- А "фокке-вульф" вы когда-нибудь опознавали?
- Да.
- Может, вы просто не запомнили очертания "боинга", когда мы его изучали, и потому спутали? В небе вы его никогда до этого не видели, а знали только по рисунку. Да и плохо я объяснял.
- Нет. Я отвлеклась… - вздохнула Зина.
"Зина!" Андрей перестал записывать. Ему хотелось закричать ей: "Зина, милая, зачем ты это говоришь? Ведь "боинг", и не отвлекаясь, при том малом времени, что у тебя было, легко спутать с "фокке-курьером"! И самолет шел на большой высоте, из-под солнца, в облачном небе!.. Ты же сама себе хуже делаешь!" Но он сдержался и только до крови прикусил губу. Он не имел права ничего подсказывать.
- А силуэты я выучила хорошо, - снова вздохнула Зина.
Не могла же она действительно сказать, что учила самолеты союзников плохо, что в казарме, когда Андрей занимался с солдатами, она невольно больше смотрела на него, чем на скучные очертания истребителей и бомбардировщиков. Нет, этого он никогда не узнает! Ей не станет легче, если Андрей начнет переживать, что не заметил, чем занималась в те дни его прилежная ученица Чайка. Пусть забудет ее, когда все закончится, вычеркнет из памяти, как вычеркнут ее из списков части… Так будет лучше…
- Вы говорите, что знаете силуэты самолетов хорошо. Как же "хорошо", если спутали!.. Почему все-таки вы ошиблись? Что вам могло помешать, отвлечь?..
- Что? - Зина грустно взглянула на Земляченко. - Где-то в долине пела флояра. Я заслушалась, замечталась…
- Неправда! Не наговаривайте на себя!
- А вы не кричите, товарищ лейтенант, а записывайте, что я сказала. Иначе совсем говорить не буду! - И она заставила себя зло поглядеть на Андрея.
Земляченко перехватил ее взгляд и сжал зубы. Снова заныла прикушенная губа.
- Вам приказали допросить меня или мучить? Пишите, что я сказала…
Он нацелился пером на бумагу, но писать не стал. В этой небольшой подвальной комнатке с цементным полом ему и раньше не хватало воздуха, хотя в открытое окошко с силой врывался свежий утренний ветер, а сейчас стало совсем невмоготу. В горле у него пересохло, и на лбу выступили бисеринки пота. "Осудят!"
- Ефрейтор Чайка, что вы еще хотите добавить?
Зина молчала.
- Больше ничего?
Вверху, за решетчатым окошком, послышался сердитый голос:
- Да ты кто - жандарм? - Андрей узнал голос Койнаш. - Будь же человеком, Максименко!
Ответа не было.
- Пойми, дубина, я ей только плитку шоколада передам. Просуну в решетку - и порядок!
- Говорю, нельзя, - ответила Максименко. - Там сейчас лейтенант. Допрос ведет…
Максименко еще что-то добавила, но Андрей не разобрал. Голоса затихли. Видно, девушки отошли от окна.
- Значит, все, Чайка? - Андрей поднялся из-за стола. У дознавателя стреляло в виске, ноги были как ватные. Он не чувствовал своего тела, только тяжесть, страшная тяжесть в груди… Но пытка его, кажется, заканчивалась. Осталось дать Зине подписать протокол, потом собрать бумаги, повернуться и уйти.
И вдруг Зина закрыла лицо руками:
- Андрей!..
Земляченко почувствовал, что воздуха в комнате совсем не стало. Розовый туман снова поплыл перед глазами… Лейтенант схватился за ворот, рванул его и очутился возле девушки. Все это произошло так быстро, что оторванная пуговица, упав на пол, еле успела докатиться до двери…
Дрожащими руками Андрей притронулся к мягким кудрям. Девушка открыла лицо и подняла голову. Он увидел в ее глазах смертную муку.
- Не надо, - шепнула она и отстранилась.
Андрей уронил руки…
- Не надо, - уже тверже промолвила Зина, и в глазах ее мелькнуло отчуждение.
