Месть Танатоса - Михель Гавен 9 стр.


Он был сбит в последних боях на реке Эна. Его самолет, загоревшись, упал на землю. Этьен чудом остался жив, но, выйдя из госпиталя, был обречен на медленное умирание.

Они снова встретились летом в Провансе, как встречались многие годы своего детства. Но опаленные, изломанные войной, они уже не походили на беззаботных детей, некогда веселивших выдумками всю округу.

Похоронив Генри, расставшись навсегда с отцом, прощаясь с Францией, с ребенком на руках, она в последний раз приехала на Лазурный берег, чтобы еще раз увидеть и запомнить любимые пейзажи детства, вдохнуть пленительный запах трав, поцеловать эту землю, эти цветы, наслушаться цикад и… уехать. Уехать навсегда.

Уехать из замка, который больше ей не принадлежал, уехать из страны, которая больше не была ей Родиной, уехать, потому что от всего этого она добровольно отказалась сама.

Теперь у нее не было богатства, не было мужа, не было отца, но был маленький сын и еще было великое имя, прославленное в веках Бонапартом и тем, кого она еще недавно называла отцом, генералом армии-победительницы, выигравшей мировую войну и вернувшей Франции ее величие.

От соседки Маду, старухи Гранж, Маренн узнала, что отец Этьена умер, когда сын был на фронте, что его невеста, дочка местного винодела, с которой Этьен обручился во время своего последнего приезда в отпуск, узнав о его ранении, отказалась от него, что один из сослуживцев Этьена недавно прислал письмо, где просил кого-нибудь из родственников встретить знаменитого летчика на вокзале, так как Этьен слеп и едва передвигается при помощи костылей. Но у Этьена больше не было родственников.

Оставив сына под присмотром Гранж, Маренн отправилась в дом винодела, чтобы попытаться убедить Матильду изменить решение. Она шла по деревне в солдатской гимнастерке, защитного цвета юбке и военных сапогах, с нашивкой Красного Креста на рукаве и высшей солдатской наградой Франции "Medaille Militair" на груди. На нее смотрели из окон, выходили на улицу, восхищались, удивлялись, сочувствовали. Все знали, кто был ее отец, знали, что она была на фронте, что муж ее погиб, что она вернулась с ребенком, что ранняя седина в волосах и застывшая бледность лица свидетельствуют о нелегких испытаниях, которые ей довелось вынести.

Матильда встретила ее враждебно. На все доводы Маренн дочь винодела сказала: "Нет!"

- Когда-то он был самым красивым парнем в округе, и все девчонки завидовали мне. Он был героем Франции. Но теперь война закончилась, и кому он нужен, инвалид! Он даже работать не может!

- Но он любит тебя! - Маренн в отчаянии бросила ей последний аргумент.

- Любит? - Матильда, подбоченясь, со злостью посмотрела на нее. - Любит! Ты что, смеешься надо мной, принцесса? Он всегда любил только тебя. Это все знали. А на мне он решил жениться, когда узнал, что у тебя другой. Мы и не встречались-то с ним ни разу. Просто он пришел к отцу и попросил моей руки. Но пока он был героем и все газеты твердили о нем, все это можно было терпеть. А теперь зачем? Так что иди, встречай его сама, и нечего мозолить мне глаза!

На следующий день, взяв Штефана на руки, Маренн пошла на вокзал. Людей на вокзале было много - встречали возвращавшихся с фронта солдат. Матильды среди них не оказалось.

Поезд пришел около полудня. Прижимая ребенка к груди, Маренн с трудом протискивалась сквозь толпу встречающих, переходя от вагона к вагону, но нигде не видела Этьена.

Пройдя вдоль перрона от начала и до конца, она остановилась, растерянно оглядываясь по сторонам. "Может быть, мы что-то спутали, Штефан?" - спросила она малыша, но Штефан молча таращил глазки и с любопытством смотрел вокруг. Нет, она не могла ничего спутать. Она внимательно прочитала письмо - сегодня в полдень. "А вдруг он не может выйти из вагона?" - промелькнула у Маренн тревожная мысль. Надо скорее идти обратно, пройти весь поезд…

Но, увы, - поздно. Поезд уже отходил от перрона. Толпа быстро рассеялась, и на платформе Маренн увидела одинокую фигуру офицера с погонами капитана авиации, опиравшегося одной рукой на костыль, а другой тщетно пытавшегося нащупать вещевой мешок, который лежал рядом с ним на земле. Маренн почувствовала, как острая боль пронзила ее сердце - Этьен, это был он.

Но нет - это не мог быть он! Она помнила его высоким, сильным, с широким разворотом плеч и покрытым бронзовым загаром торсом, синеглазым, с волнистыми черными волосами и никогда не меркнущей белозубой улыбкой… Жизнерадостным и молодым.

