Они - последовательно сложившаяся форма народной власти, исполнительный орган народной воли. Они - детище национальной и демократической революции, слуги народа и сами - народ. А как рассматривает национальные комитеты представитель лондонской эмиграции господин Славик? Он, видите ли, за национальные комитеты, но такие национальные комитеты, в лице которых правительство и президент имели бы совещательный орган. Допустить этого мы не можем…
В конце выступления Милецкий напомнил о том, что войска Советской армии прошли вдоль Северных Карпат через Румынию и стоят у границ Чехословакии, что войска союзников продвигаются по территории Франции.
- Стратегическая обстановка, - сказал он, - требует усиления вооруженной борьбы. Того, что мы делаем, недостаточно. Мы можем сделать больше. На то мы и коммунисты. Задача - усилить сопротивление, сделать его массовым и повсеместным, борьбу подполья увязать с партизанским движением и подчинить наши усилия интересам наступающей Советской армии. Усилить саботаж, умножить диверсии. Безжалостно истреблять оккупантов…
Вопросов было много.
После совещания Милецкий говорил с каждым из подпольщиков, по очереди отпуская их. Одним из первых он подозвал Лукаша.
- Усильте борьбу с карателями и их агентурой, - сказал ему Милецкий. - Сейчас, когда движение становится массовым, неизбежно активизируются и гестаповцы, и эсэсовцы, и полиция. Наш рост вынуждает гестапо увеличивать число агентов, усиливать провокаторскую работу. Нелепо рассчитывать, что поражения гитлеровских войск на фронтах ослабят террор гестапо. Это было бы непоправимой ошибкой. Задача вашей группы - охранять товарищей, которые ведут массовую политическую работу. Охранять не только извне, но и от провокаторов, проникающих в наши ряды.
- Я понял, - сказал Лукаш.
- Руководство решило, - продолжал Милецкий, - придать вашей группе специальный отряд, базирующийся в лесах Брдо.
Лукаш сказал, что представитель отряда уже явился и он беседовал с ним утром.
Милецкий поставил перед Лукашем новые задачи. Организовать помощь Словакии. Наладить переброску в Словакию надежных, проверенных коммунистов и патриотов. Надо помочь братьям словакам превратить разрозненную партизанскую борьбу в открытое и массовое вооруженное восстание. Этим будет заниматься все подполье, но часть задачи падет и на плечи Лукаша.
- И активнее используйте Адама Труску, - указал Милецкий. - Среди правительственных войск мы должны сколотить надежное ядро. Подумайте также о том, чтобы перебраться в Прагу. Это диктуется сложившейся обстановкой. Но не торопитесь. Этого я не требую. Прежде всего необходимо выяснить, кого они перебрасывают на острова и что там происходит, на этих островах.
Пожелав Лукашу успехов, Милецкий отпустил его.
Глава девятая
1
Адам Труека появился в Праге в сорок третьем году, имея задание обжиться, устроиться на работу и ждать, когда к нему "придут".
Труска родился в Закарпатской Украине, на Верховине, где и прожил почти все свои сорок лет. Отец его служил лесником у немца барона Шеркгорна. Уйдя на Первую мировую войну, лесник не вернулся домой. Его жена умерла годом позже. Оставшиеся сиротами Адам и его младший брат Людемир были предоставлены самим себе. Дорогу в жизни они пробивали трудно и невесело. Брат пошел по коммерческой линии, пристроился к торговой фирме в Ужгороде. Адам стал рабочим. Еще подростком он отправился в город Солотвин, где и поступил на знаменитые во всей Европе соляные копи.
В двадцать седьмом году Адам был призван на военную службу в ужгородский пехотный полк. Там после долгой разлуки он повстречал брата. Встреча одновременно была и прощаньем: на другой же день Людемир покинул родину, эмигрировал в США.
