От запаха пищи и дорогих сигарет у Маренн закружилась голова. Она попятилась к двери, теряя равновесие, и оперлась рукой о стену. Ей хотелось убежать как можно скорее отсюда, вернуться в барак, к детям - и не нужно никаких шампуней, ничего не нужно. Но было поздно: оберштурмбаннфюрер уже заметил ее.
- Габель, подведите ее поближе, - словно сквозь туман донесся до нее его голос.
Комендант взял Маренн за руку и вывел на середину комнаты. То ли ей показалось, то ли на самом деле в комнате стало тихо. Оберштурмбаннфюрер поднялся с места.
- Какая красотка! - сказал кто-то. Но резким движением руки оберштурмбаннфюрер заставил его замолчать.
Маренн стояла посреди комнаты, едва держась от слабости на ногах, но по привычке высоко подняв голову и расправив худенькие плечи. Она была удивительно пропорционально сложена. Темные волосы каскадом падали ей на грудь, закрывали спину, короной поднимались на затылке. Свет ламп отражался в зеленых глазах. Красиво очерченные брови крыльями разлетались на бледном лице. Кармином пламенели губы. Искусно пошитое платье густого черного цвета с глубоким фигурным вырезом полуобнажало грудь, узким лифом преломляло талию, ниспадало лепестками тюльпана, открывая стройные ноги в тонких чулках, и длинным шлейфом стелилось по полу. Усыпанный бриллиантовым блеском французский бархат таинственно мерцал, его насыщенный цвет гармонично сочетался с темными волосами и резко контрастировал с зеленоватым оттенком глаз и пергаментной белизной обнаженных плеч. Все вместе создавало нерасторжимое единство гармонии и контраста и производило впечатление высокого благородства и утонченности.
В волнении Маренн сжимала тонкие пальцы рук, аромат дорогих духов струился, заполняя душную атмосферу столовой.
Комендант Габель подтолкнул ее к роялю.
- Сыграй что-нибудь для господ офицеров.
Она опустилась на стул, подняла крышку инструмента, взглянула на клавиши: белые и черные, белые и черные - любимые цвета Коко Шанель. Как давно она не играла. Пальцы ослабели, одеревенели…
- Спой, - гауптштурмфюрер Габель, нависая над ней, нетерпеливо постукивал носком сапога по полу. - Давай же. Господа офицеры ждут.
Маренн посмотрела на коменданта - перед ее мысленным взором возник Прованс. Обожженные солнцем виноградники. Осенний мистраль. Вспомнились знакомые с детства песни трубадуров. Она коснулась пальцами клавиш. Первые звуки старинного французского романса разлетелись по комнате, как звон посеребренных лат. "Симон де Монфор и его крестоносцы осадили Тулузу и как волки бросились на короля".
- Труверы, плачьте, и рыдайте, дамы
Сражен король, защищавший Тулузу
Лежит он на лугу цветущем
И для него навеки окончен бой.
Ее низкий, надтреснутый голос и галантный французский язык, язык любви, неожиданно прозвучавший под низкими сводами лагерной столовой, где-то вдали от Франции, в глухом лесу, за колючей проволокой, под дулом автомата, ошеломили присутствующих. Оберштурмбаннфюрер Скорцени с бокалом вина в руке подошел ближе и слушал, прислонившись к блестящему телу рояля, и внимательно рассматривал исполнительницу.
Где-то он уже слышал прежде этот низкий голос с изломом, надтреснутый, как битый фарфор. Эти голубовато-зеленые глаза удлиненной формы, как глаза феникса, в тени длинных, темных ресниц, бездонные как море, уже встречались ему однажды. Карминные губы и пьянящий аромат духов… Когда-то все это уже было с ним, где-то в далекой юности. Когда-то… По он не мог вспомнить, когда…
Она была красива - верно. И она вряд ли была американкой - он сразу понял это. Изысканный французский язык, тонкость вкуса, изящные манеры аристократки… В ее лице не замечалось ничего по-англосаксонски тяжелого, тем более, упаси боже, ничего иного, что так часто встречается в этой еврейской стране. Скорее она походила на итальянку со старинных гравюр на репродукциях в университетских книгах. Скорцени с трудом разбирал смысл стихов, хотя и говорил по-французски, но, судя по всему, исполнительница хорошо владела французским фольклором, что выдавало ее образованность и незаурядность натуры.
