Ленька проголодался, озяб (нет, нет, он ни капельки тогда не испугался!) - и заплакал. И в ту же минуту услышал, как дед кличет его охрипшим голосом: "Ленька, ау!.."
Вскочил Леня, сам не свой от радости, завопил:
- Деда-а!
- Я ту-та!.. Ты стой на месте. Я сам к тебе приду. А то опять потеряешься…
Улыбается Леонид. Добрейший человек был дедушка Кузьма. Нашалят, случалось, внуки его, сноха ругается на мальцов, а дедушка, хитро посмеиваясь, успокаивает ее.
Чтоб отогнать комаров, Леонид закуривает папироску, почти не затягиваясь, попыхивает дымком во все стороны и, подражая птичьим голосам, насвистывает на разные лады… Чу! Где-то поблизости громко хрустнула сухая ветка и зашуршали, ожили кусты шиповника. "Косолапый!.." Леонид сдернул ружье с плеча и направил дуло в ту сторону, где встрепенулась листва. И вот, раздвинув поросли шиповника, выдралась на тропинку девушка в красной косынке. В одной руке у нее корзинка, в другой - веточка с алыми цветами. Ствол ружья ткнулся в землю, глаза встретились с глазами, и от неожиданности оба потеряли дар речи.
Наконец Леонид собрался с духом и заговорил:
- Как вы не боитесь бродить одна-одинешенька по тайге в эту пору?
Девушка в красной косынке весело заулыбалась:
- А кого бояться-то?
- Медведя…
- Так медведь людей не трогает.
- А все же смелая вы девушка.
- Я в тайге родилась и выросла.
- По всему видать…
- А вы горожанин.
- Как узнали?
- По всему видать! - Глаза девушки лукаво заискрились.
- Теперь уж не горожанин. - Леонид почему-то покраснел.
- Знаю, - сказала девушка, сделав шаг вперед по тропинке.
- Знаете? - Леонид смутился еще больше.
- Да. Вы новый совхозный зоотехник. - Щеки девушки тоже стали одного цвета с ее косынкой, и на них обозначились забавные ямочки.
- А вы?..
- Я учительница. Ваша соседка.
Леня погасил папироску, протянул девушке широкую, сильную руку:
- Здравствуйте, соседка!
- Как поживаете, сосед?..
Они шли до самого поселка друг за дружкой по узкой таежной тропе и даже словом больше не перекинулись. Только прощаясь, догадались, что следовало бы познакомиться:
- Леня.
- Маша.
- Увидимся?
- Поживем - посмотрим!
5
…Шум дизелей в трюме кажется Леониду гуденьем комариных полчищ в таежном сумраке. Он безотчетно взмахивает рукой, словно бы отбиваясь от злых кровососов. Те, однако, не отстают. Тогда Леонид входит в раж и хлоп ладошкой со всего маху - по железному поручню… Вздрогнув от неожиданности, он оглядывается по сторонам. Кругом непроглядная тьма. Теперь и о комарах, столь было опостылевших ему за пять лет жизни в Сибири, он вспоминает с нежностью. Вздыхает: "Эх, если бы и впрямь, вместо этих мертвых дизелей, гудели бы тут таежные комарики!.." И сам удивляется затейливому ходу своих мыслей.
…Проработав год в совхозе, он написал диплом. Тема: "Акклиматизация крупного рогатого скота ярославской породы в условиях Восточной Сибири". Диплом одобрили, хотя были и такие, что посмеивались: фантастикой, братец, занимаешься. Леонид спокойно отвечал: "Дайте средства, и я докажу вам на практике…" И доказал. Директор совхоза был человек смелый и инициативный. С его благословения Леонид закупил в Ярославской области более двухсот пятидесяти породистых коров и бычков. Повез их в Восточную Сибирь. Эта хлопотливая, ответственная, затянувшаяся на несколько месяцев командировка оказалась для молодого зоотехника экзаменом более трудным, чем все, какие он сдавал в школе и в техникуме.
Работники "Племживконторы" в Ярославле тоже скептически хмыкали и морщились, но их мрачные пророчества не сбылись: недосыпал, недоедал Леонид на обратном пути и вместо предсказанного поголовного падежа добился прибыли в стаде. Сто сорок коров благополучно отелились в вагонах.
