- Ничего, Степан Михайлович, - ответил Антон. - Я твердо решил, что на днях уйду. Уеду. Начну другую жизнь, а там посмотрим. Как вы были правы, профессор, когда говорили мне о науке как о творчестве. Только благодаря тому, что работал, я не сошел с ума за эту зиму.
Профессор тяжело вздохнул и положил на стол конверт.
- Здесь деньги, на дорогу и на первое время, - мрачно произнес он. - Когда устроитесь, дайте о себе знать, и я вышлю вам еще.
- Я и так вам по гроб жизни обязан, Степан Михайлович.
Антон вышел во двор, проводить профессора. Закрывая за ним калитку, он увидел соседа по даче, того самого, что приходил весной. Он наблюдал из-за забора напротив и быстро спрятался в кустах, заметив, что Антон посмотрел в его сторону.
Когда стемнело, на улице послышался шум мотора. Свет фар полоснул по окнам и сквозь тонкие шторы осветил комнату. Захлопали автомобильные двери, и в дверь дома раздался громкий стук.
У Антона сработал инстинкт самосохранения и он резко захлопнул на шпингалет раскрытое окно.
- Немедленно откройте, - крикнули снаружи и тут же забарабанили кулаком в стекло.
Антон сунул ноги в ботинки и резко выключил свет. В темноте он моментально отыскал под матрасом свои документы и "браунинг". Эх, будь, что будет! Отработанным за последнее время движением он снял пистолете предохранителя и выстрелил в потолок.
Стуки тут же прекратились, и раздались выстрелы. В гостиной со звоном рассыпалось стекло.
Антон выбежал в кабинет, который находился в задней части дома, и, отворив окно, нырнул в темноту. Сзади послышались треск оконной рамы и отборная матерщина.
- Стой, сволочь! Стрелять буду! - раздались крики.
Антон не успевал чувствовать боль от веток, хлеставших его по лицу. Она позже доходила до его сознания, когда ее перебивала другая, новая боль. Вскоре сады и заборы остались позади, а дальше - лес. Антон ворвался в непроходимое комариное царство. Летняя ночь сквозь прорези в кронах деревьев лиловым светом заполняла все вокруг, и он, петляя, стремился нырнуть как можно дальше, в темноту, чтобы полностью раствориться в ней.
Видимо, чекисты никак не рассчитывали на такую погоню. Антон слышал, как они бегут за ним по пятам, но также он чувствовал, что они устали. Крики прекратились, и лишь хруст веток да тяжелое дыхание слышались у него за спиной. Потом эти звуки исчезли совсем, и сзади раздались выстрелы - несколько раз подряд. Но, к счастью, в этот момент впереди исчезла под ногами земля, и Антон кубарем скатился вниз по крутому склону. Пули прошли над головой. Он снова вскочил и что есть силы рванул дальше. Чекисты отстали, но, отдышавшись, они снова кинутся в погоню, обложат его возможный путь и сделают все, чтобы закончить свою работу. Антон это понимал, так же, как и то, что сзади - смерть, а впереди - жизнь и призрачная свобода, потому он, не оглядываясь, продолжал бежать.
Когда совсем перехватило дыхание, он остановился, передохнул и резко свернул вправо, в другую сторону, на путь, по которому можно было вернуться обратно, уйти за дачи в противоположном направлении, туда, где его не должны искать.
Глава 3
Неожиданно пошел мокрый снег, видимо, последний в этом году.
Антон, съежившись, лежал на вмятом в сырую землю тулупе. Он чувствовал, как снежинки ложатся ему на лицо и налепляются за ресницы, разбивая на отдельные кристаллы видимое пространство. Пространство же резко потемнело и встало до небес колыхающейся непроницаемой стеной.
Выстрелы с обеих сторон постепенно прекратились - все равно ничего не видать.
