* * *
По лагерю ходили слухи о том, что нас могут отправить во Вьетнам. Процесс отправки туда войск уже начался, в начале месяца роту "Дельта" послали в Дананг обеспечивать внутреннюю безопасность на американском объекте. Командировка эта была скучная и, по официальным утверждениям, временная. Однако неофициально говорилось о том, что оставшаяся часть Первого Третьего в скором времени тоже отправится во Вьетнам. Но недели проходили одна за другой, ничего не происходило, и я почти уже отчаялся вообще когда-нибудь побывать в бою.
В феврале роту отправили в район зимних учений. Места, в которых мы учились воевать с партизанами, представляли собою горы, заросшие джунглями. Для меня это было первым полевым испытанием, и я так сильно хотел его пройти, так боялся совершить какую-нибудь, даже мельчайшую ошибку, что всё путал, по крайней мере, поначалу. Я постоянно сомневался при принятии решений, и отдавал приказы, которые взвод зачастую не понимал. Руководить патрульными группами в джунглях Окинавы оказалось намного труднее, чем в лесах вокруг Куонтико, которые по сравнению с местными зарослями казались окультуренными парками. Я несколько раз едва не заблудился, подтвердив тем самым правоту старой военной поговорки, гласящей, что самое опасное явление на свете - второй лейтенант с картой и компасом. Окончательно я опозорился во время выполнения учебного задания, в которое входила "атака" на учебный партизанский лагерь. Пока взвод дожидался команды выдвигаться на исходный рубеж для наступления, Кэмпбелл "зажёг курительную лампу", явно из-за того, что ему самому захотелось перекурить. Увидев, что он закурил, я решил, что так и надо, и тоже достал сигарету. Но едва я сделал первую затяжку, как из бамбуковых зарослей возник разъярённый инструктор.
"Что тут происходит, чёрт возьми? - заорал он. - Задача не выполнена! Лампу не зажигать, пока я не скажу! Сотворишь что-нибудь подобное во Вьетнаме - вас обстреляют, людей потеряешь. И выплюнь эту дрянь. Ты же должен пример подавать!"
Вот так, пропесочили прямо перед солдатами. И, будто этого было мало, Джо Фили, начальник штаба роты, ещё и лекцию потом прочитал. Инструктор успел доложить о случившемся Питерсону. Со слов Фили, тот был вполне согласен списать всё на мою неопытность. Но ещё одна ошибка, подобная сегодняшней - и у шкипера возникнут сомнения в моей профессиональной пригодности. "А что касается вашего взводного сержанта, лейтенант (звание он выделил голосом) - научите лучше этого наглого сукина сына, кто у вас главный, пока он снова вас не подставил". После этой словесной порки я отправился в расположение взвода, вспоминая слова персонажа какого-то романа о войне: "Бог свидетель: нет ничего лучше, чем быть командиром". Бог свидетель, нет ничего хуже, и я уже сомневался в том, что вообще смогу им стать. Но в конце концов командиром я стал. Твёрдо решив, что нагоняев мне больше не надо, я превратился в самого настоящего служаку, и до конца учений мой взвод показывал если далеко не блестящие, то, по крайней мере, приличные результаты.
Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что моё поведение во Вьетнаме, как плохие, так и хорошие поступки, объяснялось нареканиями, которым я подвергся в тот день. Из-за них во мне надолго поселился страх перед тем, что меня будут ругать, и, наоборот, неуёмное желание заслужить похвалу. Я вовсе не хотел, чтобы меня сочли человеком, непригодным для этой работы, не дотягивающим до уровня, позволяющего стать своим в этом суровом мужском мире стрелкового батальона морской пехоты. Будь я постарше или поопытнее, я бы счёл замечание Фили пустяком (чем оно и было), но я по молодости лет относился ко многим вещам чересчур серьёзно. Например, к тому, как я буду выглядеть в свете тех замечаний, что внесут в моё личное дело командиры всех мастей. У меня до сих пор сохранились копии этих противоречивых отзывов, и из них видно, что я был горячим, в чём-то даже безудержным офицером, который слишком усердно старался оправдать возложенные на него ожидания. "Лейтенант Капуто проявляет бесстрашие перед лицом противника", "напористый и старательный молодой офицер, проявляющий сильное желание достичь успеха", "несколько нетерпелив при принятии решения об открытии огня", "имеет склонность необдуманно рваться вперёд", "действует без плана", "отлично исполнял свои обязанности в бою". Наполеон заявил однажды, что может сделать так, что его подчинённые пойдут на смерть ради ленточек. Ко времени убытия батальона во Вьетнам я был готов отдать жизнь за нечто значительно меньшее - за несколько благоприятных строчек в личном деле. За какую-то пару слов.