Примерно в течение года он не подавал о себе никаких вестей. Наконец прислал письмо. Между братьями завязалась переписка, продолжавшаяся вплоть до тридцать второго года. Людемир преуспевал, наладил связи в деловых кругах, принимал участие в крупных торговых сделках. Тон его писем принимал развязный, хвастливый характер; эти письма все больше и больше не нравились Адаму. Наконец Людемир известил о своей женитьбе; жена была старше его в два раза, но зато владела большой томатной фабрикой в штате Джорджия. "Золотая старушка" - писал Людемир. Это переполнило меру терпения. Адам оборвал переписку и сказал себе: "Брата у меня больше нет".
В армии Труска овладел специальностью оружейного мастера и остался на сверхсрочной службе. В тридцать втором году он вступил в коммунистическую партию.
В середине марта тридцать девятого года, когда в Закарпатскую Украину вошли венгерские войска, Труска дезертировал из армии. Скрывался в Братиславе, в Моравской Остраве, в Плзене, Бероуне и в сорок третьем году по указанию партии перебрался в Прагу.
Здесь он встретил своего сослуживца по ужгородскому полку Ковача. Ковач служил в правительственных войсках, которые насчитывали несколько рот чешских солдат. Эти "войска" несли караульную службу в пражском Граде, где обитало правительство протектората. Они созданы были гитлеровцами в угоду предателям чешского народа.
Ковач знаком был с Труской до тридцать второго года, но не знал, что Труска член партии. Благодаря ходатайству Ковача Адама приняли на службу в правительственные войска в качестве оружейника.
В подполье Труска работал под руководством Лукаша. Связь они поддерживали через Божену.
Сегодня Божена пришла на квартиру Труски в условное время и застала его за изучением карты.
- Отмечаете города, освобожденные Советской армией? - спросила Божена.
- Нет, дорогая девушка, - ответил Труска. - Я и без отметок знаю каждый час, куда продвинулась Советская армия.
- Так чем же вы заняты?
- Любуюсь своей родиной, - грустно проговорил Труска. - Тоскую, тоскую… Когда я ее увижу снова, да и увижу ли? Вот она, - он надел очки и склонился над картой.
Ростом Труска был невысок, худощав. Ранняя седина сплошь осеребрила его редкие, коротко остриженные волосы. Красивым назвать его было нельзя. С первого взгляда он даже не понравился Божене: длинный нос, широко поставленные глаза с неприятным прищуром, тонкие губы. Но уже через час она прониклась к Труске искренней симпатией. Он подкупал большой любовью к родине и народу, верой в счастливое будущее, которой жили ее отец, Ян Блажек, Гавличек, Морганек и тысячи, десятки тысяч таких же, как они, людей.
Труска снял очки и потер уставшие глаза.
- Где вы учились, Адам? - спросила Божена.
- Нигде я не учился, девушка.
- А мне казалось, что вы учились… Так хорошо вы знаете свой край.
Труска усмехнулся.
- Чтобы узнать свой край, нужно его крепко любить. Я ответил тебе правду - в школе я не учился. Но это не значит, что я не учился вовсе. Грамоте меня и брата выучила мать. Мы жили в лесу. До школы было километров восемь. А потом я учился самостоятельно, много читал.
- А где теперь ваш брат?
- Далеко. В Америке.
Труска умолк и как будто рассердился. Он свернул карту в трубку, перевязал ее тесемкой и сунул на платяной шкаф.
Божена с присущей ей прямотой сказала:
- Простите, Адам, что я случайно коснулась того, что мне не следует знать. Вам, по-видимому, неприятно говорить о брате.
Труска прищурил глаза.
- Я не вижу в этом твоей вины, девушка, но вспоминать о брате мне действительно неприятно… Давай поговорим о деле.
- Давайте, - торопливо согласилась Божена.
Они сели на маленький жесткий диван. Вечерело. Сумерки наползали в комнату, сгущаясь в ее углах.
Адам Труска должен был выискивать и подбирать людей, способных в нужный час пойти на вооруженное восстание, готовить их и по мере возможности вооружать. Труска не терял времени даром. Среди солдат правительственных войск он уже наметил несколько человек. По его расчетам, с ними можно было говорить откровенно.