"Если немцы сейчас пойдут в атаку, то беспрепятственно подберутся к нам вплотную и сотрут в порошок, - подумал Антон. - Ну и ладно. И скорей бы…"
- Все равно мы все тут сдохнем, в этих чертовых болотах, - услышал Антон продолжение своих мыслей из уст лежащего рядом сержанта Кравцова. - Ну, давай, подходи! Бери нас, пока тепленькие! А то, еще немного, и одни трупы останутся. А они, слышь, Горин, патроны экономят, сволочи. Они патроны экономят, а мы здесь мучаемся, сил уж нету… Скорей бы, господи…
Антон медленно перевалился на спину и, откинув на лицо цигейковый козырек, закрыл глаза. Ему вспомнился тот день - двадцать первого июня сорок первого года, когда он сбежал от чекистов с дачи профессора. Теплая ночь скрывала его от преследователей, звезды указывали путь, и он, спотыкаясь, брел в неизвестность по извилистой лесной тропе. Антон вспомнил чистое утро в ароматном стогу сена на окраине какого-то маленького городка и сам городок, когда он вошел в него. Суровые озабоченные лица прохожих никак не вязались с ухоженными уютными зелеными улочками и ясным солнечным днем. И лишь радостные вопли пробегающих мимо мальчишек "Война! Война!" возвестили Антону о приближающихся тревожных переменах.
Мороз по коже от голоса Левитана, звучавшего из репродуктора, ругань молодых людей и плач старухи, цепляющейся за распущенную рубаху пьяного парня, уже размахивающего заявлением на фронт, - все смешалось в единой чехарде, и Антон интуитивно осознал, что ему тоже надо туда, в самую гущу этой суетящейся людской тревоги. В глубине души он понимал всю безвыходность своего положения. И вдруг война. Может быть, это и есть фатальный, но единственный путь к спасению?
Ночь он провел в том же стогу сена, почти без сна, растворившись взглядом и сознанием в бездонном звездном небе.
На следующий день он снова пришел на площадь перед зданием исполкома. На улицу вынесли стол, и вокруг сразу же столпился народ.
- Фамилия? Профессия?.. - спрашивал военком у каждого подходившего добровольца.
- Иностранными языками владеете? - дежурным тоном задавал дополнительный вопрос сидящий рядом, изнывающий от жары энкавэдэшник.
- Фамилия, профессия, иностранными языками… фамилия, профессия, иностранными языками..?
- Я владею, - решился Антон, протиснувшись сквозь строй очереди. - Немецкий, английский, французский.
Чекист внимательно посмотрел на Антона и взял его документы.
- Вам нужно явиться в военкомат по месту жительства, - сказал он. - Что вы делаете здесь?
- Я тут в отпуске…
- Возвращайтесь в Москву, товарищ Горин.
- Да? - разочарованно произнес Антон. - Я хотел скорее на фронт…
- Так не положено, - произнес энкавэдэшник, но, подумав, сказал: - Впрочем, подождите минуту.
Он поднялся из-за стола и подошел к открытому окну, на котором стоял телефон.
- Гаврилов! - крикнул он в трубку. - Нашел я тебе иностранца в разведроту. Немецкий… Какой еще? - спросил он Антона.
- Английский, французский, - ответил Антон.
- Английский, французский, - повторил чекист. - Бери, пока возможность есть. Правда, он не здешний - ученый, из Москвы. Знаю, что не положено. Я тебе предлагаю, а ты решай. Вот именно! Сколько лет? - спросил он снова у Антона.
- Тридцать пять.
- Тридцать пять. Я тоже так думаю. Сочтемся, бывай. Значит так, товарищ Горин, - сказал энкавэдэшник, положив трубку. - Знаете, где полевой лагерь?
- Нет.
- Ну, за фермой.
- А-а… - протянул Антон
- Значит, найдете там полковника Гаврилова, он вас определит.
- Спасибо.
- Считайте, что вам повезло, - добавил энкавэдэшник. - У Гаврилова работа ответственная. Может, и в окопах сидеть не придется.
- Да я и в окопах готов…
Шальной снаряд разорвался где-то наверху в десятке метрах, осыпав Антона комьями земли и плевками жидкой грязи.
"Вот тебе и не придется, - вспомнил он. - На хрен никому не нужны мои иностранные языки".