Андрей круто повернулся и выбежал из гауптвахты.
Дверь качнулась за лейтенантом и, пройдя половину расстояния до косяка, остановилась…
Шум в подвале привлек внимание часового. Некоторое время Максименко боролась с собой, и, когда в конце концов женское любопытство в ней победило, она подтянула юбку и, не выпуская винтовки из рук, присела на корточки над окошком. Она опоздала и ничего интересного для себя не увидела: кусочек спины арестованной девушки и полуоткрытую дверь.
Несколько солдат и сержантов, стоявших возле БП, впервые увидели Земляченко взлохмаченным, с расстегнутым воротом - и проводили его удивленными взглядами. А он, ничего не замечая вокруг, прошел через двор и скрылся в здании штаба.
Он искал капитана Моховцева или Смолярова, или обоих вместе, чтобы высказать им все, что было у него на душе, сказать, что считает Зину невиновной, что хотя она и ошиблась, но "боинг" все равно надо было сбить и что он, лейтенант Земляченко, не может дальше вести дознание…
Ему не удалось осуществить свое намерение. Ни командира части, ни замполита в штабе не оказалось. Оба уехали в Бухарест…
Глава десятая
1
Моховцев еще раз медленно перевернул страницы, густо исписанные размашистым почерком Андрея. Недовольно выпяченные губы делали его полное лицо обиженным. Наконец он захлопнул рыжую папку, на которой было написано:
"Дело ефрейтора Чайки Зинаиды Яковлевны. Начато… 1944 года. Закончено …года".
- Что это вы мне подсунули, лейтенант? А? - устало спросил комбат Андрея.
Земляченко еле сдерживал охватившее его волнение, когда капитан читал протоколы дознания. От того, утвердит ли командир его выводы, зависела судьба Зины.
- Материалы расследования, товарищ капитан! - пытался спокойно ответить Земляченко.
От слуха Моховцева не скрылись нервные нотки в голосе молодого офицера. Лицо капитана стало настороженным. Он на несколько секунд замолчал, всматриваясь в какое-то слово в тексте, потом так же спокойно, не поднимая головы, сказал:
- Какое же это расследование? Это просьба, написанная неумелым адвокатом.
- Не понимаю вас, товарищ капитан!
- Вот как? Странно! Ну для чего здесь ваши соображения, как и почему американский самолет появился над постом? Какое это имеет отношение к тому, что боец не выполнил своей обязанности, а это в свою очередь привело к позорному чрезвычайному происшествию. А?
- Прямого отношения это, возможно, не имеет, но…
- Что "но"?
- Это же не просто так себе самолет с полной боевой нагрузкой внезапно появился над важным объектом…
- У нас нет оснований считать, что он сбросил бы эти бомбы… Это раз. У зенитчиков положение несколько легче - наш пост сообщил: "Воздух", самолет шел без заявки… Но как мы можем оправдать то, что Чайка приняла его за "фокке-вульф" и так передала на батарею? Они теперь и ссылаются на нас…
У Земляченко уже сложилось свое мнение обо всей этой истории. Он решил, что старшее начальство, чтобы замять инцидент, хочет найти и наказать виновных и сообщить об этом союзникам, а командир части согласился принести в жертву солдата.
Это до глубины души возмутило Андрея. Возможно, рассуждал он, американские и английские генералы только и ждут предлога, чтобы отказаться от своих союзнических обязательств. А когда нужен предлог, то и случайно сбитый самолет пригоден для этой цели. Но ведь никакой даже самой высокой политикой нельзя оправдать несправедливость!..
Ночью, несмотря на страшную усталость, он спал плохо. Снился ему американский генерал в стальной каске, с железным хлыстом в руке. Генерал поторапливал своих солдат, которые, ругаясь, тянули Зину в горящую печь… Зина была без пилотки, без ремня, такой, какой увидел ее Андрей на гауптвахте. Она упиралась из последних сил, и в прозрачных глазах ее стоял ужас.
