- Неприятная, очень неприятная история. Ожидают меморандум союзного командования, которое, разумеется, будет требовать наказания виновных.
- А это точно выяснено? - спросил, будто надеясь на какое-то чудо, Андрей.
- Что именно? Что самолет пролетел в зоне поста ноль девять? А как же! В это время дежурила Чайка - это тоже известно… Надо провести официальное следствие. Как обычно, вначале это делает дознаватель части…
Над верхней губой Андрея дернулся мускул. "Что он говорит? Неужели считает… что я могу это сделать?"
Эти мысли, наверно, отчетливо отразились на лице офицера, потому что Смоляров сказал:
- Понимаю твои чувства, но думаем именно тебе поручить…
- Мне?
- Да, тебе. Я тебе доверяю. И комбат тоже…
Андрей молчал.
Смоляров не торопил. Он будто забыл о лейтенанте и начал просматривать свои бумаги.
- Я не могу, товарищ капитан, - еле поворачивая в пересохшем рту тяжелый язык, проговорил Земляченко.
- Сможешь!.. Сможешь, Андрей! Найдешь в себе силы, чтобы честно и справедливо…
- За что мне такое наказание?
Смоляров поднял взгляд на его усталое, осунувшееся за одни сутки лицо.
- Я, например, думаю, что это не наказание… Твой долг…
Андрей пристально посмотрел на капитана.
- Да не смотри ты на меня, как на богородицу! Белоусов болен. И ты должен выяснить все обстоятельства, при которых случилось чрезвычайное происшествие… А это очень важно. Надо, например, точно установить, на какой высоте шел "боинг", каким курсом, какие были метеорологические условия, почему самолет не распознали: или потому, что наблюдатель плохо знал силуэты, невнимательно нес службу, или, может, по каким-то другим причинам…
- И принесли черти этого "боинга"! - с сердцем воскликнул Андрей.
- Если бы черти, было бы легче. Было бы на кого сослаться. А так… - Смоляров тяжело вздохнул. - Трагическое событие.
- Неужели ее осудят?
- Проведешь дознание, первый будешь знать, как это случилось и какие выводы надо сделать, - уклонился от ответа замполит. - Не каждый день сбиваем союзные самолеты…
Смятенный взгляд Андрея натолкнулся на знакомый плакат, который висел, как и раньше, за спиной капитана: солдаты шли в атаку, висли на проволочных заграждениях, а один из них пробился вперед и умирал, закрыв своим телом вражеский пулемет. В новом помещении капитан еще не успел оборудовать свой кабинет, но этот плакат уже украшал комнату.
- И когда… начинать?..
- Дознание? Не откладывая… - Смоляров посмотрел на часы, будто хотел запомнить, когда состоялся разговор. - Держи себя, как полагается мужчине, офицеру. - Он поднялся, обошел стол и положил руку на плечо Андрея. - Дознание надо делать не только с головой, но и с душой… С душой! Думаю, тебе этого ни у кого занимать не придется…
- Товарищ капитан! Я убежден, что она не хотела…
- Этого еще не хватало, чтобы хотела!.. На факт, как говорят, остается фактом: самолет сбит.
- Куда же смотрели зенитчики?
- Это уже их дело. И за это им отвечать. А нам надо ответить за свое. Не зря о нас, вносовцах, говорят, что мы глаза и уши противовоздушной обороны…
Лейтенант грустно уставился в пол.
- Не горюй, Андрей, - дружески сказал Смоляров. - Еще не все потеряно. Чем обстоятельнее будут наши данные, тем больше шансов… - Земляченко поднял глаза, с надеждой посмотрел на капитана, - что мы будем знать правду. Понимаешь, всю правду!.. - Смоляров подошел к стене, на которой висела обыкновенная географическая карта Румынии, приблизительно отыскал место поста Давыдовой и обвел его карандашом. - Кстати, когда наши войска приближались к Плоешти, американская авиация ожесточенно бомбила нефтепромыслы, хотя никакой военной необходимости в этом уже не было… Вот это меня удивляет…
* * *
Земляченко зашел в солдатскую столовую, когда завтрак заканчивался. Девушки из взвода управления допивали чай и, дожидаясь команды Аксенова, который завтракал за столом для младших командиров, тихонько переговаривались.
