Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 35
Примечания 64
Горячая купель
В повести челябинского писателя рассказывается о последних месяцах Великой Отечественной войны и о службе советских солдат в Германии в первые послевоенные годы, о бессмертном подвиге, гуманизме и чувстве долга советски воинов-освободителей.
Издается к 45-летию Победы.
Вынеси все, но не дай повода счастливо улыбнуться врагу земли твоей.
Автор
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Здесь всюду видны следы недавних боев. У поворота дороги - растерзанный немецкий танк. Длинный ствол его орудия понуро повис почти до земли.
В придорожной канаве опрокинут вверх колесами серый "мерседес", на кромке поля лежит на боку огромный тягач. Верхняя гусеница лихо развернулась назад, да так и застыла в стремительном броске.
Прямо против окна, у которого стоит младший лейтенант Батов, за дорогой валяются противогазы, рассыпаны стреляные гильзы и боевые патроны - винтовочные и автоматные, затоптанный в землю ранец. А рядом лежит убитый немец. Рыжеватые волосы на голове слиплись, и только вихорок на лбу покачивается от слабого ветра.
Солдаты и офицеры снуют по дороге, куда-то спешат. В широкое окно со второго этажа видно почти все огромное поле, а слева тянется хвойный темно-зеленый лес. Туда почти невозможно смотреть: красное предзакатное солнце слепит глаза.
Но именно туда и надо смотреть Батову. Только что в соседней комнате майор штаба дивизии вручил ему направление. На вопрос, как и где найти полк, он ответил:
- Язык до Берлина доведет.
- Что же, спрашивать у всякого встречного?
Пожилой, но очень подвижный майор легко выскочил из-за стола, взял Батова за локоть, подвел к окну.
- Вот ваша дорога! - указал он рукой наискосок через поле, зажмурившись, отвернулся от солнца и добавил: - Идите прямо. Тут километров пять-шесть, не больше. Найдете: полк не иголка! - и легонько подтолкнул Батова в спину.
Батов пошел к двери и, уже притворяя ее, услышал:
- Зайдите на нашу кухню подкрепиться перед дорогой!..
2
- Ух, как она его!
- Вот это поиграл!
- Подкинь ему, Зина, еще подкинь горяченьких! Чай, соскучился об эдакой благодати.
- Хо-хо-хо-хо! Крепче спать будет.
Зина Белоногова, санинструктор первой роты, не обращая внимания на крики солдат, бежала между палатками батальонного лагеря, оглядываясь на старшего сержанта Боброва и разбрызгивая опавшую хвою хромовыми сапожками.
Бобров, прикрыв рукой щеку, пылающую от Зининой оплеухи, стоял у всех на виду в смущении. Ему, замещающему взводного, неудобно было перед солдатами, оттого сутулость его сделалась более заметной. Круглая голова словно вдавилась в квадратные плечи.
- А ведь неловко вышло, товарищ старший сержант, - колюче заметил Жаринов. - Поверь моей седине - неловко.
Никакой седины у Жаринова не было. Хотя неделю назад ему стукнуло пятьдесят, в рыжеватых волосах не серебрилось еще ни одной сединки. Каштановые усы он аккуратно подстригал и держался молодецки.
- А черта ли она взбеленилась! - возмущался Бобров. - Я ж ее только шутя разок щипнул.
- То-то вот и оно - щипнул! Нас в батальоне-то вон сколь, а их, голубушек, всего две осталось...
- Ну, хватит тебе, дед, морали читать! - оборвал его командир взвода Дьячков, выползая на локтях из палатки.
- Да вона ж сама постоянно чепится, товарищ младший лейтенант, - петушком пропел из-за спины Жаринова, чистившего автомат в створе палатки, маленький коренастый солдат Орленко.
- Чепится или не чепится, - серьезно возразил Жаринов, повернувшись боком к Орленко, - а давай-ка тебя всем батальоном ущипнем - не то запоешь!