Трубадуры пели о Карле Великом, о бесстрашном Роланде и его друге рыцаре Оливье, восхваляя павших в Ронсевальской битве.
А златокудрая дама в старинных шелках прижимала к груди окровавленную голову своего возлюбленного, оплакивая навсегда ушедшее счастье…
Оберштурмбаннфюрер стоял очень близко к Маренн. Но она с трудом различала его черты. Силы покидали ее, в глазах потемнело. Она едва удерживала ускользавшее сознание - почти не различала клавиш, уже не слышала слов, которые произносила.
- "Жизнь, о которой мечтали мы, ангел мой…" - голос рванулся ввысь и… оборвался. Все вокруг завертелось в лихорадочной пляске и померкло. Хлопнула крышка рояля. Больше она ничего не чувствовала.
- Голодный обморок, - комендант успел подхватить Маренн, когда, откинув голову, она почти соскользнула со стула на пол. - Простите, герр оберштурмбаннфюрер…
- Вы что, вообще не кормите своих заключенных? - Скорцени недовольно нахмурил брови.
- Все строго по предписанному рациону, герр оберштурмбаннфюрер… - оправдывался комендант, - только она сама ничего не ест почти - все детям отдает.
Комендант снова усадил Маренн на стул.
- Сейчас, сейчас, - суетился он. - Эй, Ваген, позовите доктора, - крикнул помощнику. - Надо привести ее в чувство!
- И накормить, - добавил за него Скорцени.
Оберштурмбаннфюрер вернулся к столу и снова сел в кресло. Достал сигарету из пачки. Раух предупредительно чиркнул зажигалкой.
- Ты был прав, она хороша, - одобрил вполголоса.
- Слишком хороша, чтобы быть той, за кого ее принимают.
Пуская кольца дыма, оберштурмбаннфюрер задумчиво смотрел перед собой. Он больше не слышал, что еще говорил ему Раух. Он напрягал память, стараясь вспомнить, что же или кого напомнила ему эта странная женщина, вокруг которой сейчас суетились комендант Габель и лагерный врач. Какую струну она задела в его душе? И куда исчезло, не оставив следа, легкомысленное желание позабавиться.
- Герр оберштурмбаннфюрер, все в порядке, - боясь потревожить, комендант почти на цыпочках подошел к нему. - Она готова. Можно продолжать.
- Продолжать не надо, - оберштурмбаннфюрер вскинул голову - женщина в черном бархатном платье, бледная как полотно, растерянно стояла посреди комнаты, перебирая дрожащими пальцами ниспадающие складки бархатных лепестков.
Скорцени поднялся:
- Готова, - иронически повторил он за комендантом, - да она у Вас сейчас упадет.
Он подошел к женщине и обратился к ней, жестом приглашая к столу:
- Прошу Вас, фрау, присаживайтесь. Не откажите господам офицерам, разделите наше скромное угощение.
Маренн подняла на него потемневшие глаза и отрицательно покачала головой. Карминные губы, слишком яркие на бескровном лице, дрогнули:
- Спасибо, я не голодна, - ответила она тихо.
- Не сомневаюсь, - покачал он головой, не поверил. - Но мне показалось, что в этом лагере голодны все.
- Я не голодна, - ее угасающий голос прозвучал настойчивее.
- Давай, садись, - комендант нетерпеливо подтолкнул женщину в спину.
Она зашаталась, каблук подвернулся, и она едва не упала во второй раз, но оберштурмбаннфюрер успел поддержать ее под руку.
- Нельзя ли полегче, - осадил он Габеля. - Я ценю Ваше усердие, но следовало бы соизмерять свои силы с возможностями Ваших подопечных.
- Виноват, герр оберштурмбаннфюрер, - комендант щелкнул каблуками и вытер платком лоб. - Ну и денек…
- Уже давно вечер, - холодно поправил его Скорцени. Он провел женщину к столу. Она послушно следовала за ним, ее рука безвольно покоилась в его. Пальцы были холодны и неподвижны.
