* * *
Гром кованых сапог на плацу, разнесшийся в кристально-чистом воздухе осеннего утра, напомнил ей, что сейчас объявят подъем.
В воспоминаниях она не заметила, как пролетела ночь. Маренн приподнялась: "Надо поскорее разбудить Штефана и Джилл, чтобы они успели съесть шоколад", - мелькнуло у нее в голове.
Но сны по-прежнему не отпускали ее. И грохот сапог на плацу превращался в них в гром артиллерийской канонады. И юный лейтенант, недавний выпускник Сен-Сира, ученик ее отца, в смертельном бою под Верденом, попав в окружение со своим батальоном, единственный из офицеров, оставшийся в живых, в который уже раз июньским днем 1916 года отвергал все предложения о сдаче и до последнего патрона, до последнего штыка отражал все атаки германцев. "Франция умирает, но не сдается!" - когда-то лейтенант прочел об этом в книге, и брошенная столетие назад генералом де Траем фраза приобретала теперь для него свое исконное значение, равное выбору между жизнью и смертью. "Они не пройдут!" - лейтенант сделал свой выбор.
Бессмертный батальон, лишенный поддержки извне, принял смерть под лавиной неприятельского огня, предпочтя ее позору плена. И только штыки упрямо вздымались ввысь над месивом мяса, крови, обугленной земли, победно отражая солнце, едва проглядывавшее сквозь черные клубы порохового дыма.
Она слышала, как отпирали засовы, слышала гортанные звуки германских команд и не могла понять, где все это происходит с ней: наяву или все еще во сне. Во сне или наяву все шли и шли перед глазами по полуразрушенной дороге, священному для Франции пути, бесконечной вереницей к Вердену грузовики с войсками, боеприпасами, продовольствием, потому что только так и можно было спасти Францию…
- Мама, мамочка, вставай, - Штефан отчаянно тряс ее за рукав. - Скорее, сюда идет Ваген!
Она подняла голову, сжала пальцами лоб… Гробница Тюренна, Компьенский лес, знамена поверженной армии в Доме инвалидов перед гордой надписью "Наполеон" - все растаяло в один миг. Она увидела встревоженное лицо Штефана перед собой и, спохватившись, спросила:
- Вы съели шоколад, который оставил господин Раух?
- Нет еще, - растерянно ответил сын, - я испугался, что ты заболела.
- Так ешьте скорей, - торопила его Маренн. - Уже выгоняют на построение. Скорей, чтобы никто не видел.
- Мама, а почему ты во сне все время говорила "Гейнемер", а потом "Этьен"? - спросил Штефан, откусывая от коричневой плитки.
- Гейнемер? Этьен? - она удивленно взглянула на него и пожала плечами. - Не знаю. Наверное, мне что-то приснилось.
И глубоко вздохнула - она прекрасно знала почему…
* * *
Оберштурмбаннфюрер не спал две ночи подряд, но и в эту ночь, несмотря на усталость предшествующих дней, ему спалось плохо. Не помогало даже снотворное. Отто Скорцени проснулся от стука дождя по стеклу, закурил сигарету и, распахнув окно, долго стоял, глядя в осеннюю темноту, не обращая внимания на холодный ветер. Спавший в кресле Вольф-Айстофель удивленно поднял заспанную морду, поворочался, укладываясь поудобнее, и снова заснул, уткнувшись мордой в лапы. Скорцени прошелся по квартире, открыл бар, достал уже начатую бутылку коньяка, плеснул коньяк в фужер, но нить не стал, а, бросив недокуренную сигарету в пепельницу, подошел к телефону и набрал номер адъютанта. После нескольких долгих гудков заспанный голос ответил:
- Гауптштурмфюрер Раух. Слушаю Вас.
- Я разбудил тебя, извини. Ты звонил Габелю? - спросил у него сразу.
- Звонил, - ответил адъютант, немного подумав.
- И что там?
- Ничего особенного. Запнулись, помолчали. Потом сказали, что все хорошо: они все правильно понимают, приказание выполнили.
- Хорошо. Извини еще раз. Отдыхай.