- Оно и то правда, Ларионыч, - согласился Орленко, повернувшись на шинели с боку на спину, чтобы не лезло в глаза низкое солнце, и наблюдая, как Жаринов старательно протягивает через ствол белую тряпочку. Протянет шомполом, посмотрит на ветошку - не запачкалась ли. А потом долго заглядывает в ствол, прищурив один глаз.
- Пополнение пришло! Пополнение! - вдруг послышалось из-за редких сосен, с той стороны, где стояла палатка командира батальона. Там остановилась небольшая колонна вновь прибывших солдат. Связной штаба вприпрыжку бежал по тропинке и весело, на весь лагерь, кричал:
- Пополнение! Встречайте пополнение!
Командир третьего взвода пулеметной роты младший лейтенант Дьячков лениво поднялся, стряхнул с локтей и коленей прилипшую хвою и вперевалку пошел к толпе, что сгрудилась возле небольшой колонны пополнения.
- Жаринов, за мной! - бросил на ходу взводный, шагнув мимо солдата и даже не взглянув на него. Дьячков настолько верил во всемогущую силу приказа, что и мысли не допускал, чтобы кто-то из подчиненных мог возразить или быть недовольным.
Жаринов, чертыхаясь вполголоса, тяжело поднялся на затекшие ноги, спрятал в карман ветошку, кинул ремень автомата на плечо и побрел за Дьячковым, хромая на обе ноги и стараясь размять их. Он знал, что сопровождающий не нужен, что это только так, прихоть свежеиспеченного командира. Ну, взял бы с собой кого другого. Лежит вон в палатке Орленко. Так нет! Надо ему обязательно старика за собой тащить!
Дьячков командовал взводом всего второй день. Он только что прибыл из училища, но на груди у него красовался гвардейский значок и красная нашивка, говорящая о легком ранении. Он, видимо, очень гордился этими знаками воинской доблести, чувствовал себя опытным воином, держался щеголем и считал всех солдат совершенно одинаковыми, то есть такими, какими они представляются, когда читаешь воинский устав. Жаринов за эти два дня уже не раз испытывал на себе "прихоти" молодого человека и не очень радовался, что судьба толкнула его под начало такого командира.
В ту же сторону мимо Орленко прошли командир пулеметной роты старший лейтенант Седых и командир первого взвода рядовой Грохотало.
- Бобров! - позвал Седых. - Идем с нами за пополнением. А где Дьячков?
- Да вон, впереди идет, - ответил Бобров, вынырнув из-за палатки. - А мне что же, товарищ старший лейтенант, смены не будет?
- Пока нет, как видишь. Солдат сколько-то сейчас дадут, а офицера не "сшили" на твой взвод. Командуй, милый человек, пока сам.
Старший сержант Бобров уже более двух недель командовал вторым взводом, замещал погибшего лейтенанта. Только девять дней вел их тот лейтенант, и в первом же бою пуля нашла его. А Бобров идет от самого Днепра - солдат бывалый. Две "Славы" у него на груди, три медали - и ни разу не ранен. Посылали в фронтовую офицерскую школу - отказался, не захотел покидать боевых товарищей.
Идет подготовка к боям за Данциг, и пополнение пришло очень кстати. Во взводе Боброва осталось всего восемь человек, все - старые фронтовики. Уж так ведется на войне: приходит пополнение, и после первых боев остаются в строю немногие - один ранен, другой погиб. Но из оставшихся выбывают редко. Ходят они вместе со всеми под пулями и осколками, бросаются в рукопашные схватки, но, будто меченых, ни пуля, ни осколок, ни штык не трогают их. Однако нет-нет да и ветерана, смотришь, не стало: запрета и на их погибель нет.
Бобров не задумывался о смерти. Как-то сама собою укрепилась в нем вера в собственную неуязвимость. Много взводных перевидал Бобров за фронтовую свою бытность. Мелькали они, как верстовые столбы на дороге. Не успеешь к одному привыкнуть - рядом уже другой. А чаще всего самому за него оставаться приходится.