- Прошу, садитесь, - оберштурмбаннфюрер пододвинул Маренн стул. - Подвиньтесь, Раух. И предложите даме закуски. Вам ведь понравилось, как она пела, хотя уверен, что Вы не поняли, про что. Что Вам положить, фрау, - снова обратился он к Маренн. - Налейте ей коньяка, Фриц.
- Нет, нет, спасибо. Мне ничего не надо, - она отчаянно замотала головой. Волосы рассыпались и снова упали вперед, закрывая лицо, - разве что… - она запнулась и робко взглянула на офицеров.
- Что Вы хотите? Не стесняйтесь, - оберштурмбаннфюрер ободряюще улыбнулся ей? - Рыба, овощи, мясо.
- Разрешите мне взять что-нибудь для моих детей, - попросила она чуть слышно.
- Я же говорил, - воскликнул комендант. - Вот та с всегда…
- Помолчите, Габель, - оберштурмбаннфюрер пр рвал его и внимательно посмотрел на женщину. За столом воцарилась тишина. Принимая молчание главного эсэсовца за отказ, Маренн снова опустила голову и съежилась как будто от удара.
- Комендант, - Скорцени взглянул на часы, затем в сторону Габеля.
- Все готово, герр оберштурмбаннфюрер, - быстр отрапортовал ему гауптштурмфюрер. - Комната убрана там все в полном порядке.
- Отведите ее туда. Я хочу побеседовать с ней наедине.
- Слушаюсь, герр оберштурмбаннфюрер, - комендант рванулся с места, словно его толкнули. - Вставай, пошли, - он схватил Маренн за руку.
- Только осторожнее, Габель, - с иронией напутствовал его Скорцени. - Не столкните даму с лестницы.
- Слушаюсь, герр оберштурмбаннфюрер. Идем, идем…
Женщина с трудом поднялась со стула и медленно пошла за комендантом, волоча по полу мерцающий шлейф платья.
* * *
Она сидела на стуле, посреди маленькой комнатки без окна, прикрывая черными лепестками тюльпана обтянутые шелковыми чулками колени. Комендант лагеря, теряя терпение, взволнованно ходил перед ней, меряя шагом небольшое пространство комнаты от двери до стены и от стены до двери.
- Сколько можно тебе повторять, - нервно жуя незажженную сигарету, Габель в который уже раз пытался внушить своей "подопечной" то, что самому ему казалось очевидным. - Сейчас сюда придет господин оберштурмбаннфюрер. Ты должна быть ласковой с ним, и если господин оберштурмбаннфюрер чего то захочет… Но ты сама знаешь, ты же не маленькая, двоих детей нарожала. Короче, ты должна быть умницей. Поняла?
- Нет, - Маренн упрямо наклонила голову вперед. - Я не буду с ним спать.
- Зачем же спать? - хохотнул Габель. - Спать вовсе не обязательно. Спать ты будешь у себя в бараке, на нарах. Ясно?
Но Маренн вскинула голову и посмотрела ему в глаза - ее взгляд не оставлял коменданту никаких сомнений в ее намерениях.
- Я не буду делать того, что Вы от меня требуете, - сказала она твердо. - Если хочет силой, пусть попробует.
- Да ты что! С ума сошла, - взвился Габель. - Это же сам Отто Скорцени!
- Мне безразлично, кто он…
- Заткнись немедленно, - Габель подскочил к ней и прошипел над ухом. - Запомни: от этого, возможно, зависит вся моя карьера. Я ждал такого случая очень много лет. И если ты не сумеешь понравиться оберштурмбаннфюреру, я не знаю, что я с тобой сделаю!
Маренн повернула голову и взглянув в разъяренное лицо коменданта, рассмеялась.
- Всего-то лишь карьера, господин гауптштурмфюрер…
- Я сказал, заткнись! - еще пуще разозлился Габель. - И перестань смеяться! Что тут смешного? Молчать! Встать!
Но она и не думала вставать, она продолжала улыбаться. Ее глаза повеселели и словно зажглись изнутри голубовато-зеленым светом. Гауптштурмфюрер побагровел и схватился За кобуру.
- Да я пристрелю тебя как собаку! - взвизгнул он.