- Вся беда в том, - говорил Труска, - что многие имеют самое туманное представление, какой должна быть Чехословакия после изгнания немцев… Одни говорят, что вместо немцев придут русские. Подумать только, какой вздор может прийти в голову! Другие толкуют о том, что страна вернется к старым порядкам. Опять, значит, Гахи, Годжи, Вераны, Сыровы и прочая дрянь. Третьи опасаются, как бы не началась гражданская война. Все это прямой результат пропаганды лондонских эмигрантских кругов. Они мутят воду, чтобы легче устроить дела своих хозяев. Отсюда наша общая задача, твоя и моя: открывать людям глаза, рассказывать им с предельной ясностью, к чему мы стремимся, за что бьемся, кто наши друзья и кто враги, какой мы хотим видеть в будущем нашу республику. С этого и надо начинать. И еще у меня появилась одна мысль…
Он рассказал, что в расположении правительственных войск открыт клуб; там в свободное время собираются офицеры и солдаты. При клубе есть буфет. Буфетчицей работает чешка, уже немолодая. На днях она вышла замуж за какого-то немца и собирается уезжать в Германию, но, кажется, не может найти себе замену. Обстоятельство понятное. В прошлом и позапрошлом году кандидаты на такую должность нашлись бы без труда, а сейчас, когда у границ стоит Советская армия, охотников нет. Мало кто согласится теперь сотрудничать с оккупантами, да к тому же по собственной воле. Идти к оккупантам - это значило заклеймить себя как их пособника.
- Я поняла вас, Адам, - прервала его Божена. - Вы предлагаете, чтобы я заклеймила себя званием их пособника.
Труска рассмеялся.
- Совершенно верно! Ты понимаешь, что это значит - проникнуть в их гнездо?
- Да, понимаю. И скажу чистосердечно: боюсь.
- А ты, девушка, не робей. Я тебе преподам всю науку.
И Труска раскрыл перед ней свой нехитрый план.
Божена должна прийти в клуб и, отыскав буфетчицу, сказать ей, что ищет работу. Вот и все.
- Поняла?
- Да… Я подумаю…
2
Божена не решалась сразу ответить утвердительно. И она сказала правду - ей было страшно.
Все ее участие в общей борьбе за минувшие годы ограничивалось тем, что она по наказам отца или по поручению Морганека встречалась с Гавличеком и с почтальоном Вандрачеком. Встречаясь, она передавала им все, что ей приказывали, и запоминала то, что они ей говорили. Это была пассивная роль. Теперь ей предложили иное. Она самостоятельно должна разыскивать людей, на которых можно положиться, входить в их доверие, вовлекать их в борьбу. Это представлялось ей делом сложным и непосильным. Надо выделить среди людей именно такого человека, который не предаст. Надо найти дорогу к его сердцу и совести и повести за собой. Нет, она не справится с такой сложной задачей.
Рассуждая так, Божена подошла к дому Морганека. Именно в это время его легче застать дома. Открыв дверь, она на пороге нос к носу столкнулась с крупной светлой блондинкой. Обе невольно отшатнулись и оглядели друг друга.
- Вы сюда? - гневно спросила незнакомка, приподняв круглый подбородок.
- Почему вы спрашиваете? - ответила Божена; ей померещилось, что эта молодая и, видно, напористая женщина сейчас оскорбит ее.
- Это ко мне, Лидочка… ко мне, - вмешался смущенный Морганек, натягивая на себя пиджак.
Лидия повернула голову и смерила Морганека взглядом, полным высокомерия и презрения.
- Так… так… - процедила она сквозь зубы. - По-ни-ма-ю.
- Что ты понимаешь? - бормотал Морганек. - Не вижу ничего, что тебе нужно понимать.
- Прощайте! - бросила блондинка и, театрально подняв голову, удалилась.
Краснея от стыда, Божена вошла в комнату. Морганек размашисто сел на стул и энергично взъерошил волосы.