3
Сумерки медленно, будто нехотя, опускались на землю, когда Батов отправился из штаба дивизии на поиски своей части.
По дороге тянулись повозки; прогрохотали три тягача с прицепленными огромными пушками. Обогнала машина, крытая брезентом, из нее послышалась песня:
Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви...
Девушка, сидевшая возле заднего борта, что-то весело крикнула и помахала Батову пилоткой.
Прежде чем свернуть с дороги, Батов решил у кого-нибудь спросить, как разыскать шестьдесят третий полк .
- Послушайте, вы из какого полка? - обратился он к ездовому, ехавшему навстречу. Солдат остановил лошадей, сдвинул со лба потрепанную ушанку, наморщил немолодое обветренное лицо и ответил, заикаясь:
- Э-эт-то, брат, в-военная тайна. А в-вам к-какой?
- Шестьдесят третий.
- Ч-черт его знает. Т-тут где-то, в лесу, - махнул он рукой в ту же сторону, что и майор.
- Это я и сам знаю, да лес-то велик - где искать?
- В-вам, значит, к-как в городе, адресок? Т-такого т-тут нету. Во-он там ищите.
Он окинул взглядом Батова и вдруг спросил:
- А где ж-же ваш-ше оружие?
- Пока не получил.
- Т-тут немцев ок-кружили, да не всех п-перебили. До ч-чертища их тут, в лесу-то, шатается. Не напоролись бы... Н-но! - взмахнул он вожжами и погнал лошадей рысью.
Батов шагнул с дороги и направился к лесу. Если идти вот так прямо, не путаясь и не сбиваясь, все равно выйдешь к полкам дивизии. Не миновать их.
В лесу стояла настороженная тишина, было глухо и темно так, что едва угадывались, будто тени, стволы деревьев. Под ногами мягко оседала опавшая хвоя, как дорогой ковер приглушала шаги. Вдруг он запнулся за что-то тяжелое, мягкое, большое... Труп... Ноги помимо воли понесли вперед, а мысль заработала лихорадочно.
"Уж не струсил ли ты, герой?" - усмехнулся он и сделал усилие, чтобы остановиться, прислушаться. Лес безмолвствовал. Батов снова двинулся вперед.
Ему вспомнилось, как до последнего дня в училище и по дороге на фронт всем выпускникам казалось, что они не успеют. Очень уж быстро события развивались. Вся душа, все их помыслы давно были там, на фронте. В мечтах не раз рисовались картины боя и неизменные победы. Ранят? Такое может случиться, конечно. Но никогда Батову не приходило в голову, что могут убить.
Еще в первые месяцы учебы группа бывалых фронтовиков подала рапорт на имя начальника училища с просьбой отправить на фронт. Батов очень сожалел, что не знал об этом. Однако через неделю, когда начальник училища пришел в роту, назвал подателей рапорта "героями" и объявил им по десять суток строгого ареста, - курсанты убедились, что бесполезное дело проситься на фронт досрочно, и стали терпеливо ждать.
А вот теперь и он, Батов, идет своей дорогой на фронт. И застыдился минутной слабости... Верил, что всегда сумеет справиться с мерзким чувством, называемым страхом, и все-таки не мог держать себя в лесу так же спокойно и уверенно, как обычно. Нервное напряжение и настороженность не покидали, мысль работала быстро и четко.
Он понял, что идет под уклон, и едва различил балку с довольно пологими берегами. Справа внизу послышались приглушенные голоса. Замер. Вначале он даже обрадовался человеческой речи, присутствию живых людей. Прислушался. Чужая речь ясно звучала в тишине. Переговаривались двое. Они шли наперерез Батову по дну балки. В какие-то доли секунды возник дерзкий план. Немцы выходят из окружения, они боятся встречи с противником. Громкая русская речь испугает их, заставит бежать.
- Стой! - прокричал в темноту Батов. - Кто идет?
На мгновение все затихло. Потом тишину распороли автоматные очереди. Батов упал за толстый ствол сосны. Не двое, как он посчитал сначала, а целых шесть стволов метали смерть в его сторону. Пули отбивали от сосны кору, взвизгивали где-то вверху, щелкали по сторонам.
