- Это шеф гестапо, - оберштурмбаннфюрер перевел на нее взгляд. - Большой поклонник Коко Шанель, знаете ли, - добавил он с сарказмом, - и вообще любитель искусства, особенно ювелирного. Так значит, Вы были богаты? - вернулся он к прежней теме. - Вы получили образование?
- Да, я училась в Америке, потом в Вене и в Париже…
- Кто же Вы по профессии?
- Врач.
- А кто был Ваш отец?
- Маршал…
Скорцени присвистнул:
- Вот как?! А комендант-то в курсе? Он ничего не сообщил мне про такого рода обстоятельства.
- Нет. Он не в курсе, - призналась Маренн виновато, - и те, в Берлине… Они тоже…
- Тоже не в курсе? Не похоже на Мюллера. Неужели Вы обставили шефа гестапо и его доберманов? - Скорцени рассмеялся.
- Я не встречалась с шефом гестапо, - ответила Маренн недоуменно, - моим делом занимался обычный следователь, нервный и очень усталый…
- Все ясно. - Оберштурмбаннфюрер встал, бросил окурок в пепельницу, одернул китель и посмотрел на часы: - Что ж, пора…
Маренн тоже поднялась и взялась за молнию на платье:
- Мне раздеваться? - спросила чуть слышно, не глядя на него.
- Нет, - Скорцени усмехнулся, оглядывая ее, - Вы меня неправильно поняли. Мне пора уезжать. Сейчас Вам принесут ужин и приведут детей. Сегодня Вы будете ночевать здесь, - он кивнул на разобранную постель, которая белела в углу комнаты. - Вместе с детьми.
- Зачем? Зачем все это? - Маренн в замешательстве прижала руки к груди. - Чем я должна расплатиться с Вами? - спрашивала у него с затаенным страхом.
- Вам нечем расплатиться со мной, - резко ответил он, оправляя портупею. - У меня нет времени принимать от Вас единственно возможную плату, - он еще раз бросил взгляд на ее фигуру. - Хотя, наверное, я многое теряю. Считайте, что мне просто понравилось, как Вы пели.
Оберштурмбаннфюрер открыл дверь и позвал:
- Раух!
Адъютант немедленно появился и подал ему плащ, фуражку, перчатки… На улице перед зданием комендатуры уже суетились солдаты, урчали моторы автомобилей, лаяли собаки. Скорцени одел фуражку, и перед тем как уйти, еще раз взглянул на Маренн. В тусклом мерцании черных блесток, она стояла, опершись тонкой рукой о спинку стула и растерянно смотрела ему вслед.
- Доброй ночи, фрау, отдыхайте, - попрощался с ней оберштурмбаннфюрер и вышел. Дверь закрылась. Было слышно, как раздались громкие слова команд, хлопнули дверцы автомобилей, лязгнули затворы автоматов, зарокотали мотоциклы, взревели моторы машин. Потом все стихло.
* * *
Всю дорогу на обратном пути в Берлин он был задумчив и молчалив. Зная жесткий характер шефа, Раух не донимал его вопросами. Сидя в полутьме на заднем сидении, оберштурмбаннфюрер сигарету за сигаретой, стряхивая пепел в приоткрытое окно машины. Летящие капли дождя, разбиваясь о стекло, попадали ему на фуражку и на воротник кожаного плаща. Но он не обращал на это внимания. Время от времени чиркнувшая зажигалка освещала тусклым колеблющимся светом его скрытое под тенью черного козырька лицо. Оно выглядело усталым и сосредоточенным. За окнами мелькали темные массивы деревьев, редкие поселения без единого огонька, одинокие фермы и бескрайние размокшие поля. Шуршали шины по мокрому асфальту, брызгами разлетались лужи, впереди и сзади маячили машины охраны, крупными каплями хлестал в лобовое стекло дождь.
Чутко выставив "сторожевое" ухо, Вольф-Айстофель дремал на сидении рядом с хозяином. Докурив очередную сигарету, оберштурмбаннфюрер небрежно выбрасывал окурок в окно и, достав новую, снова щелкал зажигалкой.
Только один раз он нарушил молчание, обратившись к адъютанту.