* * *
Учения продолжались две недели, в течение которых под непрестанным дождём мы получили некоторое представление о тяготах и лишениях, присущих войне в джунглях, а именно о пиявках, москитах, постоянной сырости, клаустрофобии, возникающей в лесной чаще, где самое яркое солнце светит тускло, а в полночь царит абсолютная чернота, хоть глаз выколи. Не скажу, чтобы от тех учений была ещё какая-нибудь польза. Мы отрабатывали тактические приёмы, доведённые до совершенства англичанами во время подавления восстания в Малайзии в 1950 году, хотя тот конфликт лишь внешне напоминал то, что творилось в Индокитае. Как бы там ни было, это был единственный пример успешного подавления повстанцев, осуществлённого западной державой в азиатской стране, и успех этот под сомнение не ставился. В общем, как это всегда бывает у военных, мы готовились к совершенно другой войне, и досконально изучили особенности войны с партизанами в Малайзии.
Кроме того, в нас пытались воспитать качества антиобщественного характера, без которых солдату в джунглях долго не прожить. Он должен быть незаметным, агрессивным и беспощадным, то есть квартирным вором, грабителем банков и мафиозным киллером в одном лице. Один из инструкторов, обучавших нас всему этому, был грузным сержантом, толстая шея которого плавно перетекала в плечи шириной с винтовку М14. Он постоянно подчёркивал, что следует уничтожать всех солдат противника, попадающих в зону поражения засады. За первым залпом, на уровне пояса, следовало выпустить второй, уже на уровне щиколоток, чтобы прикончить всех, кто останется в живых после первого залпа. Для того, чтобы сразу же внедрить в нас агрессивность, необходимую для столь хладнокровного избиения людей, этот сержант начал первое занятие соответствующим образом:
Он вошёл в аудиторию, издал боевой клич, леденящий кровь, и вонзил топор в деревянную стену. Не произнеся ни слова, он что-то написал на небольшой доске, которую полностью закрыла его треугольная спина. Он сделал шаг в сторону и, указывая на написанное одной рукой, ткнул другой в сторону одного из морпехов. "Ты! Что тут написано?" - спросил он.
Морпех: "Тут написано "засады - это резня", сержант!"
Сержант: "Верно". Открывает рот и орёт: "Засады - это резня!!!" Затем снова возвращается к доске, пишет что-то ещё и снова спрашивает: "А тут что написано?"
Морпех: "А резня - это праздник".
Сержант: "И это верно". Выдирает топор из стены и воинственно машет, обернувшись к слушателям. "А сейчас все повторяем за мной: Засады - это резня, а резня - это праздник!!!"
Слушатели неуверенно, с нервными смешками, произносят: "Засады - это резня, а резня - это праздник".
Сержант: "Не слышу, морпехи!"
Слушатели, уже в один голос: "Засады - это резня, а резня - это праздник!!!"
* * *
Небритые, грязные, мы вернулись в Кэмп-Шваб и тут же узнали, что, пока мы убивали ненастоящих партизан, настоящие во всю развернулись во Вьетнаме. Вьетконговцы атаковали американскую военно-воздушную базу в Плейку, и нанесли потери, которые тогда ещё считались тяжёлыми: было убито или ранено порядка семидесяти авиаторов. Несколько дней спустя первые американские самолёты начали опустошать бомболюки над северными территориями. Начались продолжительные бомбардировки, получившие название "Операция "Раскаты грома"".
Батальон снова погрузился в рутину повседневных забот, но после этих двух новостей - о налёте на Плейку и бомбардировках возмездия - заново оживились слухи о том, что скоро мы "пойдём на юг", и тоска лагерной жизни сменилась нетерпеливым ожиданием. Эти слухи были опровергнуты 15 февраля, когда мы узнали, что через неделю Первому Третьего предстоит отплыть в Гонконг или на Филиппины. Однако семнадцатого числа слухи получили подтверждение - нам приказали приготовиться к убытию в Дананг 24-го февраля.