Вдруг все смолкло, затем прогремело еще несколько коротких очередей, но всего из двух стволов. Замолчали и они. Батов слышал, как внизу протопали тяжелые сапоги, как удалялись шаги, и снова наступила мертвая тишина.
Он все еще лежал за деревом, и ему казалось, что темнота существует только для него одного. Она хоть и спасает, но и мешает видеть вокруг только ему, а не другим. Стоит подняться, и эти "другие" увидят его.
Превозмогая желание лежать, он встал, машинально отряхнулся, выругался:
- Дурак! Надо было молча переждать.
Зрение обострилось до предела. Он даже различил деревья на противоположном скате балки. Пошел осторожно, прислушиваясь. Потом постепенно успокоился. Немая темнота окутала его со всех сторон.
А правильно ли он идет? На небольшой полянке остановился, отыскал на небе Полярную звезду. Кажется, направление верное.
Снова - балка. Спуск крутой, внизу - непроницаемая чернота. Кубарем скатился на дно балки, встал, прислушался и только двинулся вперед, как снова нащупал что-то мягкое и тяжелое, но такого омерзения, как в первый раз, не испытал. Ногой пошарил вокруг - стукнуло что-то твердое. Поднял. Это была немецкая винтовка с ножевым штыком. Открыл затвор - пусто, ни единого патрона. Захватил с собой винтовку и стал взбираться на крутой подъем.
Перевалил еще две балки, а между ними с километр пути. И как-то само собой случилось, что он поверил в спокойствие леса. Батов уже плохо представлял, когда попал в этот лес и сколько осталось идти. Шагал, не останавливаясь и не прислушиваясь.
Вдруг перед самым лицом лопнула тишина, в ушах зазвенело, в глазах замелькали искры, упал...
Опять тишина, и опять темнота. Батов не ощущал своего тела, весь превратился в зрение и слух.
Он не знал, сколько пролежал, не шевелясь. Наконец от одного из стволов бесшумно, призрачно отделилась огромная, как показалось Батову, человеческая фигура. Черной тенью, шатаясь, она двинулась прямо на него. Батов окаменел.
Если бы его когда-нибудь спросили, как действовал, что испытал в эти минуты, едва ли он смог бы ответить да такой вопрос. Лежал мертвецом до тех пор, пока фигура приблизилась не более, чем на два шага. Мгновенно вскочил на колени и сильно послал винтовку вперед. Руки почувствовали удар и мягкое движение штыка. Фигура осела, как-то неестественно крякнула и свалилась возле Батова. Он бросил винтовку и выхватил из коченеющей руки фашиста автомат. Рванул рожок - пустой. Ругнулся, отшвырнул автомат. Взял винтовку. Тяжело, по-стариковски поднялся, перешагнул через ноги немца и быстро пошел не оглядываясь.
- Как это, оказывается, просто, - проговорил он хриплым, чужим голосом. - И как гадко!..
Ему было противно до тошноты и даже почему-то жалко убитого. Все его существо протестовало против содеянного насилия. Но Батов понимал, что, не сделай он этого, сам оказался бы на месте убитого. Только теперь догадался, что гитлеровец, будь у него патроны, конечно, пустил бы не одну очередь для верности.
Снова спустился в балку, а выбравшись из нее, впереди вдруг заметил оранжевые отсветы костров. Приободрился. Зашагал быстрее. Вспомнил, что в руках немецкая винтовка, что она больше не нужна, воткнул ее штыком в землю и сделал движение руками, будто счищая с них мерзость.
- Стой! Кто идет? - послышались родные, русские слова, и блеснувшая в отсвете костра винтовка преградила дорогу.
- Свой, - хрипло проговорил Батов.
- Пропуск?
- Пароля не знаю. Ищу шестьдесят третий полк. Прошу провести к командиру.
Часовой поставил винтовку к ноге и уже миролюбиво спросил:
- Это вы там сейчас стреляли?