- У тебя есть сигареты, Раух? У меня кончились, - голос его прозвучал бесстрастно. Раух повернулся и передал ему нераспечатанную пачку "Кэмел". Блеснул огонек зажигалки. Машины остановились у шлагбаума. Офицер дорожной полиции подошел к шоферу и посветил фонариком внутрь. Вольф-Айстофель тревожно вскинул морду. Раух сквозь стекло показал удостоверение. Едва взглянув на документ, офицер отошел в сторону и отдал честь. Шлагбаум открылся. Машины снова понеслись в ночь.
* * *
Маренн слышала, как все стихло во дворе. Должно быть, оберштурмбаннфюрер со свитой отбыли в Берлин. Последнее, что он сказал уходя, было то, что сегодня она будет ночевать в этой комнате, с детьми. Как было бы хорошо выспаться в чистой, мягкой постели, помыть Штефана, причесать Джилл. Но все это - мечты, Маренн знала наверняка. Разве Габель и Ваген позволят?! Теперь, когда никто не может их проверить, они отыграются сполна. Да и почему она должна пользоваться преимуществами перед другими заключенными? Потому что ее заметил какой-то оберштурмбаннфюрер из Берлина? Как назвал его Габель. "Это сам…" Нет, она уже не помнит. Да и зачем? Где же дети? Маренн волновалась. Он обещал, что их накормят и приведут. Но почему же до сих пор не ведут? Сколько прошло времени?
Маренн подошла к двери, подергала за ручку - заперто. В коридоре - тишина. За стенами - тоже. Беспокойство становилось сильнее - Маренн прошла по комнате и опустилась на край постели, приготовленной комендантом для любовных утех высокопоставленного берлинского гостя. Возможно, оберштурмбаннфюрер обманул ее и детей вовсе не приводили? Господи, когда же кончится эта невыносимая тишина? Сейчас она готова была услышать все, даже разрыв гранаты или треск автоматной очереди, крик о помощи, только бы не ждать. Не ждать.
Наконец послышались шаги. Маренн поднялась, наблюдая за дверью. Вот подошли, щелкнул замок - дверь открылась: на пороге появился унтершарфюрер Ваген, за ним маячил автоматчик. Ваген перешагнул порог и посторонился. За его спиной, под дулом автомата, взявшись за руки стояли Штефан и Джилл. Эсэсовец подтолкнул их к матери:
- Идите, - бросил Ваген и с едва сдерживаемой злостью взглянул на Маренн: - Забирай своих ублюдков. Благодаря хорошему настроению господина оберштурмбаннфюрера они сегодня объелись. Но ничего, завтра они забудут об этом! - пообещал он. - Точнее, уже сегодня, сейчас же, - он неприятно засмеялся, обнажая прокуренные зубы. Штефан подбежал к матери и обнял ее за плечи:
- Мама, какая ты красивая, - прошептал он по-английски, - ты красивая, как в Париже!
- Говорить по-немецки! - гаркнул Ваген и выхватил из сапога плеть.
- Повтори по-немецки, Штефан, - Маренн прижала голову мальчика к груди, - повтори, сынок, - попросила она, спокойно глядя на Вагена.
- Ты очень красивая, мама, как в Париже, - путая слова, невыразительно пробубнил Штефан и замолчал, отвернувшись.
- В Париже… Тоже мне, парижане, - криво усмехнулся Ваген - тут вам не Париж. Давай, переодевайся, быстро, - и бросил к ногам Маренн ее тюремное одеяние. - Вы что, и в самом деле возомнили, что будете спать на голландских простынях? Живо переодевайся и марш в барак! - приказал унтершарфюрер. - Все, праздники кончились.
Маренн не шелохнулась. Тогда Ваген подошел к ней, его короткие толстые пальцы прикоснулись к ее подбородку. От отвращения Маренн почувствовала тошноту.
- Господин комендант сердит на тебя, - произнес старший охранник, зловеще понизив голос. - Ты выставила его в невыгодном свете перед господином оберштурмбаннфюрером. Теперь господин оберштурмбаннфюрер доложит в Берлине, что у нас нет порядка. И всё из-за тебя. Раздевайся! - вдруг крикнул он во весь голос, и лицо его потемнело.
Ваген схватил Маренн за подбородок и так сильно сжал, что ей казалось, он сейчас сломает ей челюсть. Штефан вскрикнул и, извернувшись, повис у Вагена на руке. Свободной рукой эсэсовец с размаху ударил мальчика по лицу и сбросил на пол. Потом коротко кивнул автоматчику. Охранник за волосы оттащил мальчишку к двери.