И вот ходит Леонид по ферме. Высокий, косая сажень в плечах, ласково оглядывает он светло-синими глазами сытое, ухоженное стадо. Почешет корову за ухом, погладит по холке. А там уже доярки стоят наготове, позванивают оцинкованными ведрами.
Леонид тоже берет подойник и ловко, будто всю жизнь только этим и занимался, пристраивается на низенькой скамеечке у набрякшего, пышущего теплом вымени. Действует четко, как на инструктаже. Вытирает сосцы влажной тряпкой, массирует. Он чувствует, что девчата-доярки с любопытством следят за ним, хотя им отнюдь не в новинку видеть зоотехника в своей компании… Запевает песню оцинкованный подойник, в нос бьет запах густого парного молока. Чернавка стоит чуть поворотив голову и скосив золотистые глаза. Вид у нее предовольный. Леонид надоил уже с полведра, а вымя у Чернавки все такое же полное, тугое. Звенит струя, взбивая пену, и белизна ее отсвечивает небесной синью.
* * *
…Леонид отрывает лоб от поручня, вытягивает шею, смотрит на море. Оно кажется ему белым, будто молочным. Что это, сон, навеянный воспоминаниями о далекой Сибири, или явь?.. Явь, Леонид, явь! Море захлестнуло потоком лунного света. Лучится дорожка, посверкивая, бежит прямо-прямо и как бы вливается в сияющий широкий круг, над которым повисла полная луна. Скажешь, на огромный, отполированный черный стол кто-то поднос кинул серебряный. Так бы и зашагал по той осиянной дорожке. До самой Родины. До яблонь, разросшихся под окнами, до Маши, что сидит на лавочке у ворот и ждет его. С нею двое мальчиков и дочка, родившаяся уже после его отъезда. Где-то теперь они? Живы ли, здоровы ли?..
* * *
В Сибири он проработал пять лет и уже чувствовал себя старожилом. И по виду-то он вылитый, так сказать, классический сибиряк: рост сто восемьдесят восемь сантиметров, широк и кряжист, будто кедр вековой, большая голова в русых кудрях, глаза светлые, синие, взгляд открытый и смелый, движения несуетливы. Увидишь такого и невольно вспомнишь Сибирь, подумаешь о Сибири и сразу же представишь богатыря, вроде Леонида.
Они пришлись друг другу по душе. Но неправа пословица, утверждая, что человек ищет, где лучше. В душе сто живет неискоренимая нежность к родному краю, к родимым ветрам, навстречу которым впервые в жизни собственными руками он распахнул окошко. Ленинград позвал Леонида. Звали туманные зори, белые ночи, Адмиралтейская игла. Снились чугунная решетка Летнего сада и Медный Всадник на яростно вздыбленном коне. Захотелось вновь повидать "Аврору" и отыскать могилу отца.
Ленинград…
Когда Леонид уезжал, город еще назывался Петроградом. Увозя ребят в деревню, Арина Алексеевна говорила: "Досыта хлебушка поедите. Молочка парного попьете. Поправитесь, окрепнете за месяц-два…" Рассчитывала, что проживут они у дедушки до осени и вернутся в родной город. А сколько раз с тех пор приходило лето и уходило?.. У бывшего карапуза с Нарвской заставы растут уже свои дети - двое мальчишек.
В Ленинград они попали в пору белых ночей. Под обаяньем их неописуемой красоты Леонид бродил по улицам самозабвенно, усердно, будто долг давний отрабатывал. С вокзала заехал к матери, устроил у нее Машу с детьми и, наспех перекусив, пошел стирать подметки на каменных, прямых, как стрела, проспектах Ленинграда. Натосковался!.. Будто по живому, по близкому человеку соскучился за долгие годы разлуки. Нет, еще сильнее. С родным человеком встретишься, расцелуешься, поговоришь, отведешь душу, и схлынет тоска. А город?.. Глядишь не наглядишься, ходишь не находишься!