- Интересно, кто поедет к Давыдовой, - услышал Андрей приглушенный шепот.
- Кому прикажут! - откликнулась Незвидская.
- Вот Манюня просилась на пост…
- Лопнули, значит, надежды на жениха? - засмеялся кто-то из девушек.
- А кто же тогда командиру подворотнички будет пришивать? - с невинным видом спрашивала Койнаш.
- Лучше уж воротнички пришивать, чем людей губить, - оскорбилась Горицвет.
- Что же, по-твоему, Зина нарочно напутала?
- Это не имеет значения - нарочно или ненарочно.
Вспыхивает спор. Девушки забывают, что они в столовой, не замечают лейтенанта, говорят уже не шепотом, а в полный голос.
- По-твоему, все равно, нарочно сбить или ошибиться? - нападает на Марию Татьяна Койнаш.
Та в ответ пожимает плечами.
- Суд принимает во внимание лишь факты, - вмешивается Незвидская, - общественную опасность проступка. А нарочно он сделан или вследствие небрежности - это может повлиять только на степень наказания.
Все знают, что Незвидская до войны работала секретарем в суде, и прислушиваются к ее словам.
- Если доказано, что проступок не является опасным для общества, - грустно продолжает подруга Зины, - тогда могут не наказывать…
- Вот было бы здорово!
- …Если бы не сбили самолет! - спокойно уточняет Мария.
Койнаш чуть не набрасывается на нее с кулаками, но в это мгновение гремит голос Аксенова:
- Заканчивай! Выходи строиться!..
4
В небольшой комнатке, временно заменявшей гауптвахту, было одно-единственное окошко; сквозь его железную решетку был виден клочок неба, того самого неба, которое пришли охранять в этот далекий край советские девушки. Кроме непокрытого дощатого топчана, другой мебели здесь не было. На голых стенах грязновато-серого оттенка нет ничего, за что можно зацепиться взгляду.
Ночь Зина не спала. Да и какая это ночь - разорванная пополам, будто рассеченная молнией. Зина так и просидела всю ночь на досках, накинув на плечи шинельку. За окошком почти до утра лил дождь, точно стремился залить, смыть все, что было до сих пор, не оставить и следа от прошлого, чтобы после этого жизнь началась заново. А что могло начаться, когда все, кажется, закончилось этой ночью?
"Вот и возвратилась в штаб!" - горько подумала Зина. Разве так рисовалась в мечте ее встреча со старыми подругами, с Андреем?!
Виделось ей, что приедет сюда солнечным днем. Девушки радостно выбегут навстречу. Целых два года стояла она с ними на страже неба. Есть о чем поговорить, что вспомнить. Потом она увидится с ним. Посмотрит в его ясные глаза, увидит, что́ в тех глазах - не погасли ли в них светлые лучики, которые не раз светили ей в бессонные ночи на посту?
И зачем только дано человеку мечтать!
В комнатке было сумрачно, полутемно, возможно, потому, что небо еще не освободилось от разбросанных туч. Тело Зины занемело от сидения, и она поднялась, подошла к окошку. Не успела прислониться головой к железной решетке, как часовой со двора крикнул на нее и взмахнул рукой. Зина поняла: надо отойти. Покорилась, опять опустилась на топчан.
Вскоре приоткрылась дверь. Вошла девушка-солдат из кухонного наряда. Осторожно несла алюминиевую миску и кружку с чаем. Поискала глазами вокруг и поставила завтрак на топчан.
- Ложки у тебя нет? - обратилась к Зине. - Как же ты будешь есть? Вот не додумалась взять… А где твои вещи?
- Не разговаривать! - вмешался начальник караула, который зашел следом.
- А чем ей есть?
- Принеси!
Девушка бросилась в дверь. Через минуту она возвратилась. По лицу, по быстрому взгляду любопытных глаз было видно, что ей очень хочется поговорить с Зиной, но начальник караула оставался неумолим. Он пропустил девушку вперед и вышел следом, плотно прикрыв дверь. Ключ дважды повернулся в замочной скважине, и опять стало тихо.
