош облегченно вздохнул и мысленно сказал себе: "Хороший, стойкий, отважный народ!" Потом обернулся к товарищам и коротко пересказал то, что услышал от хозяина. Он понимал, что местным патриотам нужна помощь, что их надо связать в прочную организацию. Это его, Бартоша, задача. Его манила мысль остаться здесь и сразу же начать работу. Эх, не будь приказа!.. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять.
В комнате запахло ужином.
- Мясо! - прищурившись, произнес Лишин тоном знатока.
Бартош засмеялся, на душе у него было легко. Но Федор и Маслов молчали.
- Что с вами?
Федор приблизил к нему лицо и тихо сказал:
- Неспокойно мне что-то…
- Хотел бы я знать почему.
- Лучше бы нам не сидеть в доме, - поддержал товарища Лишин.
Бартош покачал головой. "Видно, на товарищей подействовали наши ночные блуждания".
- Говорю вам, этим людям можно верить.
Услыхав, что поручик что-то говорит товарищам по-русски, хозяин вопросительно посмотрел на него.
- Я им о вас рассказываю.
- Они проголодались. Скажите им, что сейчас будет ужин.
Бартош только рукой махнул. Тишина повисла в комнате. За дверью вдруг послышался тоненький детский плач, и хозяйка поспешила в соседнюю комнату.
- Это наш мальчишка, - шепнул хозяин. - Плохо спит. У него режутся зубки. - И, чтобы успокоить русских, которые сидели как на иголках, повторил: - Дите… зуби…
Русские слушали серьезно, почти жадно. А когда ребенок умолк, Лишин сказал:
- Он говорит: зубы…
- Ну, ясно. Я понял, - улыбнувшись, отозвался Федор. - Когда у детей режутся зубки, без реву не обойтись. - И он громко и добродушно рассмеялся, вспомнив свою дочку.
- Дети - большая радость в доме, - сказал Маслов и тоже засмеялся. Ему захотелось коснуться своим большим грубым пальцем нежной щечки ребенка. Как все-таки это чудесно: даже сейчас, когда смерть под боком, родятся и растут дети, и можно испытать такое удовольствие - услышать детский крик.
Смеялись и Лишин и Бартош. Их смех заразил и хозяина, еще немного смущенного, и его жену, которая снова вошла в комнату. Лед был сломан. Русские - товарищи Бартоша - сейчас дружелюбно смотрели на хозяев.
"Черти вы этакие! - думал довольный поручик. - Совсем как дети! Крик младенца на них действует больше, чем уговоры командира".
Хозяйка поставила перед ними тарелки и стала накладывать еду. Ужин был обильный, хозяева не пожалели ничего для гостей, поставили все, что у них было. После нескольких дней сухомятки бойцы накинулись на горячую пищу, от одного запаха которой у них текли слюнки.
- Скажите еще, что вы не голодны! - подшучивал над ними Бартош, набивая себе рот. Товарищи добродушно щурились. Хозяева глядели на них и все угощали. Сами они не приняли участия в трапезе: им просто ничего не осталось.
Когда гости поели, хозяин положил перед ними несколько сигарет; это было встречено радостными возгласами. Потом он стал рассказывать Бартошу о положении в крае, о людях, которые были арестованы либо казнены. "Отдельные группы то и дело проваливаются, - думал Бартош, - видно, есть предатели". Хозяин пересказал ему все, что слышал от измученных голодом и издевательствами фашистов заключенных, сбежавших из проходивших мимо колонн.
- Хуже всего, что таким далеко не уйти. Они так ослабли, что не могут двигаться. Иной раз даже есть не могут от слабости.
- Я тоже видела таких, - прошептала его жена и вытерла слезы. - Такие худые, просто ужас…
- Ну, теперь людям недолго осталось мучиться. Сколько раз мне по ночам снилось, что я слышу советские орудия! - сказал хозяин.
- Скоро дождетесь, - кивнул Бартош.
- Знаете, иной раз я удивляюсь, что мы так долго выдерживали. Нас подбодрил Сталинград, без него мы бы пали духом. Нас, коммунистов, часто арестовывали. Я сам сидел полгода, но, на счастье, улик против меня не нашли. А большинство не вернулось из тюрьмы.
Бартош прикрыл глаза. "Когда еще до войны я выступал на митингах, я ведь и не думал, какую великую силу помогаю создавать! Это стена, на которую все мы опираемся… А сейчас эта сила в непокоренных остатках рабочей армии, бойцы которой снова и снова связывают нити подполья".