Так начались три недели неразберихи, когда нас то поднимали по тревоге, то объявляли отбой, то приводили батальон в боевую готовность, то выводили его из этого состояния. Роту "Чарли" снова отправили в леса, ещё на два дня учений. Выглядело это как репетиция перед спектаклем с боевыми патронами, в котором нам предстояло сыграть свою роль где-то в конце месяца. Пока мы сидели в гарнизоне, было ясно и тепло, но тут погода стала промозглой, и мы смогли ещё немного попрактиковаться в том, как жить в ужасных условиях. Тем не менее, все во взводе были исполнены энтузиазма, за исключением сержанта Кэмпбелла.
- Я семнадцать лет уж этим занимаюсь, - сказал он, когда мы пересекали под дождём заиленный оранжево-розовый ручей. - Староват я для этой бойскаутской херни, лейтенант. Вернуться бы в Пэррис-Айленд, дослужить до двадцати лет и слинять ко всем херам. Хоть поживу наконец со старухой своей и детишками.
- Да блин, тут всего-то красная глина, сержант Кэмпбелл, - сказал Брэдли, шагавший за нами. - Нам со стариной Дином пройтись по ней всё равно, что домой из школы пробежаться.
- Я к лейтенанту обращался, говнюк.
- Так точно, сэр, сержант Кэмпбелл.
- Как я говорил, лейтенант - дослужить до двадцати и свалить. Я ведь в Южной Каролине восемьдесят акров прикупил, там на пенсии и обоснуюсь.
Я засмеялся: "Дикий Билл Кэмпбелл, помещик".
- Валяйте, сэр, смейтесь. А я свалю со службы, поступлю в полицию, и с ихней зарплатой да моей пенсией жизнь у старины Дикого Билла будет охереть как номер один, а вы, говнюки, так и будете тут говно месить.
- Не, бля, - раздался чей-то голос. - Я его месить буду ровно сколько положено. Я-то нихрена не лайфер.
- Да тебя в лайферы никто и не возьмёт, дубина сраная.
Завершив учения форсированным маршем в десять миль, мы ввалились в главные ворота базы с воинственными видом и намерениями. Но 24-го батальон всё так же торчал на Скале. Больше недели приказы то отдавались, то отменялись. Нам сказали, что операцию в Дананге отменили, и мы всё-таки отправимся в Гонконг. Затем нам сообщили, что Первый Третьего должен приготовиться к высадке на аэродроме Дананга, намеченной на 1 марта. С первого числа вылет перенесли на третье, с третьего на пятое, а потом и вовсе отменили. Со слов тех, что "говорят", этих никому не известных источников, доносящих до военнослужащих правду, полуправду и враньё, батальону предстояло оставаться на Окинаве до 8 апреля, после чего отплыть на Филиппины.
Не знаю даже, были эти регулярно отменявшиеся приказы заранее запланированным средством введения противника в заблуждение, или просто примером неразберихи, предшествующей большинству крупных военных операций. Если верно первое, то в заблуждение были введены именно мы, и никто другой. Девки в барах Хереко, эти извечные источники точной развединформации, безутешно сокрушались по поводу нашего грядущего отъезда. "Вы из Первого Третьего батальона, ехать Вьетнам скоши-скоши. Я тебе не врать. Может сайонара вся Третий морской пехоты. Номер десять (хуже всего), нет деньги Хенеко, нету джи-ай тута". Ещё одно знамение грядущих перемен появилось в газете на английском языке, издававшейся на острове. В ней сообщалось, что из Сайгона в Дананг перебрались шестьдесят проституток "в ожидании американских морпехов, которые, как говорят, должны туда прибыть". Были и другие, более серьёзные сообщения, свидетельствовавшие о том, что южновьетнамская армия, АРВ, находится на грани сокрушительного поражения. В новостях в газете "Пасифик старз энд страйпс" и в радиопередачах радиосети вооружённых сил нудно перечислялись один разгром за другим: заставы захватывались, колонны, вышедшие на их спасение, попадали в засады, аэродромы подвергались нападениям и обстрелам.