С бьющимся сердцем Андрей бежал ей на выручку, но ноги не несли его. Он пытался долететь к Зине на крыльях и заслонить ее от огня, но крылья его сгорели…
Утром, когда ночные кошмары исчезли, он решил не отказываться от дальнейшего дознания, а драться за оправдание Зины. Теперь и настал этот момент.
- Вы в авиации не служили, лейтенант? - вдруг спросил Моховцев задумавшегося Земляченко.
- Не приходилось, - удивленно ответил Андрей. Моховцев прекрасно знал, что он служил в пехоте.
- Заметно. Потому что в вашем представлении полет - это передвижение по рельсам или прогулка по главной улице столицы, где на каждом перекрестке указано место перехода. Воздух - пространство, ничем не ограниченное…
- Наши истребители и зенитчики думают иначе, - дерзко сказал Андрей, - и это хорошо почувствовали фашистские летчики…
- …А благодаря Чайке и союзники, - добавил Моховцев. - Я тоже был бы счастлив, если б не произошло это грустное событие. - Он поднял глаза на лейтенанта, и тот, к своему удивлению, увидел в них откровенное сочувствие. "К кому?.. К нему? К ней?" - Земляченко не успел разобраться в этом, как командир батальона продолжил: - Но факты - вещь упрямая. Вот что, юноша, тут не время и не место пререкаться. Возьмите эти бумаги и перепишите их так, чтобы они имели вид официального расследования. К сожалению, ваши соображения ничем не помогут, а только запутают дело. Ясно?.. Зачем и как американец летел, будет выяснять высшее начальство. - Он протянул Земляченко папку. - Не задерживайте, так как материалы пора отправлять в штаб командующего. Идите.
Андрей взял из рук капитана рыжую папку, но с места не двинулся. Он вытянулся, побледнел и не сводил глаз с Моховцева.
- Что еще?
- Товарищ капитан, самолет, идущий над объектом без предварительной заявки, считается врагом?
- Да, - сказал Моховцев.
- В начале войны немцы захватили на аэродромах наши самолеты и использовали их против нас…
- Да.
- Это и вызвало такой приказ?
- Да.
- Значит, зенитчики имели право сбить идущий без заявки "боинг"?
- Да, - сказал Моховцев. - Имели право. Тем более что наш пост объявил "Воздух".
- Ну вот. Значит, и мы имели право считать "боинг" врагом. За что же отдавать под суд Чайку? А если бы он прошел над промыслами и сбросил бомбы?..
Моховцев помолчал. Если бы кто-нибудь из людей, знавших Моховцева, слышал этот разговор, он бы удивился поведению комбата. Капитан не любил повторять дважды своим подчиненным одно и то же. Но сейчас он только вздохнул.
- Вы снова за свое, лейтенант? - устало произнес комбат. - Вы же знаете: вносовцы - это глаза и уши противовоздушной обороны. Глаза должны видеть, уши слышать. Мы всегда имеем больше времени для опознания самолета, чем активные средства. Для вносовцев не всякий идущий без заявки самолет - противник. Иначе зенитчики посбивали бы много наших самолетов, которые, бывает, вынуждены возвращаться с задания неуказанным маршрутом… - терпеливо объяснял Моховцев. - Как вы думаете, лейтенант, для чего мы изучали самолеты союзников? А? Очевидно, не для того, чтобы их сбивать… - Андрей молчал. - А для того, чтобы различать их в воздухе, если они появятся, - продолжал Моховцев, - чтобы не путать друзей с врагами… Распознай Чайка, что это "боинг", - зенитчики открыли бы огонь не на истребление, а заградительный… И "боинг", конечно, отвернул бы… Такое мнение есть, кстати сказать, и в штабе командующего…
Чувствуя, как под ударами объяснений комбата рушатся его надежды, Земляченко сам не заметил, как произнес:
- Товарищ капитан… вся эта история похожа на перестраховку. Нельзя приносить человека в жертву, лишь бы начальство сказало, что в части наведен порядок.
Андрей был уверен, что Моховцев сейчас взорвется и грубо выставит его из кабинета. Но капитан только сверкнул глазами, в которых отразились боль и раздумье.