- Вот ведь не во время ты вошла, - сказал он с искренней досадой. - Ну что бы на минуту попозже.
Божена стояла у двери, не зная, что сказать.
- Я очень жалею, Владислав, - пробормотала она нерешительно.
Морганек встал, отодвинул стул и неожиданно рассмеялся.
- Все на свете трын-трава… Увы, я недостоин твоей жалости. А сознайся, хороша Лидка, а?
Божена пожала плечами.
- Ведь я холостяк, снизойди к моему положению. - Но, видимо, он уже не мог продолжать разговор в таком тоне и быстро спросил: - Ты Марию давно видела?
- Марию? - Божена старалась припомнить. - Дней десять назад.
- Ну, в таком случае ты ничего не знаешь, - оживился Морганек. - Антония Слива свалился с неба. - Заметив испуг на лице Божены, он продолжал горячо: - Да, да… заявился к Марин прямо из лесу, с явкой к Ярославу. Он партизан.
- Антонин жив? - вскрикнула Божена.
- Жив и здоров, дай бог каждому. Парень что надо. Он сидел вот здесь, на этом самом стуле. А Ярослав вот здесь стоял.
- И отец у тебя был? - Лицо Божены медленно стало бледнеть.
- Я же говорю, они здесь встретились.
- Почему ты не предупредил меня?
Морганек насупился.
- Как понимать твой вопрос? Это же была конспиративная встреча.
- Господи, мне хоть бы краешком глаза увидеть его! Истосковалась, измучилась.
- Потерпи. Больше терпела. Он шлет отеческий привет и поручил мне поцеловать тебя, - Морганек сделал шаг к Божене.
- Ну уж нет, это не пройдет. - Она весело заслонилась рукой и рассмеялась. - Мало тебе Лиды? Такая красивая девушка.
- Твоя воля, - с деланным равнодушием сказал Морганек. - Я человек педантичный и привык выполнять поручения добросовестно. - Он тут же переменил тему: - Про Карела слышала?
- Нет, ничего не слышала.
- Арестован.
Божена вздрогнула.
- Когда?
Морганек сказал:
- Вместе со Зденеком Сливой. Организовали крушение.
Точно тяжесть легла на плечи Божены. Она сгорбилась.
- Карел, Карел… Что же с ним теперь будет?
Глава десятая
1
В полдень Блажека вызвали в гестапо, во дворец Печека, комната № 40.
Вот уж не скажешь, что Блажек трус. В любую критическую минуту, перед лицом любой опасности он чувствовал только прилив сил. Но каждый вызов в гестапо его настораживал.
"Они могут потянуть ниточку от Ярослава или от Божены, - думал он. - Если от Божены, то беда не велика, можно вывернуться. А если от Ярослава… В случае провала Ярослава хозяин пансиона, конечно, скажет, что его прислал со своей рекомендацией некий Ян Блажек. Как я буду объяснять наши отношения? Хм… Сказать, что он мой родственник? Но у него другая фамилия… Впрочем, на этот счет мы с Ярославом твердо договорились. На допросе он должен показать, что еще в тридцать седьмом году выполнял мои полицейские поручения. Вот это, пожалуй, убедительно прозвучит".
В комнате № 40 сидел незнакомый Блажеку гауптштурмфюрер.
На секунду оторвавшись от телефонной трубки, гауптштурмфюрер кивнул в сторону посетителя головой, что можно было принять за приглашение сесть. Блажек присел на стул у стены и, пользуясь тем, что гауптштурмфюрер занят телефонным разговором, стал его разглядывать.
Немец сверял какой-то документ. Слушая, что ему говорят в трубку, он следил глазами по тексту и, держа в руках лист бумаги, коротко бросал:
- Да… Правильно…
Разглядывая немца, Блажек заверял себя, что раньше никогда его не встречал, но… но внешность немца почему-то казалась ему знакомой. Блажек заглянул в самые дальние уголки своей надежной памяти, мысленно разворачивая перед собой длинную галерею преступников, доклады агентуры, альбом с фотоснимками немецких шпионов и диверсантов… Нет, он где-то видел эти бесцветные глаза в глубоких впадинах, белые брови и ресницы, тонкие губы, шрам на кончике носа.
