- Два. Точно так же был застрелен и один из конвоиров. А двое застрелены в горло. Так сказано в шифровке. Уточнение. Штрих, так сказать.
- Я думаю, что "языки" либо уже зарыты где-нибудь в лесу, либо они действительно их ведут с собой. Но для другой цели. Зачем, скажите мне, на другом участке фронта нужны "языки", если они как минимум не командиры полков или дивизий?
- Нужны-то нужны. Все равно. Хоть и с другого участка фронта. Их допросят в штабе армии или фронта и всю необходимую информацию тут же направят в нижестоящие штабы. Заодно подстегнут дивизионную и полковую разведку. Но то, что они тащат их за несколько десятков километров от участка обороны их подразделения, это, конечно же, вызывает некоторое недоумение. А если немцев ведут как доказательство своей преданности и надежности? Как живой пропуск назад, через фронт? Через Особый отдел?
Поручик пожал плечами и сказал:
- Слишком сложная комбинация. Но возможная. Если командует группой парень не промах и, судя по всему, далеко не простак. Или все гораздо проще. Ему - или им - просто везет!
- То, что не промах, вы сами читали. - И Радовский, усмехнувшись в усы, бросил карандаш на стопку шифровок, придавленных керосиновой лампой. - Но, я думаю, скоро мы убедимся, что он и не простак.
Тихую деревенскую ночь расколол одиночный выстрел.
- Загасите лампу, - приказал Радовский и снял с гвоздя немецкий автомат. - Что за черт?
Они вышли во двор. Пахнуло морозной свежестью и теплым хлевным духом, которым пахнет давно и основательно налаженное крестьянское хозяйство. Хозяева дома, в котором остановились Радовский и командиры взводов, были люди зажиточные. Несколько коров, стадо овец, свиньи, гуси… И как сюда не добрались немцы, удивился Радовский, когда вечером разговаривал с хозяином, местным старостой, который с удовольствием учтиво уступил им светлую горницу, а сам с женой и детьми перебрался в летнюю хатушу, срубленную в саду. Хатуша, впрочем, тоже отапливалась, и вскоре из трубы в саду закурился дымок. Хозяин принес квашеной капусты, кусок вареной говядины, чашку холодца, соленых грибов и тонко, ровно нарезанного, видать, женской рукой, сала. Выставил из навесного шкапчика бутылку первача. Откланялся и ушел, деликатно сославшись на дела по хозяйству.
Где-то в глубине деревни, за оврагом, за ручьем, послышались голоса.
- Тащите его к штабу! - послышался голос Турчина.
Владимир Максимович Турчин в боевой группе Радовского исполнял обязанности начальника штаба. Но на время операции был назначен командиром взвода казаков. Прежнего взводного, подпоручика Франкевича, Радовский временно отстранил, воспользовавшись тем, что Франкевич дважды был замечен в пьяном виде в расположении учебных казарм и на плацу. Дисциплина в подразделении обеспечения всегда хромала. Мелкие вольности легко сходили с рук и рядовым солдатам, и младшим командирам. Во время ликвидации кочующего "котла" 33-й армии Радовский растерял почти весь личный состав своей боевой группы. Лучших людей. Специалистов. Разведчиков, диверсантов, подрывников. Потом, когда началась антипартизанская операция в лесах между Дорогобужем и станцией Угра, в строй пришлось поставить всех, в том числе и казачью сотню, расквартированную десятками по многим деревням. Казаки в первые же дни операции показали себя с лучшей стороны. Но потом, когда генерал Белов увел через Варшавское шоссе, к Кирову, свой кавалерийский корпус, когда сопротивление ослабло, а в деревнях, в которые они входили, остались одни местные жители да раненые беловцы и ефремовцы, казаки озверели. Раненых рубили саблями и кололи штыками прямо в домах. Местных, приютивших красноармейцев, тоже не щадили. И Радовский их не останавливал. Турчин тогда в первый раз рухнул в глубокий запой.