- Раздевайся, я сказал! - Ваген не отпускал Маренн. Закинув ей голову назад, он вращал ее из стороны в сторону, как будто пытаясь оторвать от шеи. - Раздевайся! При мне. Или ты раздеваешься только при важных особах из Берлина? - он ехидно засмеялся и резким движением сдернул лиф платья, разорвав молнию.
- Господин оберштурмбаннфюрер, наверное, нашел, что у тебя красивая грудь. Действительно, тут есть за что потрогать. Не очень-то ты исхудала в некоторых местах, голубушка. Не так уж плохо мы тебя кормим!
Ваген отпустил ее лицо и хотел обнять за талию, но, воспользовавшись моментом, Маренн резко отступила назад и прижимая к груди разорванный бархат, сказала спокойным и твердым голосом:
- Позвольте, господин унтершарфюрер, я переоденусь сама. Мне бы не хотелось занимать у Вас Ваше драгоценное время.
На мгновение Ваген опешил и не сразу нашелся, что ответить. Видя его замешательство, Маренн быстро скинула платье и, не обращая внимания на охранника, который смотрел на нее во все глаза и даже отпустил Штефана, натянула на себя тюремную робу. Потом все так же невозмутимо и твердо произнесла:
- Я готова, господин унтершарфюрер, позвольте мне взять детей и пройти в барак.
- Твое счастье, - процедил сквозь зубы Ваген, помахивая плетью, - что господин оберштурмбаннфюрер сегодня намекнул коменданту, будто ты еще пригодишься им там, в Берлине. Не знаю уж для чего, - он ухмыльнулся, - а то бы я с тобой разделался.
Он угрожающе взмахнул плеткой.
- А ну, бери своих щенков. И пошла! - напоследок все же резанул ей плетью по спине. Маренн стерпела - не вскрикнула. Только согнулась от удара. И тут же распрямилась снова. "Хорошо, что не Штефана ударил, меня -пусть", - мелькнуло у нее в голове. Она взяла сына за руку, потом подошла к Джилл. Приласкала ее, утерла слезы и, повернувшись к Вагену, голосом, глухим от боли, сочувственно произнесла:
- Мне кажется, Вы много пьете и мало спите, унтершарфюрер. Поэтому Вы все время нервничаете. Это может плохо кончиться. Вам надо больше отдыхать. Проводите меня, - она обратилась к охраннику и спокойно прошла мимо остолбеневшего Вагена, ведя детей за руки.
Только она знала, что ей это стоило.
Сияя блестками, разорванный "тюльпан" Коко Шанель остался лежать на полу.
* * *
Они въехали в Берлин на рассвете, когда черная ночная мгла только-только начала отступать, как разгромленная армия с поля боя, оставляя на милость победителя света пепелища серых улиц, громады умытых дождем домов, пики монументов, обнаженные скверы и парки полусонного города.
Машины проехали центр Берлина, мимо величественных Бранденбургских ворот и, свернув, остановились у небольшого особняка, где размещалась штаб-квартира политической разведки СД-Заграница. Гауптштурмфюрер Раух распахнул дверцу черного "мерседеса", оберштурмбаннфюрер СС Скорцени вышел, сухо бросив на ходу офицеру охраны:
- Ваши люди могут отдыхать. Благодарю, - и в сопровождении адъютанта с овчаркой на поводке вошел в здание. Часовые у дверей в черных мундирах с большими пистолетами на ремнях отсалютовали им поднятием руки.
Пройдя приемную, оберштурмбаннфюрер вошел в свой кабинет, зажег свет, сбросив плащ и фуражку, прошел к столу.
Устало опустился в кресло, облокотившись на зеленое сукно и сжал ладонями виски.
- Раух! - громко позвал он адъютанта, оставшегося в приемной. - Поставь кофе. И накорми Айстофеля. Есть-то хочешь, друг? - Скорцени потрепал по лохматому затылку улегшегося у его ног пса. В ответ Айстофель, не поднимая головы, лениво помахал хвостом.
- Он у коменданта наелся, - войдя в кабинет шефа, Раух убрал в шкаф плащ и фуражку оберштурмбаннфюрера, потом достал чашки для кофе и расставлял их на кофейном столике. Вернувшись в приемную, возился с кофеваркой - через несколько минут оттуда донесся восхитительный аромат настоящего "Поль Ривер".