На стене хрипло пробили старенькие часы.
- Полночь, - сказал хозяин вставая. - Вы, конечно, хотите поспать?
- У вас? - удивился Бартош.
- А где же еще? Спать лучше под крышей.
- Верно. Но вы-то не боитесь? Рабочий пожевал губами:
- Я не робкого десятка. А уж если провалимся, заберу семью и уйду в лес. Несколько дней там выдержим… ждать-то уж недолго.
- Лучше ведите счет на недели, - улыбнулся Бартош и повернулся к товарищам, не желая решать без их согласия.
- Конечно, очень хорошо хоть раз выспаться под крышей, особенно для Маслова. Но надо быть готовым к любой опасности. В случае провала под угрозой окажутся и наши хозяева.
- У нас хватит патронов, чтобы защитить и их, - спокойно сказал Федор, а остальные кивнули. - Хуже, чем в той роще, не будет.
Бартош хотел было поддеть их: вот, мол, как быстро забыли о своей осторожности, но промолчал и только сказал:
- Значит, решено.
- Скажу вам откровенно: мы вас опасались, когда увидели вашу антенну, - сказал он хозяину после того, как сообщил ему, что они остаются ночевать. - Серьезно, очень опасались…
- Радио - это наши уши, - улыбнулся тот. - Без радио я не мог бы спокойно спать. Нам тоже грозила реквизиция приемника, в городе уже у всех отобрали. Но теперь им не до этого…
Лишив тем временем включил приемник.
- Если хотите, можем попробовать найти Москву, - сказал хозяин. - Сейчас нет передачи на Чехословакию, но попробовать можно. Что-нибудь да поймаем…
Он взялся за настройку.
- Вот где-то тут Москва.
Послышался треск, и через минуту слабо донеслась музыка. Все столпились у приемника. Слышно было плохо, но все-таки…
- Играют! - с восхищением сказал Федор. - И вправду, наши играют!
Они стояли не шевелясь, вспоминая о прошлом, о родине, где люди опять ходят на концерты. А тут, далеко на западе, еще идет война…
- А теперь - Ленинград, - просительно сказал Лишин, нарушая общее молчание. На какой волне передает Ленинград, никто не знал, но, чтобы сделать приятное Лишину, стали искать Ленинград.
- Ленинград наверняка ведет передачи, в Ленинграде все-все как в мирное время… - с серьезным лицом твердил Лишин. Ему хотелось подольше говорить об этом замечательном городе, но его не слушали: опять настроили приемник на Москву. Маслов отчаянно сдерживал кашель, чтобы не заглушить едва слышную музыку.
- Когда-нибудь дома вспомним, как мы однажды ночью тайком у чехов слушали Москву, - сказал растроганный Федор.
- Вспомним, как мы радовались этому.
Бартош выключил радио:
- Пошли спать!
- Спокойной ночи, - пожелала хозяйка, и в этих словах было что-то мирное, домашнее.
"Словно приласкали нас", - подумал Федор.
Они собрали свои вещи, вышли во двор и по приставной лесенке влезли через слуховое окно на чердак. Там было темно и пахло сеном.
- Огня не зажигать: он может быть виден в щель! - распорядился Бартош.
Завернувшись в шинели и одеяла, они погрузились в душистое сено.
- У вас мы хорошо выспимся, - на прощание сказал хозяину Бартош.
- Спите спокойно. В случае чего я вам постучу. Они уснули почти мгновенно.
Хозяин осторожно слез вниз. "Спите спокойно", - сказал он, зная, что сам не сомкнет глаз. Он сел в комнате рядом с женой, и они слушали глубокую тишину ночи. Прежде оба даже представить себе не могли, какой многоликой и коварной может быть эта тишина.
- Кто бы сказал, что они придут! - сказал хозяин, покачивая головой.
- А может быть, ты все-таки зря?.. - медленно и в раздумье начала жена. Ей не хотелось сердить его и показать себя трусихой, поэтому она быстро добавила: - Понимаешь, я не из-за себя, я из-за нашего Карлушки…
Муж беспокойно скручивал папироску. Конечно, он понимал это и у него были свои опасения, но сейчас уже нельзя идти на попятную. Ему наконец удалось закурить, и он глубоко затянулся.
- Ничего, обойдется, - сказал он, пройдясь по комнате. - Иди-ка ты спать.
Она покачала головой:
- Нет-нет, я останусь с тобой!