И вот - знакомый двор. Здесь прошло его раннее детство. Отсюда ушел его отец сражаться с Юденичем. Напротив, как и тогда, молочная лавка. Леонид потянулся, словно собираясь заглянуть в окно. А что, если подняться на второй этаж? Посмотреть, кто там живет теперь? Вроде неудобно. А впрочем, чего особенного? На ногах у него кирзовые сапоги, вместо пиджака легкая стеганка… Совсем-то не похож на здешнего жителя. Петроград всегда предпочитал сапогам ботинки, фуражке - шляпу. Прибудет, бывало, сюда мужичок какой, весь век свой щеголявший в картузе и лаптях, и, если заведется у него в кармане лишний грош, сейчас же норовит обзавестись шляпой и штиблетами. Правда, теперь по Невскому проспекту не разгуливают раздушенные франтихи вокруг которых увивались великовозрастные гимназисты или студенты Горного института, поблескивая медными пуговицами; не вышагивают с важным видом поручики и штабс-капитаны, считавшие, что нет в мире ничего важнее их лихо закрученных усов и до блеска начищенных сапог; не тащатся за мохнатыми болонками допотопные старушонки, насквозь пропахшие нафталином. Навстречу попадаются люди совсем другого облика - занятой, деловитый народ.
Не успел Леонид завернуть в "ихний" двор и пробормотать, обращаясь к первой попавшейся на глаза женщине: "Извините, пожалуйста", - как эта поперек себя толще румяная тетушка затараторила:
- Пожалуйста. Вам кого? По всему видно, что человек-то вы нездешний. Откуда приехали в Ленинград?
- Мне бы узнать, кто проживает в третьей квартире.
- Вот тебе на! Мы там живем. Вы что, родичем Прокопу приходитесь? Идемте, чего это мы тут, посреди двора стоим? Я жена Прокопа, Агафья Кирьяновна… - Женщина вытерла мокрую руку о передник и протянула Леониду.
Между тем к ним подошел старичок в холщовом фартуке и с метлой на длиннющей палке… Вот так встреча - городовой Спиридон Мефодиевич! Глаза у него, как и прежде, черные, хитрые, но широкие брови и некогда лихо торчащие усы поседели и обвисли, словно бы побитые морозцем.
- Кого это ищут, Агаша?.. Ба-ба-ба… Да никак сынок Владимира Кузьмича, Мишка-головорез? - Мефодиевич прислонил метлу к стене и размашистым шагом направился к Лене.
- Не Мишка, а Леня. Леонид. А вы городовой, да?
Покрутил Мефодиевич седые усы и отдал честь:
- Дворник Спиридон Мефодиевич Козулин. А вас, товарищ Колесников, каким ветром занесло в эти края? - Он тут же перешел на "ты": - Давненько ты не показывался, однако. С матушкой твоей я хоть изредка, да встречаюсь… Пойдем не то, опрокинем по стопке? В честь встречи. Сам настаивал, на вишне.
По правде говоря, не очень-то хотелось Лене выпивать да растабарывать с бывшим городовым, но, с другой стороны, это был первый знакомый человек, с которым он повстречался в Ленинграде после тринадцатилетнего отсутствия. Так сказать, живой кусок истории, ярко напомнивший ему о днях собственного детства.
- Можно, конечно. Но только по одной.
- Ах, этот Мефодиевич! Вечно к себе утащит, а гость-то, может, к нам бы зашел! - обиженно проворчала Агафья Кирьяновна.
- Нас с отцом Леонида Владимировича, бывало, водой не разольешь. Ух как дружили, - пояснил в ответ бывший городовой. - А помнишь, Леня, по скольку раз в году мы день твоего рождения праздновали, а? - Он захихикал, положил руку на плечо Лене. - Козулин, брат ты мой, все знал, все видел, но ни гу-гу! Козулин никогда не был продажной душой. Он-то ведь тоже не дворянского происхождения был, в батраках рос, в посконной рубашке и драных портках бегал. - Он дребезжащим, скрипучим тенорком затянул "Смело, товарищи, в ногу" и повел гостя к себе в дворницкую.
Вишневая настойка и впрямь была хороша. И стопки оказались вместительнее, чем у покойного Владимира Кузьмича. Так что самая пора прощаться. Леня встал:
- Ладно. Спасибо за хлеб-соль, Мефодиевич. Пойду.