- Слушаюсь…
Скорцени положил трубку. Взял фужер с коньяком, сигарету из пепельницы и, вернувшись в спальню, лег поверх одеяла, отпил глоток коньяка и глубоко затянулся сигаретой. Перед глазами возникли очертания ее фигуры, искусно драпированные черным бархатом. На мгновение показалось, что бархат падает… Он не заметил, как сигарета прожгла простыню. Раздраженно затушив ее в пепельнице и поставив фужер на пол рядом с кроватью, он устало откинулся на подушку и закрыл глаза, надеясь заснуть.
Дождь барабанил в стекло и по железному подоконнику, шуршал в водосточной трубе, ветер, врываясь сквозь приоткрытое окно, надувал парусом шторы. Скользящие отблески уличных фонарей плясали по комнате. Слышны были далекие оклики патрулей и скрежет тормозов, проезжавших где-то машин.
Он снова поднялся и плотно закрыл окно. Все стихло. Как всегда, коньяк подействовал успокаивающе. Вернувшись в постель и едва закрыв глаза, он словно провалился в бездну тишины, забывшись усталым сном без сновидений, только рука скользнула по одеялу, как будто искала что-то и замерла. Дождь постепенно утих. На востоке забрезжил поздний осенний рассвет.
* * *
После совещания высшего офицерского состава СД в загородной резиденции рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера в машине на пути в Берлин штандартенфюрер Науйокс со свойственной ему иронией сказал Скорцени:
- Меня умиляют эти наши совещания по оргвопросам. Особенно когда выступает Мюллер - просто просится слеза. Как трудно ему, оказывается, поддерживать трудовой энтузиазм на предприятиях! У меня по организационной теме только один вопрос: если все будет не так, как мы хотели, кто будет выплачивать компенсацию за моральный ущерб и где вообще получать пенсию: в Вашингтоне?
Скорцени, который сам вел машину, стряхнул пепел с сигареты и, не отрывая взгляда от дороги, пожал плечами:
- Не знаю. Вообще, тебе Шелленберг уже намекал как-то, что твой язык однажды будет тебе дорого стоить.
Алик усмехнулся:
- Шелленберг как будто не знает, что мой язык вообще никому ничего не стоит. Это бесплатное приложение к его Управлению.
По мокрому от дождя асфальту машина неслась почти на предельной скорости, без устали скрипели дворники, тормоза пронизывающе визжали на поворотах. Вдоль дороги за мерцавшими от дождевых капель бронированными стеклами сплошной полосой тянулся лес.
- Хочется верить, что мы не врежемся, - Алик открыл окно, выбросил окурок сигареты. Дождь хлестнул его по лицу.
- Не понимаю, когда закончатся эти ливни? Словно прорвало где-то. Дойдешь до машины - уже весь мокрый, - недовольно проворчал он, отряхивая плащ. Потом закрыл окно по плотнее и откинулся на спинку кресла.
- А ты, я слышал, все еще совершенно одинок, - заметил он, лукаво поглядывая на Скорцени, - в секретариате фюрера, наверное, волнуются. Говорят, Анна фон Блюхер пыталась покончить с собой…
- Не болтай, - Скорцени, нахмурившись, прервал его, - она совсем еще молодая девочка.
- Ну, то, что она молодая - тут я не спорю. Но то, что девочка, - Алик засмеялся. - Я конечно догадывался, что в душе ты джентльмен, но не предполагал, что настолько. Кстати, ты заметил, - перевел он разговор на другую тему, - рейхсфюрер сегодня много говорил о здоровье. Совсем как моя Ирма: не пейте, говорит, много, не перегружайтесь, кушайте фрукты. Мы и так не пьем, не едим, не спим и даже почти не дышим - только по приказу. Спортом, говорит, надо заниматься. Совершенствоваться. Я хотел спросить, если я уже стал чемпионом Олимпийских игр, то в каком направлении мне совершенствоваться? Но потом передумал. Говорят, мы скоро выйдем на межпланетный уровень. Написал же кто-то из людей Геббельса, что наша зондеркоманда скоро полетит на Луну. Это, наверное, те деятели из гитлерюгенда в шортах и с барабанчиками, которые скоро будут в таких же чинах, как и я.
Алик помолчал-, достал сигарету из портсигара и снова заговорил насмешливо:
- А представляешь, завтра позвонить Шелленбергу с утра и сказать: я, мол, на службу сегодня не приду, по приказу рейхсфюрера забочусь о .здоровье. Как забочусь? Да по-разному… Забочусь - и все тут.