Немец закончил разговор, положил трубку и спросил:
- Ян Блажек?
Блажек молча наклонил голову, отметив, как деревянно звучит голос гауптштурмфюрера.
- Из бюро?
Блажек еще раз наклонил голову.
- Мне назвали вас как человека, зарекомендовавшего себя плодотворной работой в полиции и на службе протектората… - немец сделал небольшую паузу, - и я решил, учтя ваш опыт и благожелательное отношение к фюреру, дать вам особое поручение.
Для начала было неплохо. Но тут же Блажек подумал: не делает ли гауптштурмфюрер ход конем и не кроется ли за этим ходом стремление гестапо проверить его на конкретном деле?
- О моем поручении должны знать лишь я и вы, - сказал немец.
- Понимаю.
- Фамилия Владимира Крайны вам о чем-нибудь говорит?
- Понятия не имею. Вы почему изволите спрашивать?
- Так… между прочим. Если вы его не знаете, поговорим о другом. - Гауптштурмфюрер не спеша закурил сигару, несколько раз затянулся дымом. - На днях чехи из Лондона сбросили на территорию протектората капитана и поручика. Их встретил наш, вернее - мой человек. Укрыл у себя. Они явились с определенным заданием и полномочиями, снабжены рацией. Но мой человек - судетский немец, он плохо говорит по-чешски и недостаточно разбирается в вопросах политики. Как вы отнесетесь к моему предложению познакомиться с этими непрошенными гостями?
- А как они на это посмотрят?
Немец заверил, что Блажек не вызовет подозрения у парашютистов. Им известно, что по световым сигналам их должен встретить связной, который и устроит им встречу с чехами из патриотического подполья. Парашютисты сейчас как раз ждут представителя подполья.
- И этим представителем должен оказаться я? - осведомился Блажек.
- Совершенно верно.
Нетрудно было понять, что гестапо перехватило каналы, которыми пользовались лондонские деятели для выброски в Чехословакию своих эмиссаров. Парашютисты угодили прямо в руки немцев.
- Какую роль должен я сыграть? - спросил Ян.
Гауптштурмфюрер разъяснил: Блажек явится к капитану, который называет себя старшим, потребует у него пароль и подробно выслушает его.
- Я дам своему человеку указание познакомить капитана с вами и предоставлю вам, так сказать, полную свободу действий. Назовите себя чиновником интендантства протектората, сторонником Бенеша, участником движения сопротивления, но, понятно, не имеющим никакого отношения к коммунистам. Иначе его хватит удар.
Немец, смеясь, откинулся на спинку кресла.
Блажек нашел, что ему тоже следует улыбнуться, но, глянув на открытый рот гауптштурмфюрера, потерял к этому всякую способность. Большие зубы немца и его болезненно бледные десны опять напомнили ему что-то знакомое… Он прикрыл глаза, чтобы напрячь память, но и на этот раз она изменила ему.
- Я на всякий случай, - продолжал немец, - назову вам несколько фамилий, чтобы вы смогли в случае нужды опереться на них.
- Но я полагаю, - сказал Блажек, - что до такой нужды дело не дойдет. Они ведь должны понимать, что находятся не в Лондоне.
Гауптштурмфюреру замечание Блажека пришлось по душе, и он опять расхохотался.
- Вы правы, - сказал он. - Этим лондонским господам нечего давать потачки.
- А где они сейчас?
- В городе Эгере. Необходимо часа через два выехать. Машиной я вас обеспечу. Вы готовы?
- К вашим услугам.
Гестаповец вытянулся во весь свой рост и вышел из-за стола.
"Сутулый, длинноногий, худой. Да, где же я его видел?" - не мог успокоиться Блажек.
- А теперь слушайте меня внимательно…