Теперь его черные волосы были обожжены и седы. Некогда яркие синие глаза померкли и, не различая ничего вокруг, застывше-безучастно смотрели на мир. Лицо обезображено ожогами и превратилось в один сплошной шрам. И только орден Почетного легиона на парадном мундире и целый ряд орденов и медалей меньшего достоинства да капитанские погоны на плечах сверкали на солнце, напоминая о том еще совсем недавнем дне, когда приказом Главнокомандующего Антанты этот двадцатилетний юноша был причислен к сонму героев и навсегда записан в историю Франции.

Маренн подошла к нему. Наклонилась, подняла вещевой мешок.

- Этьен, - позвала она негромко, - Все хорошо, Этьен. Мы уже почти дома.

Она видела, как напряглись скулы на его изрытом ожогами лице. Он протянул руку, повернул голову в сторону, откуда как ему казалось, доносился год ос.

- Кто здесь? - он не сказал, а проскрипел. Маренн вздрогнула, но, собравшись с духом, подошла еще ближе и взяла его обожженную руку в свою.

- Это я, Этьен, Мари. Ты помнишь меня?

- Мари? - он высвободил руку, дотронулся до ее плеча. - Мари? Да, Мари… Я чувствую этот запах, за пах ее волос… Я запомнил его. Где она? Где Мари? - он беспомощно поворачивал головой.

- Я здесь, Этьен. Здесь, перед тобой… - Маренн с трудом понимала его речь, стараясь по движению обезображенных губ уловить смысл произносимых им слов.

- Обопрись на меня. На мою руку, - говорила она, стараясь не дать голосу дрогнуть. - Все уже кончилось.

Все хорошо. Сейчас мы пойдем домой. Вот так. Идем. Осторожно…

Они медленно двинулись по платформе. Когда же вышли из здания вокзала, Маренн увидела, что привокзальная площадь запружена народом. Казалось, весь город собрался здесь, чтобы посмотреть на них - еще бы, ведь Этьена знала вся Франция, и еще совсем недавно любила его!

Кутались в черные платки матери и вдовы не вернувшихся с войны, какая-то девочка бросила им под ноги цветы, но Маренн не могла даже наклониться, чтобы поднять их: одной рукой она держала сына и вещевой мешок, другой поддерживала едва переставлявшего ноги Этьена. Они с трудом спустились по лестнице на площадь. Шофер грузовика, тоже солдат, недавно вернувшийся с фронта, предложил довезти их до деревни. "Господи, - услышала Маренн, как всхлипнула за ее спиной какая-то женщина, - За что же все это, Господи! Ведь совсем еще дети…"

Это был девятнадцатый год, Маренн тогда еще не исполнилось семнадцати, Этьену было двадцать один. Седые дети войны… Ветераны… Он поседел от ранения, она - за один час под Ипром, когда с лейтенантом Мэгоном и его солдатами они шли по меловым расселинам и земля вдруг разверзлась под их ногами, увлекая в черноту туннеля, где сидели и стояли на протяжении многих километров заваленных оползнем траншей, удушенные газом участники сражений 1915 года.

Застигнутые врасплох, они еще сжимали заржавевшие винтовки и ухмылялись смерти в скользящем луче фонарика. Оголенные черепа, пустые глазницы, лохмотья кожи, костяшки пальцев, смрадный запах разлагающейся плоти, смертоносная сладость сконцентрировавшегося газа и мертвецы, мертвецы, мертвецы… Здесь погибли целые дивизии…

Большинство английских солдат, упавших в ущелье, задохнулись газом. Маренн спас лейтенант Генри. Он зажимал ей рот и нос платком, почти не разрешая дышать, но когда они вышли на свет божий и солнце радостно брызнуло им в глаза, из тех, кто остался в живых, многие утратили рассудок, почти все поседели, некоторые потеряли зрение, а некоторые в последствие покончили с собой…

Грузовик промчался по деревне. Маренн заметила Матильду - она стояла на пороге в нарядном летнем платье. Наверное, она не знала, что Этьен слеп. Они быстро пронеслись мимо и затормозили у дома Маду.

Старуха Гранж, всплеснув руками, распахнула калитку, взяла ребенка - Мари помогла выйти Этьену. Вместе они прошли в дом. Этьен остановился посреди комнаты, костыль выпал у него из рук - он зашатался. Маренн подбежала и поддержала его, подняла костыль:

- Мы уже дома. Все хорошо. Держись, - успокаивала она, едва сдерживая слезы.

- Дома… - он оглянулся, тщетно пытаясь что-либо увидеть, - я так давно не был дома. Где мама? Тут пахнет глициниями, прохрипел он, - я чувствую этот запах. Это ее любимые цветы. Вот здесь, у окна, - он указал на стену, - и у Маренн сжалось сердце.