- Фон Фелькерзам на месте? - спросил у адъютанта Скорцени, вынимая несколько толстых папок из ящика стола. - Как только появится, свяжись с ним. Узнай, будет ли сегодня с утра Шелленберг и сможет ли он принять меня.
Раух снял трубку телефона и вызвал дежурного. Пока он разговаривал, Скорцени включил радио.
- Интересно, что нам вещает доктор Геббельс? Фон Фелькерзам появился? - снова спросил у адъютанта, услышав, что тот закончил разговор.
- Нет еще, - Раух вошел в кабинет, держа в руках поднос, на котором стоял, выпуская тонкую струйку ароматного пара, оловянный кофейник.
- Тогда соедини меня с Науйоксом.
- Минуту, - Раух опустил поднос на стол и, подойдя к рабочему столу шефа, набрал телефонный номер. Как только на другом конце линии ответили, он передал трубку Скорцени.
- Штандартенфюрер Науйокс? - спросил тот, наклоняясь, чтобы наполнить чашку. - Какой-то заспанный голос… Почему Вы еще не на службе? Вы разве не знаете, был приказ всем собраться в шесть утра - будут читать важное обращение рейхсфюрера… Не слышали? - Скорцени засмеялся. - Ладно, я шучу. Я разбудил тебя?
- Да нет, - зевнул Науйокс. - Я уже собрался выезжать. Ты давно вернулся?
- Нет, недавно. Как чувствует себя Ирма?
- Все так же. Спит еще.
- Мне по дороге Раух рассказывал, что недавно в отеле "Кайзерхоф" кто-то из вас был полностью в бирюзовом, и все берлинские сплетницы обсуждают эту новость…
- Надеюсь, ты догадываешься, что это был не я, - иронически заключил Науйокс. - А Ирма у меня не спрашивает, что ей надевать и куда…
- Догадываюсь, что ты еще не перешел служить в люфтваффе, чтобы носить голубой мундир.
- Ты знаешь, я вообще к голубому отношусь настороженно, - ответил Алик. - И даже к люфтваффе в связи с этим. Так мы пьем в одиннадцать кофе на улице Гогенцоллерн?
- Наверное, нет. Я жду приема у Шелленберга. Увидимся только в обед.
- Не выйдет. Я уезжаю в двенадцать.
- Тогда до вечера. Встретимся за ужином.
- Договорились, - согласился Науйокс и тут же добавил с едва сдерживаемым сарказмом: - У нас будет время почитать историю бонапартистких войн, чтобы поддерживать разговор с твоей госпожой фон Блюхер. Ирма мне уже говорила, что скоро мы будем носить с собой на ужин военно-историческую энциклопедию. Как, вы не знаете фельдмаршала фон Блюхера? Он же нанес поражение самому Бонапарту! А зачем нам его знать, скажи?
- Не обращай на нее внимания.
- Как это не обращай, когда ты обращаешь.
- А я ее не слушаю.
- Вот это удобно. Я всегда завидовал, как это у тебя получается, - не слушать женщин. Так, ладно, я все понял…
- Передай Ирме привет, когда проснется.
- Боюсь, я не застану этот момент. Но вечером встречаемся, как договорились…
Скорцени повесил трубку. Из приемной в кабинет вошел Раух:
- Фон Фелькерзам сообщил, что Шелленберг примет в одиннадцать, - доложил он.
- Отлично, - Скорцени опустил в чашку кубик сахара, помешал кофе и вдруг добавил: - Кстати, Фриц. Пока я буду у Шелленберга, свяжись с Четвертым управлением. Узнай, что у них есть на некую американку Ким Сэтерлэнд. Мотивы ареста, протоколы допросов, кто вел дело… Сошлись на агентуру, связи, сам знаешь. У Мюллера есть договоренность с нашим шефом о взаимной поддержке…
- На Ким Сэтерлэнд, - переспросил Раух с удивлением, - эту… из лагеря? Она тебе понравилась?
- Выполняйте, гауптштурмфюрер, - отрезал Скорцени, усаживаясь за рабочий стол.
- Слушаюсь, - адъютант щелкнул каблуками и удалился, закрыв за собой дверь.