- Ленька, постой. - Мефодиевич сбегал на кухню и протянул гостю на раскрытой ладони половинку сырой картофелины: - Держи!
- Что это?
- Сырая картошка. Разжуй в кашицу и выплюнь. Не то что после водки, а и после денатурату никто ничего не учует. Прикажет, бывало, начальство: "Дыхни!.." А я и рад, дышу, знаю, что с овчаркой следа не сыскать… А сам на ногах еле стою… Хох-хо-хо!..
На улице Стачек Леня сел на трамвай, доехал до Галерной, пошел искать здание прежнего Кадетского корпуса. Оказалось, что улица та называется теперь Красной, а за знакомой чугунной оградой помещается Артиллерийское училище. Заходить в училище Леня постеснялся. Постоял, полюбовался сквозь узорчатую ограду на юных, загорелых курсантов, занятых строевой подготовкой. Лица у парней веселые, открытые. А кадеты, бывало, все пыжились, выламывались и такого форсу на себя напускали…
После ужина уложили ребятишек спать и вместе с Машей отправились смотреть на белую ночь.
Много раз звездными вечерами, еще в пору, когда он не был женат, а только переживал праздник первой влюбленности в синеглазую потомственную сибирячку, - много раз пытался Леонид рассказать Маше о незабываемой красоте белых ночей. Светло-светло. Но не так, как бывает в пасмурный день или в лунную ночь. Скорее это похоже на зоревой предутренний час, когда солнце еще за горизонтом. По тогдашним рассказам выходило, что белая ночь завораживает и город, и людей нежно, властно, словно предчувствие счастья, стоящего у твоего порога. Не привыкший выражать свои мысли образами, столь далекими от его каждодневных забот, Леонид вскоре запутывался. А Маша начинала посмеиваться над его косноязычием. Тогда он крепко стискивал ее руку и твердил: "Это надо тебе самой увидеть и пережить. Иначе не поймешь!.."
Кажется, что половина ленинградцев высыпала на улицу. Особенно много молодежи. Одни идут сосредоточенно задумчивые, другие шутят, смеются. Маша громко декламирует строфы Пушкина:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный.
И он, и она были людьми привычными к пешим прогулкам, но в ту ночь так поусердствовали, что ноги загудели.
- Устала?
- Да, устала. Однако мне до того хорошо, Леонид! - Она прижалась к мужу. - Ах, если б вот так, вместе, всю жизнь бы прошагать.
- А почему бы нет? Вот так, рядышком, и прошагаем с тобой. Ничто нас разлучить не сможет.
- На душе у меня тревожно, Леонид. На Дальнем Востоке самураи бряцают оружием, на Западе фашисты беснуются. Муссолини захватил Абиссинию, в Испании второй год идет кровавый бой…
- И нам, Маша, не миновать схватиться с фашизмом.
- Ой, не говори! - Маша, дрожа всем телом, еще теснее жмется к Леониду, словно ищет у него защиты от грядущих бед. Она сейчас кажется совсем маленькой. - Я с каждым днем люблю тебя больше и больше,) даже представить не могу разлуки с тобой.
Леонид касается щекой ее мягких, цвета льна волос, повлажневших от предутреннего тумана.
- Не бойся, Машенька, врага мы будем бить на собственной его земле. Помнишь, как Александр Невский говорил: кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет!
- Мы сильные. Правда, Леонид, мы очень сильные? Наши самолеты совершили беспосадочный перелет в Америку. - Теперь ее голос звучит уверенно, спокойно.
- У нас, Машенька, есть оружие мощнее любых самолетов и танков, - говорит Леонид, ласково заглядывая в глаза жены.
Крепко прижавшись друг к другу, словно бы превратившись в единое - одно сердце, одна душа - существо, они добрели домой.
Прожили они в Ленинграде неделю. Маша нарадоваться не могла. Представилась возможность собственными глазами посмотреть на вещи, о которых до сих пор она только в книгах читала. Теперь бы она своим ученикам совсем по-другому рассказала и о Пушкине, и о Репине. Мальчики тоже были довольны, нисколько не капризничали. Все тут было ново, занимательно. А что до Арины Алексеевны, то она ног под собой не чуяла. И не диво. После долгих лет разлуки наконец-то съехались вместе на берегах Невы. Она даже успела разузнать, что на соседней улице сдается большая комната, очень подходящая для Леонида и внучат. А Маша и работу вроде подыскала.
