Еду утром она разделила на две части. На всякий случай. Пистолет, который теперь оттягивал пазуху, беспокоил ее. Она согласилась взять его только потому, что в лесу появились стаи диких собак. Несколько раз они появлялись и возле хутора. Иван Степаныч отпугивал их. Но они уже не оставляли в загоне без присмотра овец. Ближе привязывали коров. Не выпускали из хлевов телят. Собаки кормились вблизи фронта и дорог трупами лошадей и людей. Иногда, в поисках добычи, забегали в леса и вытравливали на своем пути все живое. Такую стаю прошлой зимой встретила Пелагея. Хорошо, что у нее оказался автомат и она не испугалась…
Дорога уже начала зарастать молодыми побегами. Расчищали просеку зимой, деревья рубили прямо в снегу, и пни теперь торчали высоко. Следов действительно нигде никаких не было. Только однажды из боковой лощины на просеку вышел широкий лосиный след, потоптался и потянулся по колее, но вскоре свернул в такую же укромную, заросшую ивняком лощинку и исчез. Иван Степаныч говорил, что до войны лоси часто выходили к озеру, на водопой, а теперь ушли. Куда они могли уйти, если война гремит повсюду? Куда-нибудь далеко, в другие леса, где войны нет, думала Зинаида.
Впереди показались знакомые места. Чернел обвалившийся навес с пожелтевшими еловыми лапками. Широкий дощатый стол под огромной елью и жердевые лавки, заструганные грубо топором. Они вышли к складам, где в прошлую зиму прятался отряд Курсанта. Зинаида смотрела по сторонам, с радостью узнавая все и мгновенно вспоминая и лица, и голоса тех, о ком скучало ее сердце. Но увидит ли она их вновь, услышит ли когда-нибудь эти дорогие ей голоса? Некоторых уже - никогда. Она сдержанно, с дрожью в горле вздохнула и посмотрела на Прокопия. Тот тоже внимательно смотрел по сторонам и вдруг сказал:
- Мам, помнишь, мы с тобой тут опенки собирали? И я в подземелье провалился…
Они рассмеялись. Обнялись. И пошли в сторону вырубок. До Прудков оставалось всего ничего.
- А за солью? - спросил Прокопий Зинаиду.
- Соли, может, в деревне раздобудем. Вход там засыпан. Ты же видел.
- Раскопать можно.
- Если в деревне соли нет, то будем копать.
Глава семнадцатая
Если они одни, то ждать можно спокойно. И минуту, и час. Тот, последний, которому Воронцов еще не подарил свою пулю, тоже замер и тоже ждет. Но он ждет другого. И надежды у него другие. Потому что он не видит ничего, кроме леса впереди, редких кустов, заросших травой, с первыми морозами превратившейся в солому и будылья, да своих товарищей, которые истекали кровью вокруг него. Это, конечно, не прибавляло ни сил, ни смелости. Но, самое главное и самое опасное для него, он не видел стрелка, который тремя выстрелами выбил почти всю группу и теперь охотился за ним. Правда, его могла достать одна из автоматных очередей. Но расстояние… Расстояние, которое разделяло их, уменьшало шансы того, у кого в этот момент оказалось оружие ближнего боя, и увеличивало шансы того, у кого была винтовка.
Воронцов неподвижно стоял между двух кустов, упершись локтем в колено и держа на мушке узкий коридор луга и зарослей кустарника. Где-то за теми ивами замер последний автоматчик из группы "древесных лягушек". Он успеет взять его на мушку, даже если тот сейчас появится не там, где Воронцов его ждет. Главное, не шевелиться. Первое, что может подумать последняя "лягушка": стрелок убит автоматной очередью. Второе: ушел, тихо уполз в лес и ушел. Но оставалось и третье, самое опасное. Но "лягушка" не уверена ни в одном, ни в другом, ни в третьем. А Воронцов знает точно: немец жив, лежит где-то там, в сотне шагах от него, за кустами, и тоже ждет.
Снова застонал раненый. Но уже тихо. Стоны раздавались через одинаковые промежутки времени, но все тише и тише. Надо ждать… Ждать… Не двигаться… Окаменеть… Воронцов почувствовал, как от напряжения поскрипывают шейные позвонки. Шевельнул пальцами - нет, все в порядке, руки не затекли, не онемели, вполне послушны и готовы мгновенно исполнить любую его волю.