Больше не было сказано ни слова, но оба почувствовали связывающую их нежную любовь. Красивые слова о любви были незнакомы этим людям, на такие разговоры у них никогда не оставалось времени, но каждый инстинктивно чувствовал, что творится в душе другого.
Муж снова зашагал из угла в угол.
- Плохой у них вид, - сказала жена. - Кто знает, сколько времени они уже идут и куда.
- Об этом они, понятное дело, не будут говорить… Когда-нибудь мы расскажем, что они у нас были.
Он имел в виду прежде всего своих друзей по подполью. Эх, был бы сейчас здесь кто-нибудь из них, вот бы удивился! Может быть, дать им знать? В хозяине боролись желание поговорить с кем-нибудь и сознание того, что все это дело надо держать в полной тайне. Он смущенно потирал руки.
Жена думала: "Когда-нибудь в самом деле отрадно будет вспомнить о том, как у нас ночевали партизаны, но сейчас совсем другое дело. На чердаке - четверо партизан, а рядом… наш ребенок". Страх ходил вокруг, как голодный пес.
- А если даже что-нибудь и случится, - вдруг сказал муж, чувствуя, как сердце его сжимает тревога, - что ж, значит, надо бороться. Ты говоришь: "Наш ребенок". Но разве у них нет детей? А вот они оставили их и пришли сюда. А ты трусишь!
Жена беспомощно сложила руки на коленях. До чего упрямы и неосторожны мужчины! В случае чего она схватит ребенка на руки - и вон из дому, проскочит в сарай, а оттуда через окошко - прямо в лес! И, пока муж думал о своем, она мысленно разрабатывала свой план до мельчайших подробностей. Она даже переменила юбку - надела серую вместо синей - и взяла пальто, хотя в комнате было тепло. На всякий случай…
- Для нас большая честь, что они пришли к нам первым, - твердо проговорил муж, чтобы подбодрить ее и себя. Она кивнула, но через минуту послала его во двор послушать, не идет ли кто.
Так они и сидели до рассвета.
Ян Боденек
Ночной допрос
До того как я надел форму работника госбезопасности, я считал себя порядочным, неплохо воспитанным человеком. Позже, при расследовании различных мерзких дел, я научился кричать на допрашиваемых, но все это было еще не так страшно. Когда я выходил из здания госбезопасности, я старался доказать, что и я, четник , такой же, как все, и разговаривал со всеми нормально.
Но после того как привезли из Пльзеня этих пятерых немцев, жителей нашего села, которые бежали от Советской Армии, ни одного приличного слова уже не срывалось с моих губ, потому что я постоянно пребывал в трансе. Мы не могли от них ничего добиться, и я был убежден, что мы напрасно теряем время.
У нас есть братская могила, где похоронены двенадцать человек - мужчины, женщины, дети. Немцы расстреляли их, заняв село после отступления повстанческой армии. Среди убитых была моя сестра, помогавшая партизанам, которую кто-то предал. Тогда эти пятеро сотрудничали с фашистами, и только они могли донести или хотя бы знать, кто донес немцам на наших людей. Но при допросах мы не могли вытянуть из них ни слова. Зная, что их ждет справедливое возмездие, они хныкали и уверяли, что не виновны, а когда я вызывал их на допрос, они дрожали от страха - так им хотелось жить. Но при этом они смотрели на меня зверем. Несколько раз мы слышали, как они говорят между собой на языке, который не поймет даже восточный мудрец, но на допросах продолжали молчать как рыбы.
Этот случай настолько засел мне в голову, что постепенно я перестал замечать, где нахожусь и что делаю. Стоило мне встретить на улице какого-нибудь знакомого, как он задавал мне вопрос о немцах. Я сразу начинал поносить и его, и его предков, которые жили в прошлом веке. Махнет он рукой и отойдет, а я только спустя некоторое время замечаю, что стою один на улице.
Не лучше было и дома. Однажды вечером, когда жена заикнулась об этих немцах, я так заорал на нее, что она, смертельно обидевшись, ушла к родителям.
Нет, так дело не пойдет. С этим надо кончать. Даже в лютый холод и в голод, пережитые в горах, голова моя была в порядке, а сейчас, уже при свободе, эти пятеро немцев морочат меня!
"Ну что ж, - подумал я, - попробуем по-другому! По-немецки!"
Взглянул на часы. Так, уже час ночи, а моих еще нет! Где же они? Я думал о своих людях, которым приказал в час быть здесь, а они, волки ленивые, все не идут.