- Кого-то волокут, господин майор, - сказал Самохин и повесил автомат на плечо.
Внизу зашлепали по воде. Слышалась брань, глухие удары. И рокочущий голос унтер-офицера Донца. Донец был из терских казаков. В плен попал раненым и контуженым. Радовский вызволил его из лазарета Рославльского концлагеря, где тот уже доходил. "Дашь коня и саблю, буду служить хоть черту!" - сказал Донец Радовскому, когда охранник привел его в кабинет коменданта лагеря. Терские казаки были надежными, стойкими воинами. Их Радовский знал по донскому делу. И теперь Донец, командир первого отделения и одновременно заместитель командира казачьего взвода, ехал в цепи верхом на прекрасной серой кобыле, добытой им в бою под Всходами, с тяжелой старинной драгунской саблей на боку. При необходимости исполнял обязанности командира разведвзвода. Именно на разведвзвод и хотел поставить Радовский терского казака. Но взвод еще не довели до полного штата, когда поступил приказ об антипартизанских мероприятиях.
- Иди, иди, поганец! - рокотал Донец, подпихивая кого-то коленом и одновременно держа его за ворот белой исподней рубахи. - Была б моя воля, я б тебя еще там, на месте…
- Что произошло? - спросил Радовский, когда Донец и Турчин толкнули к его ногам полураздетого казака.
- Да вот, Георгий Алексеевич, девчушку, внучку хозяина чуть не снасильничал. Хорошо, закричала, да часовой услышал… - Донца трясло. Он ходил вокруг стоявшего на коленях казака, но ударить его уже больше не посмел. - Решайте, Георгий Алексеевич, господин майор. А я бы такого сукина сына до утра жить не оставлял.
- Кто? - коротко спросил Радовский.
- Проценко.
- Хлеборез, - уточнил Турчин.
Подошли еще несколько человек. Среди них был старик.
- Что случилось, отец? - спросил его Радовский. - Говорите все как есть. Ничего не скрывайте.
- А то есть, господин охфицер, что солдат твой - паскудник. Я его, как человека, накормил, на кровать определил. Другие спать легли, а этот все бродил по хате, все чего-то искал. А потом к Стеше, унучке моей, на печку полез. Куды ты, говорю, она ж ребенок… Он меня, за мои слова, - кулаком. Хорошо, солдат с улицы прибег. Отрятовал.
Вышли из сада хозяева дома. Стояли поодаль, всей семьей, слушали старика. Староста подошел к старику и повел его к крыльцу, усадил там на лавку.
- Что ж он, мерин сивый… - услышал Радовский дрожащий негодующий голос старосты. - Нешто такое можно… Мы ж вас приветили. Честь по чести. Ах ты, боже ж ты мой!.. Она ведь сирота. Отец еще прошлым летом… А матку бомбой в поле убило. Немцы того не делали.
Радовский толкнул стволом автомата стоявшего перед ним на коленях казака:
- Встать. Это правда? Отвечай, Проценко, это правда, что говорит старик? Или есть необходимость допросить в твоем присутствии пострадавшую?
- Господин майор! Господин майор! Да они ж тут все - партизаны! Попробуй, разбери. А девчонка, может, связная! Точно связная! Такая злая сучонка. Руку вон прокусила, - Проценко вдруг осмелел, вольно задышал самогонным духом. - Да и не пострадали она. Какая она пострадавшая? Да я ее пальцем не тронул! Кому вы верите, господин майор? Этому старику? Да он тут первый партизан! От него за версту лесом пахнет!
- Да ты еще пьян, скотина!
- Может, оно и так, - скрипнул зубами Проценко. - Да что вы, ваше благородие, нас о том не спрашивали, когда весной по партизанским деревням нас вели? А то и подливали еще. Давайте, ребята, дайте им жару! Весной мы баб не жалели. И вы об этом хорошо знали. Помалкивали, когда дело надо было сделать. Покажите мне, у кого из наших руки чистые. После всего этого…
- Молчать! - И Радовский замахнулся автоматом. Но не ударил.