Раненый наконец затих. Только ветер гулко гулял по верхушкам сухих трав, теребил остатки листвы на ивах. Сорока вновь зачекотала в лесу. А может, Воронцов просто не обращал на нее внимания, весь поглощенный схваткой. Краем уха он прислушался. Он-то знал, что именно теперь сорочий гам тоже мог стать частью схватки, которая еще не закончилась. Сорока явно кого-то заметила и сопровождала. Но на этот раз она подняла переполох не в лощине, откуда пришли "древесные лягушки", а слева и немного позади него, почти там, куда ушли танкисты. Воронцов замер, прислушался. Если четвертый немец успел отползти и теперь обходит его, он это услышит. Но ничто, ни единый звук не нарушал гулкого шороха травы, придавленной ветром. Казалось, что никого, кроме ветра, и не было здесь в эти сдавленные ожиданием мгновения. Даже его, Воронцова, с винтовкой, вскинутой к плечу, тоже здесь не существовало. Только ветер, трава и кустарник с необлетевшей листвой. Даже сорока затихла. И Воронцов, не выдержав напряжения, начал медленно поворачивать голову. Там, левее, в березняке, мелькали фигуры танкистов. Видимо, услышав стрельбу, охранение вернулось. Воронцова охватило беспокойство: танкисты бегут гурьбой, возможно, прямо на выстрел и затаившегося автоматчика. Но останавливать их было уже поздно, да и себя он мгновенно бы выдал. И тогда, понимая, что все произойдет в ближайшую минуту-две, а может, и гораздо быстрее, Воронцов принял мгновенное решение: он начал медленно вставать, держа винтовку наготове. Глаза его ощупывали каждый бугорок впереди, каждую ветку зарослей густого кустарника, где несколько минут назад он потерял из виду четвертого немца. Танкисты тем временем приближались, охватывая луг слева своей короткой цепью. С ними был и младший сержант - его голос Воронцов услышал отчетливо: Демьян спрашивал танкистов, где они выходили, а потом скомандовал: в цепь. Воронцов распрямил спину и уже стоял во весь свой рост. Левая рука, поддерживающая холодное цевье винтовки, начала дрожать, и бурые наплывы луговой травы, приближенные сильной оптикой прицела, задрожали еще сильнее.
- Обходи левее! - послышался голос Демьяна.
И тотчас из-за куста привстал и замер со вскинутым автоматом осторожный, как рысь, человек. Он выжидал, когда танкисты, явно не видевшие его, подойдут на расстояние верной очереди. Приклад автомата был откинут. Немец рисковал. Но это выдавало в нем опытного и хладнокровного воина.
Воронцов подвел уголки прицела под обрез кепи, потом опустил еще немного и плавно нажал на спуск. Немец вскинул над головой автомат и опрокинулся на спину.
Танкисты один за другим попадали в траву. Замерли. Но вскоре Воронцов услышал их радостные голоса:
- Командир! Живой!
- Двоих завалил!
- Троих! Ну, ворошиловский стрелок!
Они подбежали к нему, запыхавшиеся, улыбающиеся.
- Николаев, - тут же распорядился Воронцов, - займи позицию вон там. Следи за лощиной. Демьян и ты, Штыренко, давайте быстрей их уберем отсюда. В лес. Их надо спрятать.
- Командир, ты займись оружием, а мы со Штырем сами управимся. Скажи только, куда носить.
Воронцов собрал автоматы, отстегнул магазинные подсумки, снял ранцы.
- Там, дальше, четвертый, - указал он Демьяну в сторону лощины.
- Ну, командир, навалил ты гансов! Четверо!
Минуту спустя, когда они отошли в лес, оставив на опушке Михайлова, он услышал такой разговор Демьяна и Штыренки:
- Обрати внимание, Штырь, все трое убиты в шею или в горло.
- У этих двоих - пуля вон куда вошла, под ухо. А у этого кадык оторвало. И где наш командир так стрелять научился?
- Курсант. Там их основательно учили.
- Поросят так бьют.