- Не здесь, - она мягко повернула его в другую сторону. - Вот здесь. Окно - здесь. И глицинии - здесь. Они действительно чудесно пахнут. Садись. Мы приготовили тебе кресло у окна. Здесь тебе будет удобно, - она взяла из рук летчика костыль, помогла ему сесть в кресло. В соседней комнате заплакал ребенок, его пора было кормить.

- Ребенок… Где это ребенок? - Этьен повернул голову в сторону окна.

- Он здесь, в соседней комнате, - призналась тихо Маренн, - Это мой сын.

- Твой сын? - по тому, как побелели от боли его скрюченные пальцы, сжавшие подлокотники кресла, она поняла, что ему неприятно это слышать. Она подошла сзади, обняла его за плечи и прижалась щекой к его жестким, обожженным волосам.

- Теперь мы снова вместе, Этьен, - прошептала она. - И нам ничего теперь не страшно. Мы будем помогать друг другу, ведь у нас обоих, кроме нас двоих, никого на свете не осталось.

- А где же тот английский офицер? - Этьен поднял руку, стараясь найти ее ладонь. - Это он отец твоего ребенка?

- Да, - Маренн сама вложила свою руку в его обожженные пальцы, - он недавно умер от ран…

- А где же Маршал?

Маренн промолчала.

- Где твой отец, Мари? Я слышал, он принимал парад в Париже…

- У меня нет больше отца, - ответила она сдержанно и выдернула руку. - Мне нужно покормить сына. Отдыхай.

Пока она кормила Штефана в соседней комнате, старуха Гранж принесла Этьену обед. Но он отказался от еды.

- Почему ты не ешь? - Вернувшись, Маренн обняла его за плечи, с тревогой заглядывая в лицо. Но неподвижно застывшая маска не выражала ничего, кроме впечатанных в нее ожогами и шрамами боли и страдания.

- Я не хочу есть, - она едва различила его ответ по губам.

- Как ты себя чувствуешь? - наивный вопрос…

- Хорошо, - ответил он и вдруг предложил: - Быть может, мы погуляем, Мари?

- Погуляем? - она искренне удивилась.

- Да, как когда-то в детстве. Я очень скучал в госпитале по родным местам. Как жаль, что я не могу их увидеть.

- Но ты можешь почувствовать, ощутить аромат деревьев № трав, - подхватила она с надеждой. - Идем. Идем. Опирайся на мою руку.

Они снова прошли по деревне. На них снова смотрели из окон, выходили из домов, снова тайком вытирали слезы. Матильда вновь появилась на пороге дома, когда они проходили мимо, потом вышла на крыльцо. Но Этьен не спросил про нее. И Маренн не стала ему ничего говорить.

Они вышли в поле, прошли без дороги по траве к одинокому дубу над рекой, где когда-то расстались четыре года назад на заре своей юности и любви. Четыре года… Как они изменили все! Казалось, над деревом тоже пронеслась война. Его крона была срезана молнией, столетний ствол был расщеплен, ветви обуглились - на них давно уже не появлялось листьев. Трава вокруг пожелтела и пожухла.

Маренн почувствовала, как слезы сами подступают к глазам, когда она увидела эти обгоревшие останки своего детства. Но Этьен не видел ничего. Он вдыхал душистый летний воздух, напоенный цветами, ловил каждое дуновение ветерка с реки и по этим запахам и ароматам узнавал свой родной край. Маренн наклонилась, сорвала веточку вербены и протянула ему.

Он глубоко вдохнул ее запах и… остановился. Он тоже понял, куда они пришли. Маренн положила ребенка на траву. Штефан вел себя очень спокойно, совсем не плакал. "Какой ты у меня молодец, - подумала Маренн, - знаешь, как трудно сейчас твоей маме…" Потом она помогла сесть Этьену, и сама опустилась на колени рядом с ним.

- Мари, - Этьен протянул руку и легко коснулся ее волос. Маренн прижала его ладонь к своей щеке.

- Это я. Совсем седая стала твоя Мари теперь, - проговорила почти шепотом.

- Я любил тебя тогда, Мари, - признание его запоздало на четыре года.

- Теперь я это знаю, - Маренн наклонилась и поцеловала его в обезображенные губы.

- Мы не должны отчаиваться, Этьен, - прошептала она, не отводя лица. - Ведь все-таки мы остались живы.

- Живы… - он словно эхом повторил за ней.