- Вот тогда Ваша карьера точно не состоится, Габель, - оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени вошел в комнату. - В самом деле, Вы выглядите смешно, - заметил он. - Вы забываете, для чего рейхсфюрер СС доверил нам оружие. Не для того, чтобы махать им по любому поводу. Оставьте нас и идите в столовую, - приказал коменданту жестко. - Гауптштурмфюрер Раух скажет Вам, что сейчас от Вас требуется.
Багровые пухлые щеки коменданта побелели в одно мгновение. Он пролепетал извинения и быстро вышел из комнаты, еще раз растерянно взглянув на оберштурмбаннфюрера, который стоял у двери и, заложив руки за спину, невозмутимо ждал, пока комендант покинет помещение. Как только Габель вышел, оберштурмбаннфюрер закрыл за ним дверь и обернулся к женщине.
Теперь, немного придя в себя, она могла лучше рассмотреть его. Оберштурмбаннфюрер был высок ростом, молод и великолепно сложен. На его могучем торсе черный эсэсовский китель с серебряным погоном сидел как влитой. Казалась, эта элегантная форма была специально создана для него. Широкий ремень с кобурой перетягивал талию. Длинные ноги в начищенных до блеска сапогах, широкие плечи, мускулистая шея атлета под белым воротником рубашки.
Узкое лицо оберштурмбаннфюрера с энергичным подбородком повторяло эпические черты Хильдебранта, воспетые в сагах. Даже глубокий шрам на щеке не портил общего впечатления. Высокий лоб, тонкий нос с высокой переносицей, узкие, бестрепетные губы с презрительным изломом. Белокурые волосы коротко острижены. Светлые глаза непроницаемо холодны.
Великолепная военная выправка, столь высоко ценимая в прусской армии с незапамятных времен, была присуща оберштурмбаннфюреру в полной мере. В нем чувствовались сила и смелость, гордость и высокомерие, решительность и незаурядный ум, железная воля солдата и гимнастическая гибкость спортсмена. Он словно излучал обаяние древних германцев, основанное на сознании собственной значимости, и несомненную уверенность в себе.
Заметив, что Маренн рассматривает его, Скорцени улыбнулся.
- Там привели Ваших детей, - сказал он негромким, ровным голосом, - я приказал накормить их.
Услышав о детях, Маренн резко поднялась, но оберштурмбаннфюрер остановил ее:
- Не надо. Гауптштурмфюрер Раух проследит, чтобы их не обижали.
Она снова опустилась на стул.
- Почему Вы так добры ко мне? - спросила тихо, не поднимая глаз.
- Допустим, мне понравилось, как Вы пели, - Скорцени подошел ближе и встал перед ней, по привычке заложив руки за спину и расставив ноги в блестящих сапогах. - Как Ваше имя?
- Маренн, - произнесла она чуть слышно и испугалась: зачем призналась, ведь не говорила прежде…
- Красивое имя. Еврейка?
- Нет, - усмехнулась она грустно. - Француженка.
- Но комендант сказал мне, что вы американка, - удивленно заметил Скорцени, вскинув бровь. - Вы гражданка Соединенных Штатов?
- Я долго жила в Соединенных Штатах, - отвечала она все так же негромко, - по родилась я в Париже. Мой отец - француз, а мать - австриячка.
- Австриячка?! - Скорцени изумился еще больше. - Тогда почему Вы здесь? Наверное, вы коммунистка?
- Я?! - Маренн вскинула голову, - я никогда не состояла ни в какой партии и вообще не интересовалась политикой…
- За что же Вас арестовали? - спросил недоуменно оберштурмбаннфюрер. Маренн только пожала плечами и снова опустила голову.
- Где Вас арестовали? - продолжил он, не дождавшись ответа.
- В Берлине.
- Кто арестовал? Гестапо?
- Не знаю. Такие, как Вы…
- Такие, как я, не могли Вас арестовать, - поправил ее Скорцени. - Мы не занимаемся арестами неблагонадежных лиц - это сфера деятельности гестапо.
- Я не знаю, - повторила она, - во всяком случае, они были в такой же форме…
- А в чем Вас обвинили? Не прислали же Вас сюда без обвинительного заключения?