Несколько секунд оба молча стояли друг против друга. Моховцев, видимо, заметил в глазах Андрея испуганные огоньки, и это помогло ему взять себя в руки. Он глубоко передохнул, посмотрел на часы, на руке и тихо, отчеканивая каждое слово, сказал:
- В двенадцать ноль-ноль чтобы все материалы дознания были оформлены как положено и сданы в штаб. Выполняйте!
Андрей щелкнул каблуками и вышел. В коридоре, недалеко от кабинета командира, Андрея дожидался Грищук.
- Ну? - спросил он.
- Приказал переписать и выбросить все о причинах появления самолета в районе поста.
- И ты согласился?
Андрей так посмотрел на товарища, что тот сразу понял бессмысленность своего вопроса.
- Мои рассуждения об этом проклятом самолете - действительно чистый домысел! Я не юрист, впервые в жизни вот так, сам понимаешь…
- Понимаю, - перебил его Грищук. - Конечно, приказ надо выполнить. Но твои соображения следует довести до высшего начальства и успеть сделать это раньше, чем материалы попадут в трибунал…
"Высшее начальство!" Андрей сомневался, поможет ли это.
Безнадежно махнув рукой, он направился по коридору.
- Слушай, а со Смоляровым ты уже говорил? - дернул Грищук Андрея за рукав.
- Пока нет… Утверждает дознание ведь командир. И разве Смоляров осмелится сделать что-нибудь наперекор Моховцеву?
- Зачем наперекор? Он, как замполит, имеет возможность довести до сведения политотдела. А там - будь здоров, разберутся! Пошли.
- Вот Моховцев и подумает, что после нашего разговора я бегал жаловаться…
- Ну, Василий Иванович не такой мелочный. Пожалуй, он сам был бы рад, если бы дело как-то уладилось и с батальона сняли пятно…
- Не думаю… - пробормотал Земляченко.
- Да ты, друже, из-за этой истории, кажется, совсем того… - протянул удивленный Грищук и выразительно покрутил пальцем у виска. - А ну пошли! - сердито скомандовал он.
Капитан Смоляров был в своей комнате. Он только что вернулся с беседы, которую проводил в казарме, и вешал на стенку карту СССР.
- Разрешите, товарищ капитан! - просунул голову в приоткрытую дверь Грищук.
- Заходите, заходите, - приветливо улыбнулся Смоляров.
Грищук пропустил вперед себя Андрея.
- Здравия желаем, товарищ капитан!
- Здравствуйте. Садитесь…
Земляченко тяжело опустился на стул возле стола. Как может капитан спокойно проводить занятия и возиться с картой, когда случилась такая беда!
Грищук потянулся к портсигару капитана.
- Разрешите закурить, товарищ капитан?
- Закуривайте. - Кольца карты наконец сели на гвоздики, и замполит повернулся к друзьям. - Я вас слушаю.
Грищук посмотрел на Андрея и решил, что говорить надо самому.
- Понимаете, товарищ капитан, лейтенант Земляченко закончил дознание.
- Так… - кивнул головой Смоляров.
- Подал командиру…
- Так…
Смоляров взял и себе сигарету, придвинул ближе аккуратно обрезанную консервную банку, которая служила пепельницей.
- Но капитан отказался утвердить материалы…
- Да вы что - жаловаться прибежали на командира? - сурово перебил Смоляров.
- Нет, нет… так просто, посоветоваться.
Капитан сделал вид, что ответ удовлетворил его, и, закурив, словно из обычного любопытства, спросил Земляченко:
- Почему же командир не утвердил?
Андрей поднялся.
- Сиди, сиди!
Не зная, как рассказать о беседе в кабинете Моховцева, лейтенант протянул Смолярову папку. Капитан неторопливо развернул ее и начал читать протокол. В комнате было так тихо, что Андрею казалось, будто товарищи слышат удары его сердца.
Время от времени, сбрасывая в жестянку пепел, капитан отрывался от чтения. Встречаясь с грустным взглядом юноши, он опускал глаза и опять углублялся в бумаги.