Зина не ела со вчерашнего дня. Еда приятно пахла. Дымилась паром картошка, будто напоминала, что может остынуть. Но Чайка даже не посмотрела на нее.
В комнате светлело. Ветер неутомимо разгонял тучи. Они уплывали на край неба и таяли, точно льдинки весной. За маленьким зарешеченным окошком словно ширились с каждой минутой горизонты.
Впервые Зина увидела мир из окошечка отцовской хаты над Ворсклой. Подросла - бегала к плетню и зачарованно смотрела на просторные дали: под горой куда-то бежала, извиваясь синей лентой, полноводная Ворскла, слева - овражки, серебристая осиновая роща, справа сверкают на солнце белые хаты, а впереди - сколько простора, если поглядеть за речку: зеленые луга, за ними леса и леса - далеко бежит взгляд, до самого края земли!
Стала старше - бегала на речку купаться, стирать белье с матерью, пасла коз на кручах - и далекий мир становился все ближе. Потом узнала, что не край земли ей из дому виден, что за горизонтом есть еще села, еще люди, а за селами - большой город Полтава. Сколько было тех ясных дней, когда узнавала свой родной край: вначале с отцовского подворья, на вольных лугах, затем в школе, - и чем больше взрослела, тем сильнее любила его!
Вспомнит родной край - и слышит соловья, поющего над хатой, видит уставшую мать, которой стоило, бывало, притронуться, погладить по головке - и становилось радостно, куда-то исчезали все детские горести и обиды. Подумает о родине - и сразу вспоминается и школа с уроками, и пионерский отряд, и первый нечаянный поцелуй, после которого убежала как сумасшедшая, топча высокие травы, прячась за белые шумящие осины…
С плоской крыши волжского элеватора, когда "юнкерсы" волнами налетали на город, она видела не только широкие степи.
Тогда город горел. С самого высокого здания, где она дежурила с подругами, ей было видно, как стаи черных железных воронов кружили над городом, как из желто-красных тюльпанов огня разворачивались свитки дыма и стелились на десятки километров вдоль Волги, как лопались стены, рассыпались, словно игрушечные, каменные дома и стирались с лица земли вместе с людьми целые улицы.
Смена - четыре часа. Четыре часа с пятизарядной винтовкой в руках, которой не отобьешься от пикирующих бомбардировщиков, с полевым биноклем, с телефоном, сигнала которого каждую секунду ждут зенитчики. Четыре часа - выше всех, с глазу на глаз с летающей смертью.
Элеватор, пробитый бомбами, медленно горел. Тлело в его окладах зерно, дым пробивался вверх и окутывал крышу. Она стояла на этом гигантском строении, которое каждую минуту могло вспыхнуть. Стояла и тогда, когда внутри его шли отчаянные рукопашные схватки, стояла, пока гитлеровцы не начали взбираться на верхние этажи. И ей казалось, что стоит она не на здании, а на высокой круче и видит оттуда не только этот русский город, Волгу и степи, а и свою Ворсклу, родную Украину, всю в далеком огненном зареве…
Затем двинулись на запад. Прошли истерзанный врагом родной край и встали на охрану синего неба обманутой фашистами Румынии.
И вот теперь, когда утреннее солнце выходит из-за туч, весь этот тяжелый честный путь будто отодвинулся в далекий сон и она видит мир только сквозь решетку маленького окошка…
Никогда не думала, что над объектом может появиться "боинг". Видела его только на рисунке, но догадалась бы сразу, если бы хоть на секунду пришла мысль, что он может тут оказаться…
А он подкрадывался, прятался за солнцем, за облачной кисеей, будто вор… И никто не знал, что летит друг, никто не предупредил…
Щелкнул в дверях замок. Вошел начальник караула Чекалин, за ним выглядывала девушка, приносившая завтрак.
- Почему не ешь? - сурово спросил сержант. - Голодовку надумала объявить? Не глупи, девка, - по головке не погладят! - и он вышел, хлопнув дверью.