Он чиркнул зажигалкой, закурил:
- Я тебе рассказывал, - продолжил вскоре - как я тут на Ирме жениться собрался? Ну, официально, понимаешь ли. Прихожу, мне говорят: "Представьте справку с 1750 года о чисто арийском происхождении Вашем и Вашей невесты". Я спросил: "А с 1752 года можно?" Нет, говорят, нельзя, по званию положено с 1750-го. Я, конечно, просто так спросил, я и с 1902-го не знаю. Я, вообще на улице вырос. Даже в гитлерюгенде не состоял. Потому что когда его организовали, я уже служил в СС.
Но я решил, я еще подожду, когда уже окончательно стану ветераном партии, может быть тогда, как старому бойцу НСДАП, мне в порядке исключения разрешат жениться без справки. Только пусть мне потом кто-нибудь скажет, что я намеренно лишил Германию наследников чистокровной расы: они мне в порядке исключения разрешили, а я в порядке исключения лишил…
- Ты и в ветеранском возрасте собираешься жениться на Ирме? - поинтересовался у него Скорцени.
- А на ком еще я могу жениться?
- Ну, мало ли, какие у тебя планы. На молодой, например.
- Ага, тут один богатый барон в ветеранском возрасте женился на молодой, любитель широких габаритов. Летчица, любимица Геринга, вероятно, во всех отношениях… Так она его разорила. Нет, надо брать испытанные кадры. Ты слышал, что говорил сегодня "Эс" (Гейдрих) о кадровой политике? Да и материальная сторона тоже важна. Я почему так и волнуюсь, где, если что, получать пенсию…
Проскочив контрольно-пропускной пункт машина на полной скорости въехала в город.
Отто Скорцени повернулся к Науйоксу:
- Тебе домой или в Управление? - спросил у него.
- А ты?
- Я - в Управление. Я там еще сегодня не был. С утра - в тренировочном центре, потом выдернули на совещание…
- Ну, давай в Управление, - согласился Алик, - Позвоню оттуда Ирме. Надеюсь, ужинать-то мы сегодня будем.
- Тебе бы только есть. У тебя что, нет никаких дел?
- А какие у меня дела в Управлении? - Науйокс недоуменно пожал плечами. - У меня все дела в других местах. А в Управлении - только одни доклады. И почему - только есть? Не только. Но сказали же - заботиться о здоровье…
Проехав за ворота, машина остановилась у подъезда на Беркаерштрассе, 32/35.
- Приехали, выходи, - сообщил Скорцени Алику.
Ожидавший их шофер оберштурмбаннфюрера принял автомобиль и отогнал его в гараж. Офицеры прошли в здание.
- Хоть бы зонт вынесли, - войдя в помещение, Алик Науйокс снял перчатки и несколько раз стукнул ими по плащу, отряхивая воду.
- Может быть, тебе еще и коньячку наливать прямо здесь, у подъезда? - Скорцени с усмешкой взглянул на него.
- Я бы не возражал. А кстати, - Алик оживился, - хорошая тема для совещания но оргвопросам: чтобы у дежурного был бар. Входишь - и тут же наливают. И не только здесь. А например, на предприятиях. Для поддержания патриотического настроения. Надо будет посоветовать Мюллеру. У него сразу станет меньше проблем. А?
- Да ну тебя! Попробуй, предложи, - Скорцени махнул рукой. - Я послушаю, что тебе ответят.
Они поднялись по лестнице, прошли по этажу, отвечая на приветствия младших по званию сотрудников, и вошли в приемную группы "S". Было уже поздно, посетителей не было. Гауптштурмфюрер Раух встал из-за стола, подняв руку: "Хайль Гитлер!" Небрежно ответив ему, Отто Скорцени прошел в кабинет. Алик Науйокс последовал за ним.
Спрыгнув с кресла, Вольф-Айстофель радостно подбежал к хозяину и, прижав уши, лизнул руку. Потом уселся рядом, приветственно колотя хвостом по полу. Скорцени приласкал пса, потом снял мокрый плащ, встряхнул фуражку и, убрав все это в шкаф, кивнул Алику:
- Раздевайся. Коньяк пока будем пить здесь.
Потом подошел к рабочему столу и вызвал адъютанта:
- Раух, зайдите ко мне.