- Ну что ж, - дочитав, сказал Смоляров. - На мой взгляд, правильно отражено то, что случилось на посту Давыдовой.
В глазах Земляченко вспыхнула надежда.
- Но многое здесь, - продолжал Смоляров, - выходит за рамки порученного дознавателю. Твое дело - точно установить факты по сути самого события. Ведь так? Правда, в ходе дознания иногда выявляются дополнительные факты, которые помогают посмотреть на само событие шире и глубже. Да, да, - подтвердил он, раскуривая сигарету. - Только где они? Одних домыслов, пусть самых убедительных, мало… Никто не лишает дознавателя прав на размышления, но официальный документ должен базироваться на установленных фактах и выводах из этих фактов. Не больше. Поэтому, очевидно, командир и отказался утвердить материалы.
Андрей смотрел на Грищука так, словно хотел сказать: "Ну вот! Это самое мне уже говорили!"
- А вообще-то, не только тебя, Земляченко, а всех нас занимает вопрос, почему здесь оказался американский самолет… Высшее командование тоже над этим думает. И наша обязанность дать ему исчерпывающие данные для выводов.
- За этим мы и пришли, - заволновался Грищук.
- Можно послать в Бухарест и те твои материалы, которые не войдут в официальный документ, - обратился Смоляров к Андрею. - И не откладывая, одновременно с протоколами дознания. В случаях, подобных такому исключительному событию, военный суд делает свое дело быстро.
- Неужели так и трибунал? - вырвалось у Грищука.
- Очередное политдонесение я еще не отправил, - продолжал замполит, не замечая невыдержанности офицера. - Как исключение, разрешается посылать его не спецсвязью, а нарочным… - Он бросил взгляд из-под сомкнутых бровей на молодых офицеров и опять подтянулся к портсигару.
- Поручите мне! - попросил Андрей. - Я… я… все сделаю.
- Нет… Политдонесение повезет Грищук… И обратится там к полковнику Твердохлебу, а тот уже доложит члену Военного совета. Это именно тот человек, который имеет возможность смотреть на события шире, чем мы с вами. Он может полностью оценить все, что случилось. Так что вам, Земляченко, надо переписать дознание, как требует командир. Ясно? А затем снова поедете на место, где упал самолет. - Андрей вопросительно смотрел на замполита. - Надо побывать и в ближайшем селе, поинтересоваться, может, американец что-нибудь сбрасывал. Все это надо знать…
2
Андрей возвратился в офицерское общежитие и со злостью швырнул на стол папку с материалами расследования. Потом сел, медленно потянул папку за тесемку. Обложка открылась, будто подтолкнутая из середины. Он вздохнул и тоскливо посмотрел на бумаги: "Неужели придется выбросить все, что хоть как-то смягчает вину?"
Нет, он не чувствовал в себе для этого сил - перечеркнуть свои родившиеся в муках надежды… соображения, которые помогут судьям все понять… спасут ее… И снова Андрею стало страшно, снова вспомнился суд над курсантом училища и выразительный приговор: "Направить в штрафной батальон…"
Но что поделаешь - приказ надо выполнять, переписать все как полагается… А потом что? Этого Андрей не мог представить. В голове перемешались советы Грищука, обещание Смолярова.
Земляченко обхватил голову руками. Он сейчас уже не понимал советов, не верил обещаниям. На бумаге, на столе, на окне - куда бы он ни посмотрел - светились ее глаза, прозрачные, глубокие, как осенние озера. Усилием воли лейтенант заставил себя вернуться к окружающей действительности. "Да, надо браться за дело!"
Перо забегало по бумаге. Лаконичные официальные фразы ложились одна за другой. То и дело он посматривал на часы. Казалось, что время мчится с небывалой быстротой… Но вот наконец написаны заключительные слова. Теперь осталось поставить подпись. Только на мгновение задумался Андрей перед тем, как вывести свою фамилию. В это мгновение ему снова захотелось на клочки разорвать бумаги. Но разве от этого что-либо изменится?.. И он решительно подписался. Потом быстро собрал разбросанные по столу листы, сложил их в папку и отнес делопроизводителю части…