Теплый южный ветер овевал их лица. Откинув волосы, Маренн, волнуясь, расстегнула пуговицы его мундира, потом сорвала с себя гимнастерку и прижалась обнаженной грудью, располневшей после родов, к его искореженной осколками железа груди. Он вздрогнул, какая-то живая искра пронеслась по его телу… Пронеслась и… потухла. Он отстранился.

- Все это бесполезно, Мари, - услышала она его голос. - Все кончено.

- Ничего не может быть кончено, пока мы живы, - воскликнула она, обнимая его голову. - Ведь жизнь не кончена, Этьен. Ведь я с тобой, - она взяла его руки и положила себе на плечи - они безвольно соскользнули вниз по ее обнаженной спине.

- Зачем, Мари? Я скоро умру, - простонал он.

- Нет, я не хочу! - Маренн вскрикнула, пытаясь перекричать завывание усилившегося ветра в ветвях. - Я не хочу, ты слышишь!

Ломались под ветром сучья, падала ей на волосы обугленная кора.

- Я не хочу! - кричала она, тряся его за плечи. - Ты слышишь! Я буду здесь, с тобой. Я никуда не уеду. Не надо, Этьен!!

- Мари, голубка… Что же тут поделаешь, Мари, - он еле слышно прохрипел, и ветер совсем заглушил его слова. По движению губ она поняла, что он сказал, и, не сдержав рыдания, приникла головой к его груди, обжигая слезами еще не зажившие шрамы.

Всю ночь она пролежала рядом с ним на постели, прижавшись щекой к его плечу. Он тихо лежал на спине, почти не шевелясь, глядя в потолок бессонными глазами. За окном стрекотали цикады, вязко-сладким ароматом благоухала глициния. Луна оранжевым фонарем повисла в черном бархате небес. Под ее мягким струящимся светом заливались в саду трелями соловьи. Ветер стих. Воцарилась тишина.

"Совсем как в детстве", - подумала тогда Маренн. Вдруг Этьен спросил ее:

- Что это за птицы поют, Мари?

- Это соловьи, Этьен, ты разве не помнишь? - она приподнялась на локте и обняла его обнаженный торс.

- Не помню, - тихо сказал он. - А что это стрекочет?

- Цикады…

- Тоже не помню. Я почти ничего не помню, Мари.

- А где мама?

- Мамы нет, - Маренн растерялась, - Она давно умерла.

- Умерла… - он снова замолчал. Маренн положила голову ему на грудь. Теперь она уже окончательно решила для себя, что никуда не поедет. Она не может оставить его здесь одного. Она будет лечить его, любить, она выдержит, - со временем станет легче. С улыбкой она заснула, прижимаясь лицом к его груди. Проснулась же она под утро от пронизывающего холода и не могла понять, что случилось.

Стояла душная южная ночь, ни дуновения ветерка не залетало в распахнутые окна, и все-таки было очень холодно. Она вдруг ощутила, как ледяные клещи охватывают ее с ног до головы - ее бил озноб, холодный пот страха струился по щекам. Рядом с кроватью в колыбельке, проснувшись, заплакал Штефан. Маренн поднялась с постели, подошла к сыну. Здесь уже не было холодно. Она почувствовала запах цветов, тепло ночи окутало ее, согревая. Укачав сына, она повернулась к Этьену. Он все так же лежал, неподвижно уставившись в потолок безжизненно-невидящими глазами. Маренн подошла к нему, взяла его за руку, и… тут же бросила. Ужас охватил ее - теперь она поняла, откуда шел этот могильный холод: холод шел от него.

Этьен был мертв. Он тихо умер ночью, не потревожив ее, не причинив ей ни малейшего беспокойства. Отпущенного ему войной времени хватило лишь на то, чтобы вернуться домой, попрощаться с Родиной, встретиться и попрощаться с ней, со своей любовью. Война снова забрала его к себе. Последняя ниточка, связывавшая Маренн с прошлым оборвалась. Теперь ей предстояла разлука с Родиной.

Ноги больше не держали ее. Грозя кому-то невидимому и немилосердному, Маренн со стоном упала на колени перед кроватью, уткнувшись лицом в матрас и прижимала к губам его безвольно повисшую холодную руку.

Наутро вместе со старухой Гранж они похоронили Этьена на сельском кладбище рядом с отцом. Его награды она сняла с кителя и отвезла в замок де Лиль-Адан. Там она положила их под стекло, где хранились рыцарские звезды и кресты ее предков. Глотая слезы, в последний раз она усыпала цветами вербены свежий холмик его могилы.

В тот же день вечером, забрав сына, Маренн уехала в Марсель, где на последние оставшиеся у нее деньги купила билет на пароход, отходивший в Нью-Йорк. Она расставалась с Францией, расставалась, как ей тогда казалось, навсегда, увозя с собой сына, свое одиночество и разбитое войной сердце.

Назад Дальше