Зина механически взяла ложку, картошка затвердела, слиплась в твердый комок. Зина ковырнула ее, взяла кусочек мяса, пожевала: нет, не лезет в горло.
За дверью снова послышались шаги. Опять щелкнул замок. Зина положила ложку. "Будь что будет!"
Дверь широко открылась, в комнату вошли Чекалин и Андрей Земляченко.
- Товарищ лейтенант! Не хочет ничего есть! - пожаловался начальник караула.
Андрей не слышал, что говорит сержант. Перед ним сидела Зина. Как она изменилась! Ночью, сквозь окошко, он не рассмотрел ее как следует. На белом девичьем лбу прорезались тонкие, будто нити, морщинки, под глазами залегли синие полукружья, а охваченные жаром скулы выделялись на похудевшем, бледном лице… Только глаза были, как всегда, сколько их знал Андрей, прозрачные, глубокие, как осенние озера.
- Дайте столик и стул, - сказал Земляченко сержанту.
- Слушаюсь, товарищ лейтенант!
Они остались одни, с глазу на глаз…
Не проходило и дня, чтоб он не думал о Зине, о встрече с ней, о будущем…
И вот сбылось!.. Андрей стоял против нее, никто не мог им сейчас помешать, не мог запретить броситься друг к другу. В этой гимнастерке, без пояса, с растрепанными волосами, она показалась ему еще более дорогой, близкой, какой-то домашней, родной.
Но теперь между ними встала незримая стена. Наверно, об этой стене и подумал Моховцев, когда вдруг согласился, чтобы Земляченко вел, дознание…
Зина смотрела на Андрея, но не видела его. Лейтенанту казалось, будто она смотрит сквозь него, куда-то дальше. Под этим взглядом Андрей растерялся. Что сказать? Спросить, как она попала сюда? Наивно, глупо!.. Сказать, что он пришел вести дознание? Но как об этом сказать?!
Молчание нарушил глубокий, короткий, как вскрик, вздох. Зина опомнилась, она видела теперь Андрея и все, что окружало их. Глаза девушки затуманились.
Андрей не выдержал, шагнул вперед.
- Не надо… Не надо, Зина… - прошептал он. - Вот выясним все… Успокойся…
В тишине, наступившей после его слов, послышались за окошком шаги часового…
5
Не прошло и минуты, как в дверь гауптвахты постучали. Андрей крикнул: "Войдите!" Дверь отворилась, и начальник караула Чекалин с сержантом Аксеновым внесли маленький столик и стул.
Когда сержанты снова вышли, Земляченко положил на стол папку с бумагами, сел на стул и вынул из нагрудного карманчика, гимнастерки ручку. Как бы там ни было, а откладывать дознание он не мог…
Не глядя на Зину, глубоко вздохнув, он произнес:
- Ефрейтор Чайка, командир батальона приказал мне провести дознание.
Такими словами, как учили молодых дознавателей на сборе, полагалось начать допрос.
Слова были произнесены правильно, если не считать того, что голос у дознавателя был хриплый и выдавал его волнение. Впрочем, о том, каким должен быть голос дознавателя, на сборе ничего не говорили.
Зина вздрогнула. Так вот зачем ты, Андрей, пришел!
Но она сдержала себя. Ни звуком, ни жестом не выдала своего смятения. Даже голову не подняла. Как и раньше, неподвижно сидела на топчане, вполоборота к офицеру, равнодушно опустив руки на колени.
- Зина!..
Девушка молчала. Подавив волнение, Андрей снова обратился к ней:
- Ефрейтор Чайка, повернитесь ко мне!..
Зина повернулась, выпрямилась и подняла голову.
- Мне встать?.. - тихо спросила она.
Голос у девушки был глухой, тихий… На посту подруги сразу замкнулись, тогда стало известно, что из-за ее ошибки сбит союзник. А ведь такое с каждой могло случиться! Старые друзья - Койнаш и Незвидская - не подают о себе весточки. Раньше, бывало, если кто-нибудь из девушек попадал на гауптвахту, они проявляли необычайную предприимчивость, присылали весточку с воли, чтобы подбодрить подругу…
И вот о ней наконец вспомнили… Андрей пришел…
- Сидите, Чайка, - с трудом поворачивая сухой язык во рту, выговорил лейтенант.