"Вот тебе и готов сидеть в окопах", - вторил ему с сарказмом внутренний голос.
Все тело нестерпимо чесалось - одолели вши. Они появились с приходом долгожданного тепла и расплодились в невероятном количестве. На белом овчинном тулупе не видно было и светлого пятнышка - от вшей и гнид все было серо-зеленым. С наступлением темноты Антон собирался сползать за чистой шинелью - снять с какого-нибудь убитого немца. Так многие делали. К тому же у них в карманах иногда находили съестные припасы - сало, сухари, шнапс во фляжках. Риск, конечно, большой, но терпеть голод и вшей было невыносимо.
- Твари, стратеги хреновы! - ворчал Кравцов. - Загнали нас в болота, как свиней, и бросили, отцы-командиры. Драпать надо, а нас все на немцев кидают…
- Тише ты, - оборвал его Антон. - По позициям особисты шныряют.
- Да плевал я на них! - намеренно громко крикнул Кравцов. - Об этом и так все говорят. Одно радует - мы сдохнем, и они вместе с нами.
- Господи… - услышал Антон еще чье-то причитание и, повернув голову, увидел за Кравцовым рядового Вейсмана. Это был худенький молодой человек, чернявый, с перевязанной левой рукой. Он не брился, наверное, уже много дней.
- Не сиделось тебе в санбате, - отреагировал на его вздох Кравцов, - сюда приперся, под пули.
Вейсман протер от налипшего снега свои кругленькие очечки и отвечал осипшим голосом:
- Не могу я там больше. Смотреть на все это - не могу. Со мной рядом на нарах раненые лежат с гниющими ранами, а в ранах ползают белые черви. Многие не могут двигаться и делают все под себя. Вонь, стоны… Не могу! Я подружился с лейтенантом - у него ранение лица и рук. И я ходил по лесу - искал для нас заячий щавель да крапиву. А однажды нашел павшего коня…
- Эти кони еще зимой пали, - с сознанием дела заметил Кравцов, - а теперь отмерзать начали в болотах. Нельзя их есть.
- Теперь и я знаю, что нельзя. А тогда не знал. Сохранившиеся куски гнилого мяса мы затолкали в коробку из-под немецкого противогаза и бросили ее в огонь. А через пару часов, зажав нос, ели похлебку и жевали то, что получилось. Мне повезло: я много съесть такой гадости не смог - стошнило. А лейтенант смог и вскоре распухать начал. Лежит - голова огромная, как шар, глаз почти не видно. Дышит, но уже ничего не чувствует… Вот я сюда и сбежал. Лучше тут, под пулями. Здесь и земля твердая. А вокруг медсанбата от разрывов лес и болото - все перемешано в кашу: чуть шагнешь в сторону и провалишься по грудь.
Вейсман замолчал, уткнувшись каской в землю.
- Н-да… - протянул Кравцов, приподнимаясь на руках и пытаясь что-то разглядеть впереди. - И чего они молчат? Нас ведь сейчас почти без сопротивления можно брать. Чего ждут?
Прошел уже месяц с того рокового дня - девятнадцатого апреля сорок второго года, - когда немцы закрыли болотистый коридор у Мясного Бора, и Вторая Ударная армия оказалась в окружении. Сорокоградусные морозы остались позади, сотни убитых и замерзших были похоронены в топкую болотистую землю, а у бойцов с наступлением тепла все еще оставались надежды остаться в живых. Но с полным окружением армии надежды рухнули. Боеприпасы были на исходе - патроны выдавали поштучно. Немецкая артиллерия, которая на позициях накрывала целые роты, была не так страшна, как невыносимый изнурительный голод. Снабжения не было, и к середине апреля сухари совсем перестали выдавать. Другие продукты кончились гораздо раньше. Лошадей съели давно. Многие опухали. Бойцы ели все органическое - червей, лягушек, траву и листья. Вот только беда в том, что место болотистое - зелени мало. В некоторых подразделениях даже появились случаи самоубийства: говорят, недавно аж два офицера застрелились.