Однако…
Леонид одной рукой обнял Арину Алексеевну, другой - Машу.
- Хотите - обижайтесь, хотите - ругайте, но нет мне, дорогие мои, жизни без деревни. Всю ночь напролет брежу живностью всякой. Загудит гудок - мерещится, будто коровы не напоены, зазвенит будильник, будто петух зоревой кукарекает.
Затем он поворачивается к Маше и смотрит жалобно, просительно:
- Если хочешь, ты оставайся здесь. Я уж разговаривал в облземотделе, объяснил, как и что. Они пойдут нам навстречу, пошлют меня в какой-нибудь район поблизости от Ленинграда.
Маша высвободилась из его рук, поправила прическу и весело молвила:
- Куда иголка, туда и нитка.
6
Оринск - чистенький старинный русский городок. Дома одноэтажные. Замысловато узорные карнизы и оконные наличники, на трубах петушки из жести. Попадаются, правда, и двухэтажные постройки: низ сложен из красного кирпича, верх срублен из бревен и обшит тесом. На окраине протекает дремотная равнинная речонка, на мосту, свесив ноги, сидят русоголовые пацаны, удят рыбу. Город прорезает железнодорожная линия, по которой то в Ленинград, то на станцию Дно проносятся товарные и пассажирские поезда…
Сочетание оживления, свойственного городу, с деревенским безмятежным простором с первой же встречи очень понравилось Леониду. И Маше будет не скучно, и ребятам сплошная благодать.
В минувшем году в районе хлеб уродился на славу. В передовых колхозах на трудодень получили чуть ли не по десять килограммов зерна. Народ повеселел, на каждом шагу попадаются избы, где меняют венцы или заново расписывают карнизы, наличники, ворота. И у каждой калитки свежевыструганная лавочка. Не поленились, для вящей красы и благолепия покрасили купол давно закрытой и обращенной в склад церкви.
В первый же вечер Леонид написал жене коротенькое письмецо: "По сравнению с Ленинградом городок этот игрушечный, ни Эрмитажа здесь нет, ни Казанского собора. Но я верю, что мы тут приживемся…" Кстати, он вспомнил, как влюблена Маша в русскую поэзию, как восторженно чтит она все, что связано с Пушкиным, и, решив сыграть на этой чувствительной ее струне, приписал: "До Михайловского, где Пушкину являлись летописец Пимен, Самозванец и Марина, если ехать на машине, от нас всего около часу пути…"
На другой день, рано утром, он бросил письмо в почтовый ящик ленинградского поезда и выехал в колхозы.
Еще в облземотделе ему сказали как-то: Оринский район, дескать, вроде вола в упряжке, не скачет во всю прыть вперед, но и не отстает, притомившись. Словом, тянет, и мы за него в общем-то спокойны… И вправду, судя по сводкам, которые ему показал зоотехник облземотдела, план развития животноводства в целом по району был перевыполнен.
- Сколько молока дает в среднем корова? - поинтересовался Леонид, отложив сводки.
- Восемь.
- В Восточной Сибири мы надаивали по десять - одиннадцать литров. А сколько шерсти получается от овечки?
- Четыре кило.
- А мы в Сибири получали по шесть. В чем причина? С кормами туго, что ли?
- Жалоб не слышно.
- Может, помещения холодные?
- Не сказал бы.
- Так в чем же загвоздка?
Зоотехник облземотдела вытащил из металлического стакана разноцветные граненые карандаши и начал катать их по столу.
- Породистого скота маловато. Мериносов в общем поголовье всего десять процентов. Коровы низкорослые, будто телки.
- А почему бы не позаботиться об улучшении породности?
- Ладно, ладно, - улыбнулся понимающе зоотехник, знакомый с личным делом Леонида, - приедешь на место, займешься вплотную этим вопросом. Тебе и карты в руки. А будь там все в ажуре, и в нас с тобой надобности не было бы.