Донец снова заходил, заплясал, рыча и тряся кулаками.
- Донец, отведите его в какой-нибудь сарай. Закройте до утра. Выставьте охрану. Утром все решим.
- Охрану… - зарычал Донец и дернул Проценку за воротник.
Не отвел он арестованного и десяти шагов, как послышался крик, глухие удары и топот.
- Стой! - рявкнул Донец.
Мелькнула, прыгнув куда-то в черный куст сирени, белая рубаха Проценки. И тут же короткий свист тугого металла полоснул, рассекая надвое плотное пространство ночи, сливаясь с гортанным хрипом Донца:
- Х-хак!
И все затихло.
Все произошло так быстро, что стоявшие возле штакетника не сразу поверили в то, что все уже произошло.
- Донец! - окликнул густую оцепеневшую темень Радовский, сжимая рукоятку автомата. - Ну что там, Донец?
- А что… Все уже… Кранты… - ответила темень голосом Донца. - Рубанул я его, Георгий Алексеевич, господин майор. И наверно, насовсем. Теперь решай, что со мной делать.
Все молчали. Ждали, что будет дальше.
- Вот что, - распорядился Радовский. - Тело отнесите на околицу. На пост. Из деревни его надо вынести. Пусть до утра полежит возле часового. Командиры взводов, проверьте личный состав. Обойдите все дворы. И впредь на ночлег будем останавливаться повзводно. В свободные дома. Дома от гражданских лиц будем освобождать. - Он повернулся и пошел к крыльцу, на ходу повторяя: - Русская армия… Русская армия…
Глава шестнадцатая
Зинаида так крепко ухватилась за плечо Прокопия, что тот, почувствовав боль, стал вырываться. Ей стало страшно. Только теперь, увидев наполовину разбитый, а наполовину сгоревший самолет, она испугалась. Ей казалось, что те, чужие, с автоматами и рацией, несколько часов назад встретившиеся им на дороге, все еще здесь. Они просто прячутся. Ловко маскируются и наблюдают за ними. И про этот самолет, рухнувший с неба, как видно, в начале лета, или даже зимой, они тоже знают. Знают и то, что они с Прокопием, как бы ни кружили по лесу, а придут непременно сюда, к самолету. Потому что лучшего ночлега сейчас в лесу не найти.
Прокопий наконец вырвался и побежал вперед. Она хотела окликнуть его, предостеречь, чтобы был осторожен, но побоялась и этого - голос слишком громко прозвучит в вечерней тишине леса, и его могут услышать те, кого она продолжала бояться больше всего.
Самолет был немецкий. На фюзеляже и единственной уцелевшей плоскости виднелись бело-черные кресты. Корпус, видимо, при падении раскололся пополам. Шасси, похожие на лапы хищной птицы, вошли глубоко в землю. Часть уцелевшей плоскости то ли обгорела, то ли была ободрана. Зиял внутренний каркас. Но и он был изрублен и искорежен.
- Ну, что там? - шепотом окликнула Зинаида Прокопия, который уже протиснулся в разлом корпуса самолета и пытался разглядеть его изнутри.
- Керосином пахнет, - отозвался Прокопий.
Вечер опускался на лес быстро. Казалось, что кто-то небрежной рукой рассыпал повсюду чернильный порошок, и он теперь, попав на заиндевелую, заснеженную траву и покрытые изморосью кусты и деревья, начал расплываться, заполнять пространство, уменьшая его в размерах.
Рука Прокопия вскоре исчезла. С минуту он возился внутри самолета, и вскоре Зинаида снова увидела его в проломе. Он лез назад, пятясь и волоча за собой что-то тяжелое. Зинаида подбежала, ухватилась за брезентовую лямку и тоже потащила.
- Что это, Прокош? Какие-то мешки?
- Парашюты. Там, внутри, один летчик лежит…
- Мертвый?
- Конечно, мертвый. Он него почти ничего не осталось. Один скелет. Он даже не воняет.