- Каких поросят? - переспросил своего командира Штыренко.
- Когда, к примеру, откормили большого поросенка и резак не осмеливается к нему подойти, то стреляют из ружья. Бьют как раз вот сюда, под ухо. Тогда точно - наповал.
- Понятно. Слышь, Демьян, а ты не знаешь, почему наш командир в курсантах ходит? Почему не лейтенант? Вон как воюет! И командует толково.
- А ты сам его спроси.
- Да неудобно как-то.
- Неудобно знаешь что?
- Да знаю, - засмеялся Штыренко. - Как говорил наш мехвод Васек Китаев, неудобно только через смотровую щель…
Демьян покачал головой и посмотрел на своего заряжающего:
- А ты, Штырь, наверно, все же пробовал…
Они рассмеялись.
Воронцов подошел к ним, когда они уже сняли дерн и начали углубляться в сырую землю.
- Глубоко не копайте. Надо спешить. - Он вытащил из-за голенища нож, спустился в лощину и нарезал ивовых веток.
- Потом сверху набросать… Если будут искать, то, конечно, найдут. Но если им не до того, то и так сойдет.
Демьян торопливо выбрасывал из ровика землю. Вскоре его сменил Штыренко. А Демьян обошел немцев вокруг и кивнул лопатой:
- Обужа на них исправная. А, командир? А у нас половина отряда - разутые. И куртки у них хорошие. Сюда бы Золотарева. Он бы быстро инвентаризацию произвел.
- Вот что, Демьян, давайте быстро снимайте с них всю амуницию. Тела - в яму, а форму свяжите ремнями, по комплектам. Она нам еще очень может пригодиться.
- Бинокль-то возьмите, товарищ командир. Это ваш трофей, законный. - И Демьян протянул Воронцову бинокль. - Видать, офицер. Вон у него какие нашивки.
- Обер-ефрейтор, - определил Воронцов.
- Это что же, старший ефрейтор, что ли?
- Скорее, младший сержант. А петлицы, видите, какие? Руны. СС.
- А я думал, связисты или что-то в этом роде. Может, думаю, электрики какие-нибудь… - И Штыренко снова налег на лопату.
- Ну да, Штырь, - тут же усмехнулся Демьян, - строители Днепрогэса.
- Младший сержант, а с биноклем. У нас во всем танковом батальоне всего три бинокля. А в пехотном батальоне, наверное, только у одного комбата.
Воронцов взял бинокль и пошел к опушке, где сидел на корточках за кустом крушины часовой.
- Михайлов, ну что?
- Все спокойно. Даже сороки не трещат. Напугали вы их своей стрельбой, товарищ командир.
- Стрельбы было много. Это верно. Но я стрелял мало.
- Всего четыре раза, - засмеялся танкист и смерил расстояние отлежавших в траве тел до позиции Воронцова.
- Иди, помоги ребятам. А я пока тут подежурю.
Отсюда хорошо просматривалась противоположная опушка, косяк ельника, выходившего к лощине и гати, сама гать с торчащими вверх обломками березовых жердей. В бинокль Воронцов увидел даже черные султаны кугушника и зеленые закраины болотины, до которых еще не добрались октябрьские ночные морозы.
Ветер затих. И только тугой каленый сквозняк протягивал вдоль опушки, колебля на окрестных осинах последние пятачки красновато-желтой меди. Разом потемнело, как перед сумерками, и посыпала снежная крупа. Она со звоном секла по траве и березовым ветвям, сыпалась вниз, заполняя ложбинки и канавки, оставленные пробежавшими здесь людьми и временем. Быстро же эта осень перешла в зиму, подумал Воронцов.
Вскоре за ним прибежал Штыренко и доложил:
- Все исполнено, товарищ командир.
Воронцов подобрал с земли винтовку, положил ее на колени и хотел было встать, но вскинул к глазам бинокль и решил еще раз осмотреть противоположную опушку и гать. И тут же сказал танкисту:
- Штыренко, замри. А теперь тихо, без резких движений, - на землю.
- Что там, товарищ командир? Опять немцы?
- Может, и не немцы, но то, что по нашу душу, - это точно. Ползи к ребятам, скажи, чтобы заканчивали. Через пять минут уходим.