- Кто стрелял, того нету, - сердито ответил Батов.
- У вас, товарищ младший лейтенант, кровь на правом виске. Санрота вон там...
Батов достал платок, прижал к виску, посмотрел - кровь. Нащупал царапину от брови к уху.
- Я прошу проводить меня в шестьдесят третий полк, а не про лазарет спрашиваю!
Часовой вызвал дежурного. Оказалось, что Батов попал "по адресу".
Дежурный по штабу, очень молодой майор, внимательно просмотрел документы прибывшего и придирчиво спросил:
- Почему ночью и без команды, один?
- Только вечером получил направление в штабе дивизии, товарищ майор. Туда добирался на попутных машинах, отстал от команды...
Загудел телефон. Майор нехотя поднял трубку, прислушался.
- Крюков слушает, Крюков! - помолчал и коротко бросил: - Не горит. До утра потерпишь.
Положил трубку, сердито вскинул глаза на Батова.
- Почему кровь на лице?
- Оцарапал в лесу веткой. Темно, - не моргнув, ответил Батов.
- Разболтанность, молодой человек! Мне ваши объяснения, так сказать, ничего не объяснили. Надо делать так, чтобы не требовалось объясняться.
Батов не возражал.
- Пойдете в первый батальон, - будто объявляя выговор, заключил майор. - Ясно?
- Слушаюсь! - козырнул Батов, не спросив, где находится первый батальон. Здесь проще: кругом свои люди.
У палатки командира батальона, согнувшись возле телефонного аппарата, засунув руки в рукава шинели и подняв воротник, чутко дремал дежурный связист. Костер около ног солдата чуть теплился. Узнав, что нужно пришедшему, связист нехотя расцепил пригретые руки, всунул голову в палатку, извиняющимся тоном проговорил:
- Товарищ капитан! Товарищ капитан! Вас тут просют...
Капитан сбросил с себя шинель, которой был укрыт, сел, крякнул, ругнулся вполголоса и выехал из шалаша, опираясь на руки.
Припухшее скуластое лицо с очень короткой нижней челюстью и кончик острого носа, круто завернутый к губе. На вид ему было лет двадцать пять. Капитан долго протирал глаза и, выяснив, что нужно Батову, грудным голосом недовольно сказал:
- В пульроту. Вон их палатки. Никого больше не буди. Ложись спать.
Он отстегнул портупею, снял поясной ремень с висевшим на нем пистолетом, бросил его в угол палатки и, повалившись на спину, попятился на локтях на пригретое место.
Батов прошел в расположение пулеметной роты, огляделся, выбирая место поудобнее, ослабил ремень, поднял воротник шинели и привалился к одной из палаток, положив на ее край голову.
Усталость скоро взяла свое, и Батов уснул.
4
В неглубоком ложочке дымит батальонная кухня. Туда и оттуда по тропинкам, успевшим уже обозначиться на обжитом месте, идут с котелками солдаты. Туда - с пустыми, обратно - с наполненными пахучим, аппетитным супом. В крышках несут горячую гречневую кашу, залитую сверху маслом.
Лес еще не проснулся, дремлет, охваченный синеватой прозрачной дымкой.
Солнце, еле поднявшись над землей, осветило ясное голубое небо, в лесу стало светлее. Но солнечные лучи еще не могут пробиться сквозь лес. Здесь пока царит тень. Где-то далеко слышится перестрелка.
Темно-зеленый погон на плече Батова покрылся мельчайшими серебристыми капельками росы. Звездочка и просвет на нем почти не выделяются.
Жаринов, когда шел с пустым котелком на кухню, даже не обратил внимания на незнакомца. На обратном пути, поворачивая к своей палатке, внимательно присмотрелся к спящему и признал в нем офицера.
- Кажись, к нам и командир прибыл, - сказал он, присаживаясь к разостланной шинели и вытаскивая из-за обмотки складную ложку.
- Где, Ларионыч? - полюбопытствовал Орленко. - Ты видел его?