Они выволокли парашюты.
- Давай факел сделаем.
- Нельзя тут зажигать. Бензин. Может взорваться.
- Самолеты заправляются не бензином, а керосином. Керосин не взрывается.
- Зачем нам туда лезть? - снова испугалась Зинаида. - Давай заночуем здесь. Разведем костер. Укутаемся парашютами и будем спать возле костра.
- Не бойся.
- Нет, не ходи больше туда. Завтра утром, когда рассветет, посмотрим. - И, помедлив, спросила: - Он там один?
- Кто? Мертвяк? Я видел одного.
Они развели костер возле фюзеляжа, рухнувшего на землю и уже обросшего травой самолета, нагребли листвы, натаскали лапника. Когда пламя стало одолевать наваленный кучей хворост и озарило корпус самолета, они принялись разбирать парашюты. Серебристо-белый парашютный шелк казался влажным, холодным, как дюраль корпуса самой машины. Но костер делал свое дело. Пламя играло на поленьях, охватывало сухой хворост и разбрасывало вокруг тепло. Вскоре их лежанка нагрелась. Зинаида подоткнула шелк, чтобы он случайно не загорелся от углей, стреляющих из костра. Прокопий, свернувшись калачиком, вскоре засопел. А она еще долго не смыкала глаз. Прислушивалась к обступившей их со всех сторон ночи, к лесу, привставала на локте и оглядывалась по сторонам. Она знала, что если уснет и она, то они станут совсем беззащитными. Это ее доводило до ужаса, и она решила изо всех сил крепиться, не спать. Но никто не собирался беспокоить их сон и нарушать одиночество. Эта мысль пришла вскоре, и она приняла ее с тем внутренним спокойствием, с каким принимают неизбежное. Тепло обнимало ее усталое тело, и, уже не в силах сопротивляться, она положила голову рядом с головой Прокопия, чтобы чувствовать его дыхание, и мгновенно уснула.
Ночью Зинаида несколько раз просыпалась. То ей казалось, что кто-то подошел к ним, наклонился и смотрит, пытаясь разглядеть их лица. То будто слышала чьи-то шаги. Что их ночлег со всех сторон обступили волки и жадно нюхают воздух и вот-вот набросятся. Всякий раз она с трудом разрывала болезненную пелену тревожного сна и со страхом прислушивалась к ночи, которая то вздыхала, то потрескивала вокруг, то надолго замирала, словно ей и не было никакого дела до того, что здесь, посреди леса, под березой со срубленной макушкой, рядом с упавшим самолетом ночуют двое заблудившихся и выбившихся из сил путников. Зинаида пересиливала себя и успокоенно понимала, что и в действительности никого здесь, кроме них, нет, что просто прогорел костер, и холод забирается под парашютный шелк и будит ее. Она вылезала из теплой "берлоги", бросала на мерцающие угли охапку хвороста, придавливала его сверху березовыми палками, которых они с Прокопием натаскали с вечера, и, дождавшись, когда яркий красноватый свет пламени снова овладевал принадлежащим ему пространством, залезала обратно к Прокопию, осторожно обнимала его и тихо засыпала, чувствуя на щеке его ровное, теплое дыхание.
Утром, еще в сумерках, они встали, разворошили угли и поставили котелок с водой. Неподалеку, в ольхах, зеленело, курилось туманом нетронутое захватами небольшое болотце. Подпитывал его родник. В нем и набрали воды. А котелок Прокопий еще вечером нашел в самолете вместе с коробкой медицинской аптечки.
Рассветало быстро. Небо сияло, румянилось с восточной стороны, и звезды с каждой минутой становились все более тусклыми и невыразительными. День обещался быть солнечным. И Зинаида, хлопоча возле костра, уже сообразила, какую они вчера впотьмах сделали ошибку: они отклонились слишком влево, испугавшись дороги, после встречи с тем загадочным отрядом, стали кружить и в конце концов оказались здесь. Дорога лежала правее. Теперь Зинаида точно знала, как идти. Прямо на восход солнца. Так они вначале найдут дорогу, а потом пойдут вдоль нее к Прудкам.