Антон скорчился от боли в животе.
- У тебя сжатие желудка, - сказал Кравцов. - Съешь хоть что-нибудь.
Сержант осторожно выполз из траншеи, нарвал болотного багульника и протянул Антону. Он сунул в рот кисло-горький мякиш и с отвращением принялся жевать. Когда боль прошла, Антон закрыл глаза, и в сознании снова стали возникать хаотичные картины довоенного прошлого.
Снег превратился в дождь. Выстрелов не было, что являлось большой редкостью за последнее время. Вдруг из темноты раздался чей-то голос:
- Кравцов? Горин?
- Чего надо? - ответил Кравцов.
- Горина надо. В штаб эго вызывают. В штаб армии.
- Ни хрена себе! - удивился Кравцов и ткнул Антона локтем в бок. - Слыхал, ученый! Без тебя, мерзляка, у них стратегия не идет.
Над Антоном склонилось небритое лицо взводного лейтенанта.
- Идти-то можешь?
- Могу, - ответил он и стал медленно подниматься.
- Куда? Пристрелят, - воскликнул лейтенант и с силой пригнул его голову к земле.
Они вошли в лес и, различив в полумраке прибитый к дереву указатель, поплелись по мягкой заболоченной тропе. Прошагав с километр, Антон увидел две сидящие на земле фигуры. Один из этих людей - заросший черной бородой сержант - пытался медленными движениями полумертвеца разжечь костер из собранного сырого хвороста. Второй лежал на боку, свернувшись калачиком. Он весь был присыпан мокрым снегом и не шевелился.
Проходя мимо, Антон присмотрелся к его белому лицу - живой или нет? Сержант поймал его немой вопрос и тихо просипел:
- Чего смотришь? Помер он… Антон отвернулся и побрел дальше.
- Эй! - окликнул его сержант. - Вы, случайно, не в санбат?
- Нет, - ответил лейтенант.
- Жаль. А мы в санбат шли. Мы с двенадцатой батареи. Нас там семеро оставалось, да снарядом накрыло… всех сразу. Пятеро вроде еще живы были. Мы с Михайловым за машиной пошли, чтоб их вывести. Да, видать, не дойти… Братки, вы не в санбат, а? - забывшись, снова спросил он.
Антон молча покачал головой.
- Пошли, пошли, - торопливо проговорил лейтенант, утягивая его за рукав. - В санбате все равно машин нет. И бензина нет. И места нет. Ничего нет…
В штабе их встретил какой-то майор. Он отпустил лейтенанта и провел Антона в землянку. В ней было тепло, тихо, и почему-то пахло дамскими духами.
- Французским языком владеешь? - утверждающим тоном спросил он.
- Так точно, - ответил Антон.
- И немецким?
- Так точно. И немецким.
- Слава богу, - буркнул майор. - У нас переводчика убило. Какого черта его на передний край понесло… В общем, так. В штаб прибыл заместитель командующего фронтом, с комиссией. Его же назначили новым командующим армией. А тут французская журналистка прилетела у него интервью брать - ненормальная! Русский она плохо знает, а переводчика нет. Понял?
- Так точно, - ответил Антон.
- Командующего зовут генерал-лейтенант Власов, - сообщил майор и поднял палец кверху. - Запомни: Андрей Андреевич Власов - большой человек, так что смотри, чтобы все четко было. Понял?
- Так точно, товарищ майор.
- Хорошо. Сейчас тебя переоденут, накормят и вызовут.
"Они, оказывается, тут тушенку жрут, с белым сухарем", - с обидой подумал Антон, стараясь как можно медленнее запихивать ее себе в рот.
- Не торопись, а то плохо будет, - сказал старшина.
- Видно, я никогда не наемся, - проговорил Антон, когда подчистую вылизал консервную банку.
Старшина принес чистую воду, бритву и мыло. Через некоторое время Антон смотрел на себя в осколок зеркала и не узнавал. От мечтательного рассеянного московского интеллигента не осталось и следа. На Антона смотрело худое, но довольно-таки мужественное лицо настоящего солдата. Таким он себя раньше и представить не мог. Антон вдруг вспомнил тот момент, когда он убил первого немца - никаких чувств и эмоций, кроме злобы и решительности.