Несмотря на все эти признаки, мы уже и не ждали, что нам когда-нибудь придётся повоевать. Придя к выводу, что последние случаи объявления тревоги были просто тренировочными, для проверки "боевой готовности" батальона, мы успокоились и приготовились и дальше сидеть в заключении на Скале. Снова воцарилась скука, и боролись мы с нею обычными средствами. В воскресенье 9 марта не менее половины офицеров и солдат Первого Третьего гуляли в отпуску, известном как "I-and-I", то бишь "вступление в половую связь и употребление спиртных напитков" в Кине и Кадене, в Ишакаве и Нахе, в городе Чайного домика августовской луны.
Среди тех, кто остался тогда на базе, был Глен Леммон, дежурный по батальону. Вскоре после полудня в штаб, где сидел Леммон и, позёвывая, делал записи в журнале, пришло сообщение. Он его прочитал и, моментально выйдя из летаргического состояния, поднял трубку и позвонил командиру батальона подполковнику Бейну.
Глава третья
Гонец: Готовьтесь, полководцы!
Враги идут в порядке боевом,
С знаменами развернутыми; надо
Немедленно готовиться к отпору.
Шекспир "Юлий Цезарь"
Пер. П. Козлова
* * *
Когда Леммон поднял трубку, мы с Мэрфом Макклоем сидели на веранде офицерского клуба, попивая пиво и любуясь открывавшимся оттуда видом. Клуб располагался на вершине высокого холма, и пейзаж под нами выглядел совсем как сцена из фильма "Тихоокеанская история", не хватало только Эзио Пинзы, поющего песню Мэри Мартин. Бирюзовая лагуна блестела в солнечных лучах, рыбаки с кожей цвета красного дерева взмахивали вёслами в своих яликах, скользивших по её неподвижной глади, а за барьерным коралловым рифом до самого горизонта простирались сверкающие воды Восточно-Китайского моря. Мы наслаждались жизнью, уютно устроившись в шезлонгах. Солнце пригревало наши лица, и ледяное пиво холодило руки.
"Вот это жизнь, Пи-Джей!" - сказал Макклой. В клубе зазвонил телефон, на веранду выскочил уроженец здешних мест Сэмми, управляющий клубом, и громко объявил: "Любой офицер из батальона Первый Третьего, срочно позвонить дежурному!". Макклой вызвался сходить. Я решил было, что там ничего серьёзного - наверно, в солдатском клубе опять дерутся, но Мэрф вернулся с покрасневшим лицом, как будто охваченный лихорадкой. В некотором смысле так оно и было.
- Пи-Джей, это Леммон звонил. Он сегодня на дежурстве, и только что принял сообщение. Идём на юг.
- Что?
- На войну идём! - сказал он так, что казалось, речь шла о самом что ни на есть чудесном событии, которое может выпасть на долю человека. И быстро выбежал из клуба.
Без малого месяц ложных тревог приучил меня с осторожностью относиться к подобным новостям, поэтому я зашёл в клуб, чтобы лично позвонить Леммону. Он заверил меня, что это не пустышка, что сообщение лежит у него на столе: Первому Третьего приказано вылетать на юг. Сегодня же ночью мы должны вылететь с базы ВВС Кадена и утром высадиться в Дананге. "Завтра утром - Дананг!" Эти слова моментально вывели меня из заторможенного состояния, в котором я находился после выпитых на жаре шести порций пива. В голову ударил адреналин, руки задрожали, я ощутил пустоту в желудке - как в лифте, который слишком быстро пошёл вниз.
И что мне делать? Я ведь на войне ни разу не был. "Ну, а я что - был? - сказал Леммон. - Прежде всего сам соберись". Он зачитал мне перечень необходимых действий: собрать походный комплект, лишнее упаковать в вещмешок и так далее. Покончив с этим делом, хаяко в расположение роты. О солдатах не беспокойся - с ними сержанты разберутся. Вот и всё пока. А теперь надо собрать остальных офицеров. "Вот же идиоты, выбрали день для вылета", - сказал он со свойственным ему странным смехом, который больше походил на кудахтанье, сухое и неприветливое, как равнины западного Техаса, откуда он был родом. "Хе-хе-хе, изо всех дней эти идиоты выбрали воскресенье, офицеры разбрелись по всему острову, кто пьянствует, кто трахается, а найдёшь кого в борделе или баре - так он совсем никакой, ему говоришь, а он ничего не понимает".