- Я могу пока позвонить Ирме? - озабоченно спросил Науйокс.
- Конечно.
Алик уселся в кресло у стола, набирая номер телефона. Вошел гауптштурмфюрер Раух с папкой для доклада. Скорцени бросил на него взгляд.
- Есть что-нибудь новое? - осведомился холодно.
- Так точно, герр оберштурмбаннфюрер, - доложил ему адъютант.
- Надеюсь, ничего сверхсекретного у нас не произошло и господин штандартенфюрер может присутствовать.
- Текущая информация, герр оберштурмбаннфюрер.
- Тогда доложите, - Скорцени сел за стол.
Раух открыл папку.
- Алло, Ирма? - Алик Науйокс, не обращая внимания на Рауха, наконец-то дозвонился до жены. - А почему у тебя все время занято? Опять парикмахер со своими расследованиями? Нет? А кто? Я? Да, я уже приехал. Пока не знаю… Да…
Раух растерянно взглянул на оберштурмбаннфюрера.
Скорцени улыбнулся:
- Пусть штандартенфюрер поговорит с супругой. Они давно не виделись, с самого утра… Приготовь пока кофе.
- Я пока в Управлении. Я тебе еще позвоню… - Алик наконец-то повесил трубку. Скорцени открыл бар, достал два фужера и бутылку коньяка.
- Надеюсь, - предположил он, разливая коньяк, - в следующий раз ты позвонишь ей уже после того, как Раух закончит доклад по текущим вопросам.
- А что? - Алик непонимающе посмотрел на него. - Помешал?
- Нет, ничего. Раух только хотел доложить, а тут ты: "Алло, Ирма…" Очень кстати, конечно.
- Виноват, - по-театральному широко раскинув руки, поклонился Науйокс. - Прошу прощения. Я исправлюсь.
- Ничего. Доложит еще раз.
Скорцени протянул Алику фужер с коньяком и сел напротив него в кресло. Дверь открылась - Раух внес поднос с кофе.
- Вам сейчас налить кофе, герр оберштурмбаннфюрер? - спросил он, расположив содержимое подноса на столе.
- Благодарю, - Скорцени поднялся, чтобы наполнить чашки. - Я сам поухаживаю за нашим гостем.
- Ты заварил крепкий кофе, я надеюсь, - Алик приподнял крышку кофейника, чтобы заглянуть внутрь. - Я, знаете ли, люблю, чтобы кофе был крепкий…
- Какой заварил, такой и будет, оставь в покое, - Скорцени нетерпеливо прервал его.
- Я пью без сахара, - как ни в чем не бывало напомнил ему Науйокс.
- По-моему, это уже выучили все, даже слухачи Мюллера.
Оберштурмбаннфюрер передал Алику чашечку с кофе и снова сел в кресло напротив, отпил глоток коньяка. Потом снова обратился к адъютанту:
- Пока наш гость занят, можешь докладывать, Фриц.
Алик Науйокс поднялся и отошел вглубь кабинета, разглядывая большую карту на стене. Скорцени пересел за стол. Вытянувшись как на параде, Раух четко отчитался по всем вопросам дня.
Оберштурмбаннфюрер внимательно слушал его, чуть прищурив светлые глаза, курил, пил кофе и только изредка задавал вопросы или вносил необходимые уточнения. Под конец, раздавив сигарету в пепельнице, он сказал:
- Благодарю, Фриц. Постарайся завтра с утра исправить то, что я отметил. Сейчас можешь идти.
Адъютант щелкнул каблуками, отдавая честь.
- Нет, подожди-ка, - тут же остановил его Скорцени. - Я совсем забыл. Что там у нас с той женщиной из лагеря, Мари Бонапарт? Удалось что-нибудь узнать?
- Так точно, герр оберштурмбаннфюрер, - Раух снова открыл папку. - Я навел справки. Такой женщины никогда не существовало, герр оберштурмбаннфюрер.
Алик Науйокс повернулся и подошел ближе. Скорцени, просматривавший бумаги на столе, удивленно поднял глаза.
- То есть как это не существовало? Кто это тебе сказал такое?
Оберштурмбаннфюрер встал, подошел к сейфу, достал из него секретную папку с документами ареста и, вынув из конверта фотографию, показал ее Рауху:
- Если такой женщины никогда не существовало, тогда скажите мне, кто это? - спросил немного жестко.