Я вскочил из-за стола, обежал его несколько раз, чтобы унять злость, и тут услышал шаги. В кабинет вошли двое с автоматами и Грегор с двумя фонарями.
- Черт бы вас побрал! Где вы торчите так долго? Пошли! - закричал я на них и увидел, как один из вошедших достал часы, чтоб доказать мне, что они не опоздали.
Я подталкивал их к двери. Вот мы уже спешим к немцам и, мешая друг другу, возимся с замком. Выругавшись, я прогнал их от дверей и вошел к немцам первым. Грегор светил из-за моей спины фонарями.
На соломе лежали пятеро, и я заметил, что они даже не пошевелились при нашем появлении.
- Встать! - заорал я.
Услышав мой голос, они задвигались. Все пятеро встали передо мною, опустив головы.
Грегор осветил одного из них. Свет фонаря выхватил из темноты часть лица с перебитым где-то носом - может, в какой-нибудь пивной в Германии или во время эсэсовских учений.
Это был Мейер, пан и бог в селе, когда туда вошли фашисты. Много крови он попортил мне!
- Вперед! - снова закричал я и махнул рукой в сторону двери. - Здесь, на земле, вы были на три четверти богами, так там, в раю, найдете эту недостающую четверть! Грегор, дай им лопаты!
Грегор уже принес лопаты и раздал их каждому. Мы двинулись - впереди Грегор с фонарями, за ним - немцы с лопатами, последними - я и автоматчики.
Так, цепочкой, мы вышли на тропку, ведущую лугом к горе. Мы шли как на казнь. Всех, в том числе и нас, обуял ужас и страх перед близким будущим.
Я глядел на немцев и думал: "Сейчас увидим! Или я вас, или вы меня!"
Пятеро впереди шагали так, будто кто их толкал под ребра, и в свете фонаря Грегора, с лопатами на плечах, они дергались как марионетки. Мои охранники шли спокойно и решительно, с автоматами наготове, и только у меня - чтобы всех этих немцев черти побрали! - при приближении к горе забегали по коже мурашки. Но отступать уже было поздно. Председатель национального комитета запретил их расстреливать, а я и не думал в них стрелять. Однако посмотрим, как они поведут себя на краю могилы!
- Стой, Грегор! - крикнул я.
Потом я приказал им рыть ямы размером метр на два. Они сгрудились как бараны, уставившись в землю.
- Приступайте! - махнул я им. - Как вы наших! Мейер, вы первый с краю, остальные за вами! Начинайте! Так! Если бы вы сознались, то могли бы еще лет двадцать гнить где-нибудь в тюрьме или лагере. Давайте-давайте, Мейер! Вы отличились, расправляясь с нашими! Раз-два! Как часы! По-немецки!
Я ходил вокруг, выливая на них все, что накипело у меня на душе. Они махали лопатами, как заведенные. Время от времени то один, то другой вдруг замирал, пока я окриком не заставлял его заняться делом.
"Да, оказывается, страшно так близко увидеть смерть", - думал я, глядя на Мейера, которого трясло как в лихорадке.
- Ну что, Мейер? Трудно, да? Теперь понимаете, каково было тем, кого вы сюда приводили? Давайте-давайте! Некогда мне с вами болтать! - кричал я на него. Подойдя к нему вплотную, я хотел подтолкнуть его, но он вдруг свалился на дно ямы.
Я опешил от неожиданности. Потом услышал какое-то бормотание. Мейер что-то говорил, но я смог разобрать только отдельные слова.
По его заросшему лицу текли слезы, он невнятно мямлил:
- Это мы… это мы… господин начальник… Это я убил этих людей… Мы пятеро…
- А, пан Мейер! - Меня вдруг оставило страшное напряжение, и я спрыгнул в яму. - Так это вы? - Я чувствовал огромное облегчение оттого, что заставил ею заговорить. Все-таки я добился своего!
Я крикнул остальным, чтобы они подошли к яме Мейера и услышали, что он говорит. Но после первых же его слов они набросились на него с криками, что все это ложь. Они кричали, боясь смерти, сначала на Мейера, а потом и на меня. Мы насилу оторвали их от Мейера, потом отогнали каждого к своей яме.
Мейер остался один и глядел на нас, стуча зубами.
- Ну что? - обратился я к тем четверым. - Что смотрите на меня? Будете признаваться или нет?
Они молчали, а я вновь заставил их копать.