- Ну, что, Горин, готов? - раздался за спиной голос майора.
- Так точно, - бодро ответил Антон.
Они прошли коротким лабиринтом земляных переходов и оказались в землянке командующего.
Майор отворил дверь, вошел первым и, отдав под козырек, отрапортовал:
- Товарищ командующий, майор Кузин по вашему приказанию прибыл.
- Мой адъютант, - раздался неожиданно сочный бас. - Переводчика нашли?
- Так точно, - отрезал майор и кивнул Антону. Он вошел следом и отдал честь.
Перед ним у стола стоял высоченного роста, статный человек, лет сорока, в генеральской форме. У него было выразительное, хотя и несколько несуразное лошадиное лицо, которое не очень вязалось с его огромной фигурой. Черты его больше подходили школьному учителю или чиновнику, нежели военному: коротко подстриженные и зачесанные назад темные волосы, высокий лоб, на глазах очки в толстой роговой оправе, большой широкий нос и пухлые губы, обрамленные складками.
Не вязался с его лицом и голос - громкий, глубокий, достойный звучать из уст какого-нибудь оперного певца или драматического актера.
- Фамилия? - спросил командующий у Антона.
- Горин. Рядовой Горин.
- Французкий язык знаете?
- Так точно, - ответил Антон и только сейчас за спиной генерала увидел сидящую за столом миниатюрную невзрачную девушку, закутанную в серое пальто.
- Госпожа Кюри француженка, - сообщил Власов, - и вам придется постараться как можно точнее переводить ей то, что я буду говорить. Ну, начнем, пожалуй? - сказал он, сев напротив журналистки, и посмотрел сначала на нее, а потом на Антона.
Антон перевел вопрос. Француженка оживилась и взяла в руки карандаш.
- Генерал, - обратилась она к Власову. - Я знаю, что двадцатая армия находится в тяжелом положении, но не сомневаюсь в том, что вы сделаете все, чтобы исправить его. Какими принципами, политическими и военно-стратегическими, вы собираетесь руководствоваться в решении этой сложной задачи?
- Мое основное правило - стараться как можно яснее отличать главное от второстепенного, - не задумываясь, ответил Власов. - А загонять себя в рамки каких-либо принципов на фронте вряд ли уместно.
В ведении современной войны как никогда требуется неадекватность и вместе с тем продуманность и быстрота принимаемых решений. Что же касается задач сегодняшнего дня, то надеюсь, мне поможет мой недавний боевой опыт под Москвой - когда я, будучи командующим двадцатой армией, вместе с другими командирами сумел прорвать оборону немцев и отбросить их от столицы.
Антон старался переводить как можно более точно, не торопился, подбирая нужные слова.
- Генерал, - вновь обратилась к командарму журналистка, быстро сделав запись у себя в тетради. - Я знаю, что вы недавно во второй раз были награждены орденом Красного Знамени. Безусловно, это итог ваших многочисленных заслуг перед Родиной. Скажите: какие факты вашей героической биографии не войдут в книгу о вас, которую сейчас пишет майор Токарев?
- Обо мне пишут книгу? - с чуть наигранным удивлением спросил Власов. - Я не знал об этом.
- Ну, как же? - удивилась француженка. - Я даже слышала ее название - "Сталинский полководец".
- Не думаю, что обо мне можно много написать, - скромно сказал командарм. - Я ведь не Александр Невский.
- Александр Невский? - спросила француженка. - Кто это?
- Вам следовало бы более подробно познакомиться с российской историей, - с легкой укоризной сказал командарм. - Александр Невский - русский князь, полководец и православный святой. Однажды, в тринадцатом веке, он спас Россию, разбив немцев на Чудском озере. Разобьем их и мы, если будем помнить, как били врага наши русские полководцы.
- Но ведь это было так давно. Не хотите ли вы сказать, что с тех пор не изменился характер войны?