- Толком ни в чем… - Маренн откинула волосы и потерла пальцами лоб, - По-моему, как раз в том, про что Вы говорите, - вспомнила сразу, - в связи с коммунистами, в неарийском происхождении… Хотя про коммунистов я только слышала, что они существуют - но, слава Богу, никогда не встречала никого из них…
- Вы работали в Берлине или…?
- Я работала в Берлинском университете, один из сотрудников написал на меня донос. Кажется, так…
- Неарийское происхождение… При том, что Ваша мать - австриячка, - Скорцени в задумчивости прошелся по комнате. - Конечно, каждый гражданин рейха обязан быть бдительным, и рейхсфюрер постоянно напоминает об этом своим подчиненным. Но, возможно, с Вами они перегнули палку… Ваша мать жива?
- Нет, мои родители умерли, когда я была еще ребенком.
- На допросах Вы говорили, что Ваша мать - австриячка?
- Нет. Они бы мне не поверили. У меня были документы на имя Ким Сэтерлэнд, американки.
- Так, - Скорцени остановился и повернулся к ней. - Теперь, я, кажется, понимаю. Очень интересно. Вы жили в Германии под чужим именем? Позвольте узнать, почему?
- По личным обстоятельствам, - ответила Маренн уклончиво. - Мой муж был англичанином. Мы жили в Америке. Ким - звучит более по-американски, чем Маренн.
- История очень странная, согласитесь, - заключил оберштурмбаннфюрер, подходя ближе. - Что же Вы говорили о своей матери?
- Ничего. Я молчала.
- Почему же говорите мне сейчас?
- Потому что там, в Берлине, Вы все равно узнаете, если захотите. И будет хуже, если я солгу.
- Ваш муж жив?
- Нет, я вдова. Он умер вскоре после того, как мы переехали в Америку. Он был тяжело ранен на войне.
- У Вас двое детей. Они оба Ваши? Я обратил внимание, что сын похож на Вас, а вот девочка - совсем нет. Она похожа на отца?
- Нет, у меня только сын. А девочка… - Маренн запнулась, - я удочерила ее в Америке. Ее родители погибли.
- В ней есть еврейская кровь?
- Нет, что Вы! - Маренн испугалась. - Ее родители были англосаксами, я знаю наверняка.
- Допустим, - Скорцени пододвинул кресло и сел напротив. Протянул пачку сигарет, предложил: - Курите.
- Нет, спасибо, - Маренн покачала головой и подняла руки, чтобы поправить непослушные волосы, упавшие на глаза. Черные лепестки тюльпана соскользнули с колен, открывая точеные ноги в шелковых чулках. Скорцени посмотрел на ее колени.
- Мне нравится, что Вы откровенны со мной, или почти откровенны… - он сделал значительную паузу, - мне нравится, что Вы меня не боитесь. Вообще, я заметил, что Вы никого не боитесь, - он щелкнул зажигалкой и закурил сигарету. - Вы красивы, Вы прекрасно пели, у Вас красивое платье, которое наверняка дорого стоит, - он подчеркнул последнее обстоятельство, - мне сказали, что это Ваше платье. Вам шили его в Париже?
- Да, - откликнулась Маренн, вполне понимая, куда он клонит: - Моя подруга Коко Шанель. Это подарок к свадьбе…
- Но…
- Это был второй брак, - сразу поправилась она. - Он не состоялся…
- Понятно. Вам очень идет черный цвет. Вы были богаты?
- Да, - призналась она с грустной улыбкой, - когда-то я была богата и помогла Коко Шанель открыть ее дело. Потом была очень бедна, - она говорила с удивительной легкостью о прошлом. - Потом много работала и снова была богата. Теперь я опять бедна. Платье мое изрядно поношено, не мной, - она уточнила, - а, вероятно, женой коменданта. К тому же на нем нет главной детали - его украшения: бриллиантовой змейки с изумрудным глазком, которой так гордилась Шанель…
- Она, должно быть, в сейфе у Мюллера, - заметил Скорцени вскользь, размышляя о своем.
- Мюллер? Кто это? - Маренн непонимающе посмотрела на него.