Земляченко резким движением отложил ручку, и она покатилась по столику до самого края. Там ручка на миг задержалась, как будто раздумывала: стоит ли падать, а затем упала.
Лейтенант почувствовал, как мелко задрожала у него левая нога. Он уперся ею в пол, чтобы унять дрожь. Но чем больше нажимал на ногу, тем сильнее она дрожала.
Зачем он сказал "Зина"! Нужно взять себя в руки! Иначе он не сможет выполнить свой долг. "Я должен взять себя в руки!" - Он несколько раз повторил в мыслях эту фразу.
Правильное решение не принесло, однако, успокоения.
Нога не переставала противно дрожать. Андрей поднялся и нервно прошелся по комнате. Потом остановился напротив топчана и взглянул на девушку. Лицо у нее было бледное и непроницаемое, словно застыла на нем гипсовая маска. Но даже эта белая маска с невидящими глазами излучала на Андрея знакомый ему сильный свет, который слепил его, кружил голову, наполнял всю комнату колеблющимся розовым туманом. У него мелькнула мысль: "Брошу все к черту! Скажу, что не могу вести дознание!"
Усилием воли он подавил это желание. Поднял упавшую ручку, снова сел за стол и пододвинул ближе к себе стандартный бланк допроса. На верхней строке прочел: "Фамилия, имя, отчество". Молча написал ответ: "Чайка Зинаида Яковлевна".
Андрей знал, что полагается задавать подследственному анкетные вопросы. Задавал их мысленно, сам отвечал и торопливо писал ответы. "Воинское звание"… ефрейтор, "Год и место рождения"… тысяча девятьсот двадцать пятый, село Вербное, Полтавской области.
Он напряженно всматривался в анкету. "Осудят ее или нет?" - взволнованно думал Андрей. Он потерял строчку, против которой должен был писать ответ.
"Национальность"… украинка.
Он снова потерял строчку и потом, догадавшись, что можно держать на странице палец, из-под которого строчке уже не выпрыгнуть, прижал листок.
"Партийность"…
"Осудят или нет?"
…Так продолжалось, пока не пришлось задавать вопросы вслух.
И неожиданно для Андрея Зина стала спокойно, даже чрезвычайно спокойно, рассказывать, как все случилось. Будто не о себе, а о какой-то другой девушке, оставшейся там, на посту, говорила она.
Земляченко писал. Казалось, он уже полностью овладел собой и думал только о том, что нужно успеть записать показания. И в то же время его пугало Зинино спокойствие, ее самообреченность. Даже голос девушки - глуховатый, монотонный - с каждым словом взваливал на его грудь тяжесть. Словно не показания она давала, а обвиняла другого человека, обвиняла в тяжелом проступке… А ему хотелось, чтобы Зина защищалась, доказывала свою невиновность…
Автоматическая ручка суматошно бегала по бумаге, оставляя за собой размашистые завитушки букв. Но неожиданно она остановилась, словно споткнулась, и сделала кляксу.
- Вы говорите, что отвлеклись в тот момент, когда летел "боинг", и потому не смогли распознать? - переспросил Андрей. Он еще отчетливее почувствовал, что Зина старается облегчить задачу дознавателя, подогнать свою вину под обычный табель воинских преступлений и этим окончательно возложить на себя всю ответственность. - Отвлеклись или не успели разглядеть? - повторил он свой вопрос.
Зина молчала.
- После того как вы увидели самолет, он спрятался за облаками?
- Да.
- И больше вы его не видели?
- Видела, когда уже падал.
- Сколько времени "боинг" был в поле зрения?
- Не помню.
- Несколько секунд или больше?
- Секунды.
- А облачность какая была?
- Перистая.
- В небе еще были чистые поля, без облаков, по курсу, которым шел самолет?.. Вы могли рассчитывать еще раз увидеть его, чтобы проверить себя?
- Не было. Нет…