Снежная крупа перешла в густые хлопья. Снова дернул и помчался по лугу ветер, захватывая остатки листвы на ивах и березах. Линзы бинокля залепляло белым, мутным, так что приходилось то и дело прочищать их. Сквозь молочную пелену снежных зарядов Воронцов все же разглядел цепь, которая медленно выбиралась из леса и выравнивалась в лощине перед гатью, всадника на сером коне в казачьей папахе, группу людей, стоявших на опушке. Он протер линзы и еще раз всмотрелся в стоявших на опушке: один смотрел в бинокль, двое о чем-то разговаривали, одеты странно - двое в красноармейские офицерские шинели, перетянутые портупеями, один в куртке "древесной лягушки" и немецкой офицерской фуражке.
Спустя несколько минут они уже бежали по лесу, держась глубоко прорезанной во мху тележной колеи. Воронцов шел замыкающим, время от времени останавливался, прислушивался. Погони он не слышал. Однажды во время очередной остановки он внимательно осмотрел свои руки, поднес их к глазам. Нет, они не дрожали. На кончики пальцев падали снежинки и тут же таяли, прозрачными струйками стекая вниз, в ладони. Он подождал, когда в ладонях соберутся лужицы, и жадно схлебнул их и не почувствовал ничего - ни жажды, ни избавления от нее. Внутри, будто стальной стержень, стояла та же твердость и холодная мысль о том, как действовать в следующую минуту.
Примерно через час они догнали свой обоз.
Нелюбин вел его лесной дорогой, выслав вперед усиленный дозор.
Остановились. Стали решать, что делать дальше.
- Распрягай коней, Кондратий Герасимович! Живо! - распорядился Воронцов. - Телеги загнать в лес, замаскировать. Лейтенанта посадите на коня. Петров, раздайте одежду и обувь всем, кто разут и плохо одет. Оружие я раздам сам. Гранаты - только тем, кто умеет ими пользоваться. Действуйте. - Затем он окликнул Степана. Развернул карту.
Дорога шла, по всей вероятности, через ту самую гать, которую они миновали стороной, и вела в село Маковец, которое было обозначено на карте как крупный населенный пункт.
- Там наверняка сильный гарнизон. До фронта - километра три-четыре. Если они нас прижмут к этому селу, то…
- Надо изменить маршрут, - предложил Степан и показал пальцем на север.
- Глубже в их тыл? - Воронцов задумался. - Конечно, они, если даже потеряют след, будут искать нас здесь, в ближнем тылу. Да, Степ, ты, пожалуй, прав - поворачиваем резко на север. Здесь больше возможности затеряться, оторваться от погони.
Но вначале они несколько километров прошли по дороге, потом часть отряда свернула на юг, к фронту, а другая часть продолжала идти по дороге. Затем они соединились, свернули на юг, прошли с полкилометра и так же резко повернули на север. Арьергардное охранение тащило за собой срубленные молодые березки. Листва легко скрывала тропу отряда. Шли след в след, аккуратно и тщательно затаптывая глубокие лунки лошадиных копыт. Снег сыпал до самой ночи и прятал то последнее и незначительное, что оставляли люди.
Глава восемнадцатая
Но по их следу тоже шли люди. Небольшая группа в семь человек. Вел их опытный полесовщик, здешний егерь Еким. Но командовал разведкой другой человек, одетый в офицерскую шинель и казачью папаху. Обращались к нему не по званию, а по фамилии. Хотя, возможно, это была вовсе и не фамилия, а прозвище - Донец.
Когда они нашли брошенные телеги, стало ясно, что партизаны, или разведка, а может, те и другие, везли раненых. Под соломенной подстилкой на одной из телег нашли заскорузлые, грязные бинты, срезанные через край и, по всей видимости, с головы. Раненые - это всегда обуза, которая замедляет скорость движения, толкает на риск сократить путь, заставляет пренебрегать осторожностью. Лошадей они уводили с собой. Видимо, на них и везли раненых. Отряд небольшой, судя по оставленным следам, до двадцати человек. Вскоре, как и предполагал Донец, повернули к фронту. Но не все. Часть группы продолжала идти по лесному проселку. Пройдя несколько километров, отделившаяся группа вновь вернулась на проселок. Кружили. Видимо, искали проход. Потом след вдруг исчез. И, если бы не Еким, пожалуй, пришлось бы возвращаться назад и докладывать майору Радовскому, что след они потеряли. Донец представил лицо майора, его холодный взгляд. Все это сопровождалось бы какой-нибудь неуставной язвительной фразой, после которой хоть клинок о голову ломай… Лучше бы матом обругал. Но майор Радовский даже голос не повышал, и крепкое слово от него можно было услышать только в бою.