* * *
Дверь барака со стуком захлопнулась за ней. Щелкнул засов. Споткнувшись в темноте, Маренн упала на земляной пол. И не смогла подняться. В голове шумело. Открыв глаза, она не увидела ничего, кроме кромешной тьмы Впереди, в которой вихрем плясали разноцветные огоньки. Кто-то присел рядом с ней. Сквозь шум в ушах до нее донеслось:
- Мамочка, что с тобой? Вставай, мамочка, - опустившись на колени, Штефан тянул ее за рукав робы, пытаясь поднять.
- Ничего, ничего, сынок, - она сама не услышала свой голос…
И потому произнесла громче.
- Ничего, сынок.
- Почему ты кричишь, мама? - он придвинулся ближе, дотронувшись рукой до ее лба.
- Разве я кричу? Я сама себя не слышу. Где Джилл?
- Здесь, рядом. Тебе лучше, мамочка? - спрашивал он обеспокоенно.
- Да, мне хорошо. Пойдем, где наше место? Я ничего не вижу.
- Я проведу, иди сюда, мамочка. Поднимайся, Джилл, помоги ей.
- Не надо, не надо… Я сама.
Маренн с трудом встала на колени, несколько минут постояла, сжав руками голову, пытаясь успокоить боль. Потом поднялась на ноги и на ощупь, натыкаясь на нары с обеих сторон прохода, медленно дошла до своего места. С облегчением опустилась на холодные, пахнущие гнилью доски. Осенний ветер, пробиваясь сквозь щели в стенах, внезапно пронзил ее леденящей сыростью - сознание прояснилось. Она четко увидела Штефана. Он сидел на корточках рядом с ней и тревожно заглядывал ей в лицо. Под правым глазом у него красовался синяк, рот был измазан шоколадом.
Увидев, что Маренн пришла в себя, мальчик радостно улыбнулся, взобрался на нары, помог залезть Джилл и уселся рядом с матерью, прижавшись головой к ее плечу. Она обняла их обоих, чтобы согреть, и спросила, вытирая рукавом робы следы шоколада на их лицах:
- Расскажите мне, чем вас кормили сегодня?
- Знаешь, мама, - оглянувшись по сторонам, Штефан заговорил шепотом, - господин Раух угощал нас шоколадом и соком. Он совсем не страшный, этот господин Раух. Он даже добрый. Он сказал, чтобы нас умыли, а потом предложил нам конфеты, апельсины, лимонад, еще что-то. Правда, Джилл? - подтолкнул он локтем сестру. - Не то что Ваген! Когда господин Раух уехал, Ваген схватил меня за ухо и обругал, а я сказал ему, что господин Раух так с нами не обращался.
- И что тебе ответил Ваген? - грустно улыбнулась Маренн, догадываясь.
- Он сказал, чтобы я заткнулся.
- Совершенно точно.
- А почему этот Ваген, мама, все время лезет к тебе? Ведь господин Раух не лезет, он - очень вежливый.
- Тебе понравился господин Раух?
- Да, - кивнул головой Штефан, - он такой воспитанный. Он мне сказал, что Америка - большая страна, там много разных городов и живут вовсе не "юде", как кричит Ваген, а самые обычные люди. Наверное, господин Раух не такой дурной, как Ваген. Правда, мама?
- Не знаю, - Маренн пожала плечами.
- А посмотри, что я принес, - Штефан заерзал на досках, что-то доставая из-под рубашки. - Господин Раух разрешил мне взять шоколад с собой, для тебя. Я его спрятал, чтобы Ваген не отнял. Хочешь, мама?
- Нет, нет, оставь себе. Утром съешь.
- Ну, съешь, немножко, - просил ее сын.
- Оставь, Штефан, - настойчиво отказывалась Маренн. - Съедите утром с Джилл. Я совсем не хочу, я сыта. Спи, - она обняла сына покрепче. - Посмотри, какая умница Джилл: она уже спит. Клади голову мне на колени и засыпай.
Она поцеловала сына в лоб. Свернувшись на нарах, он быстро уснул, согретый материнским теплом.
Маренн не могла спать. Слезы отчаяния душили ее. Нестерпимо болело сердце. От голода кружилась голова. Чтобы не застонать, она стиснула зубы и закрыла ладонью рот.
"Кто был Ваш отец?" - на мгновение оберштурмбаннфюрер снова взглянул ей в глаза.
"Маршал", - услышала она свой ответ.
Если бы он знал! Если бы он только знал, этот заезжий оберштурмбаннфюрер… Впрочем, это ничего не меняет. А если бы знал ее отец! Если бы он дожил! А Генри…