- Мам, - позвал ее Прокопий, который тем временем, несколько раз обойдя самолет вокруг, снова протиснулся в пролом, - а тут их двое.
- Не трогай ничего, - сказала она. - Там могут быть бомбы.
- Нет тут никаких бомб. Но кое-что я нашел.
Зинаида так и не осмелилась заглянуть в самолет. Беспокойно прислушивалась к возне Прокопия, ждала. Чуть погодя Прокопий выбросил в пролом на траву еще один плоский котелок, фляжку, обшитую серо-зеленой материей, планшет с зеленой картой, на которой были сделаны карандашные пометки - красные ломаные линии и заштрихованные кружки. Вскоре появился и сам, держа в руках тяжелую кобуру из черной кожи.
- Вот, пистолет. Хочешь посмотреть?
- Зачем он нам? Брось его в болото, - сказала Зинаида, когда Прокопий, присев на корточки, расстегнул петельку кобуры и вытащил из нее черный пистолет с длинной косой рукояткой и тонким стволом. И, видя, что мальчик не послушает ее, что он, как зачарованный, любуется своей находкой, подошла к нему: - Ничего не нажимай. А то стрельнет.
- Он на предохранителе. Мам, давай возьмем его.
- Зачем? Мы ведь стрелять не умеем.
- Разве дядя Саша тебя не научил?
- Он научил стрелять из автомата.
- Из пистолета проще. Я умею. Видел. Дядя Саша показывал. Правда, у него был наган.
Они сложили все найденное в самолете добро в вещмешок. Пистолет Зинаида сунула за пазуху. Решила держать его при себе.
Но перед тем, как пуститься в путь, они собрали парашюты и затащили их в самолет. Прокопий предложил:
- Давай разок стрельнем.
Зинаида достала пистолет. Прокопий показал ей, что делать, как взводить, как ставить и снимать с предохранителя, как целиться.
- Как целиться, я сама знаю. - И Зинаида прицелилась в бело-черную свастику на фюзеляже, в самую ее середину.
- Смотри, держи крепче, - наставлял ее Прокопий.
Сухо и раскатисто треснул выстрел, и пуля пробила дюраль, ударилась во что-то внутри, и самолет загудел своим пустым чревом.
- Получилось, - одобрительно покачал головой Прокопий. - А теперь дай я разок пальну. Поставь на предохранитель. Я сам сниму. Я все умею.
Бахнул еще один выстрел, и еще одно отверстие появилось в фюзеляже рядом с первым.
- Ничего сложного, - деловито сказал Прокопий, поставил пистолет на предохранитель и, перехватив его за ствол, протянул Зинаиде. - Теперь мы вооружены, и нам ничего не страшно.
Хорошенько поев у костра и попив кипятку с блинами, они обошли самолет и направились краем поляны прямо на солнце. Солнце уже взошло. Давно погасли последние звезды. На другой стороне неба, на западе, обтаявшей, хрупкой льдинкой белела прозрачная луна. Ночью она стояла где-то за деревьями, и Зинаида ее не видела. Негаданная и страшная ночь была позади.
Вскоре они спугнули стаю тетеревов, и те, торопливо хлопая тугими крыльями, потянули между деревьев. Зинаида сразу догадалась - там просека. Они свернули, продрались через заросли жимолости и действительно выбрались на просеку.
- Дорога, - облегченно вздохнула Зинаида и начала перевязывать сползший с головы платок.
- Мам, а следов тут нет. Никого тут не было. Может, пойдем по дороге?
- Пойдем, - кивнула она и огляделась. - Только осторожно. Разговаривать - шепотом. Если что - сразу беги в лес. Я - за тобой. Беги и не оглядывайся. Если потеряемся, сиди и молчи. Не бойся. Мы потом друг друга найдем.