Теперь они шли медленно. Тропа, оставленная партизанами, петляла. К тому же свой след и след лошадиных копыт они затаптывали, маскировали. Снег, поваливший хлопьями, присыпал листья, и порой уже невозможно было понять, где нетронутая листва, а где придавленная армейским ботинком и перевернутая волокушей. То, что партизаны маскировали свой след волокушей, Еким тоже понял сразу. В какое-то мгновение он колебался, говорить или не говорить Донцу, что он нашел потерянный след партизан? Отряд пересек проселок, потом снова вернулся, снова пересек и некоторое время, с полкилометра, шел вдоль проселка параллельной просекой, проделанной лет десять назад лесниками. Потом куда-то свернул. Они шарили вокруг, обтаптывали каждый метр, шарили руками в мокрой листве, перемешанной со снегом, матерились, ругая и партизан, и погоду, и еще кого-то, кого не называли по имени но о ком постоянно думали. Еким начал обходить полянку и вдруг увидел свежий березовый пенек толщиной в руку. Рубили, судя по неглубоким зарубам, кинжальным ножом или саперной лопаткой. А вот и след… Еким нащупал лунки, оставленные лошадиными копытами. Разгреб листву. Лунки затаптывались, присыпались листвой, но чем дальше он шел по этой спрятанной тропе, тем отчетливее виднелись следы, оставленные не только лошадьми, но и людьми. Отряд уходил торопливо, и все следы спрятать было просто невозможно. А что, если вернуться и сказать Донцу, что и он ничего пока не нашел? Георгий Алексеевич, конечно, очень надеется именно на него, на Екима. Для того и вызвал в роту, прислал коня с возницей и солдата для охраны. Но ему-то, Екиму, зачем это все? Слава богу, летом и в начале осени, когда многих мужиков повестками призвали в армию, его военкоматская бумажка миновала. Потом пришли немцы. С ними - господин Радовский. Лес кормил семью Екима. Появились партизаны. Еким знал, где их база. Но помалкивал. Они тоже знали о Екиме многое. И тоже помалкивали. Однажды Еким предупредил их о том, что на станцию прибыл батальон егерей и несколько рот полицейских, что в ближайшие день-два будут прочесаны все ближайшие леса. И партизаны ушли, уничтожив базу. А эти были не местные. Таких Еким опасался. И лучше было бы, чтобы они исчезли из этого леса. Но они и уходят… А если не уходят? Если только пришли и ищут место для базы? Если обоснуются где-нибудь поблизости и начнут ночами ходить по деревням, уводить скот на пропитание?
- Донец, - позвал он казака, - кажись, нашел. Вот он, ихний след. Ходи сюда.
Приказ Радовского был следующим: идти по следу партизан, ни в коем случае не сближаться во время движения, и, когда те остановятся на отдых или на ночлег, точно определить их местонахождение и тут же сообщить в штаб. Для выполнения задания Донец отобрал лучших курсантов.
Теперь они шли гораздо медленнее. Но, судя по всему, и партизаны уходили не быстрее. Так что рано или поздно они их настигнут.
- Донец, - спросил Еким командира, - ребята рассказывают, что ты вчера человека зарубил. Своего. Правда, что ли?
Казак ответил не сразу. Некоторое время шел молча, хмурил брови. И, когда поднял голову, Еким заметил, как потемнели его глаза.
- Правда. - Голос казака был спокойным. - Только это уже не человек был.
- Всяк человек - человек…
- А вот не всяк! - переходя на полушепот, видимо, боясь рокота своего голоса, прервал Донец размышления Екима. - Ты мне, егерь, еще поучения апостола Павла прочитай. О том, как надо любить ближнего своего.