- Не могу знать, герр оберштурмбаннфюрер, - Раух недоуменно пожал плечами. - Мне кажется, она похожа на женщину, которую мы видели в лагере у Габеля, чем-то.
- Чем-то похожа… - усмехнулся Скорцени. - Вот именно, что чем-то. И надо бы выяснить. Раух, чем конкретно.
- Позвольте взглянуть, я столько слышал… - Альфред Науйокс взял фотографию из рук Скорцени, некоторое время рассматривал ее, потом вернул оберштурмбаннфюреру.
- Красивая девочка… Надо думать, с тех пор она повзрослела. И о такой красотке ты ничего не узнал, Фриц? Зря!
- Что касается наследников семьи Бонапарт… - Раух, покраснев, опять сунулся в папку.
- Меня интересуют только наследники самого императора, по прямой линии, - уточнил Скорцени. - Потомки его братьев и сестер, а также прочие многочисленные родственники в данном случае не представляют интереса. - Оберштурмбаннфюрер убрал документы в сейф, однако фотографию оставил на столе. Скрыв улыбку, Алик внимательно посмотрел на него и повернулся к Рауху.
- Так что там слышно о наследниках императора, гауптштурмфюрер? - спросил он. - Живы еще?
- По всем имеющимся данным, - начал докладывать Раух, - прямые наследники императора закончились на его сыне, герцоге Рейнштадском, умершем в Австрии в 1832 году. Детей у него не было. - Раух замолчал.
- И что? - не понял Скорцени. - Это - всё?
- Всё.
Оберштурмбаннфюрер наклонил голову, явно удивленный и озадаченный столь неожиданным поворотом.
- Ну, хорошо, - как бы размышляя вслух, произнес он. - А двоюродные братья, сестры, дяди, тети? Этих Габсбургов всегда было полно, на все вкусы. Ты узнавал?
- Так точно. Тут есть кое-что интересное, - кивнул Раух, - Двоюродный брат герцога Рейнштадского, Франц-Иосиф фон Габсбург, ставший впоследствии императором Австрии, имел сына Рудольфа, трагически погибшего также в молодые годы. Его дочь, внучка австрийского кайзера, воспитанная при императорском дворе и получившая титул принцессы Кобургской, была весьма поспешно в юные годы выдана замуж во Францию, за герцога де Монморанси, и умерла вскоре после рождения первого и единственного ребенка.
Герцог де Монморанси также умер несколько лет спустя после смерти своей жены, и их дочь, сирота, была взята на воспитание одним из друзей отца. В 1918 году она покинула Францию. Дальнейшая ее судьба неизвестна.
Раух остановился, заглянул в бумаги и, убедившись, что он ничего не забыл, опустил папку. Скорцени молчал, в задумчивости постукивая зажигалкой по столу. Потом спросил у адъютанта:
- Известно, кто стал опекуном девочки?
- Так точно, известно, герр оберштурмбаннфюрер, - бодро отрапортовал Раух.
- Кто же? - Скорцени внимательно посмотрел на него.
- Генерал Фош, - не задумываясь, доложил адъютант.
- Генерал Фош? - оберштурмбаннфюрер обменялся многозначительным взглядом с Науйоксом.
- А слышал ли ты когда-нибудь, Раух, - спросил он, - кто был этот генерал Фош?
- Так точно, герр оберштурмбаннфюрер, - невозмутимо отвечал адъютант, - он командовал войсками Антанты в мировую войну.
Скорцени бросил зажигалку на стол и поднявшись, подошел к Рауху.
- Командовал - это еще не все, Раух, - серьезно произнес он. - Существенно то, что этот Фош разбил нас и выиграл мировую войну. Он выиграл мировую войну, генерал Фош, - повторил оберштурмбаннфюрер и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. Подошел к окну и вдруг резко обернулся.
- А как звали девочку, дочь Монморанси, Раух? Удалось узнать? - спросил он.
- Так точно. Кажется, Элизабет, герр оберштурмбаннфюрер.
- Элизабет? - Скорцени поморщился. - Элизабет не может быть, Раух, - заключил он уверенно. - Проверь еще раз.
- Одну минуту, я уточню, - Раух снова заглянул в бумаги.