"Повесть о двух кораблях" была напечатана в сборнике "Морские повести", совместно с повестью "Боцман с "Тумана". В то же время, к циклу "Орлы капитана Людова" ее нельзя отнести, поскольку капитан Людов и боцман Агеев в тексте лишь упоминаются вскользь. Главными героями произведения являются моряки-североморцы эскадренного миноносца "Громовой" под командованием капитан-лейтенанта Ларионова.
Содержание:
ПРОЛОГ 1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - МОРЕ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ - БЕРЕГ 21
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ - БОЙ 35
Примечания 49
Николай Николаевич ПАНОВ
ПОВЕСТЬ О ДВУХ КОРАБЛЯХ
ПРОЛОГ
Туман рассеивался и редел. Вдалеке, за цепью остроконечных дымчатых скал, отделявших нас от внутреннего рейда одного из скандинавских портов, ясней проступали очертания американского военного корабля.
Как длинный ступенчатый остров, лежал он раньше в тумане, заслонив готические городские дома. Теперь мы увидели стальную многоярусную мачту, поднятые к тучам дальномеры, протянутые над палубой грозные орудийные стволы. Пропеллеры и крылья боевых самолетов мерцали на верхней палубе. С бронированных высоких бортов сбегали косые трапы.
- Техника! - задумчиво сказал молодой матрос нашего ледокола.
- Коробка ничего, - ответил с обычным своим снисходительным видом водолаз Костиков, стоявший с ним рядом. - Только нам нечему тут особенно дивиться... Если начать считаться, в нашем советском флоте посильнее есть корабли...
Он помолчал, зорко всматриваясь в американский тяжелый крейсер.
- А ты знаешь, что точно такому зверю из гитлеровского флота ледокольный пароход "Ушаков" один на один дал бой в Ледовитом океане?
- Вздор, старшина! - вмешался в разговор помощник штурмана Воробьев. Он принадлежал к тому типу еще встречающихся у нас молодых людей, которые считают возможным всегда и по всякому поводу высказываться с предельной резкостью и апломбом. - Не может быть, чтобы ледокол дал бой тяжелому крейсеру!
- В ту войну, товарищ второй штурман, все могло случиться, - сказал Костиков, покосившись на Воробьева. - Да вот боцман Агеев подтвердит, если не верите...
Агеев молчал. Сидя на кранце - плетеном из ивовых прутьев грушеобразном вальке, употребляемом при швартовке кораблей, - он смотрел в океанскую даль своими яркими желтоватыми глазами. Как всегда, он был занят делом, - его коричневые сильные пальцы ритмично двигались, плетя матик из пенькового троса. Мысли его были, видимо, далеко.
- Боцман! - окликнул его Костиков.
- Товарищ второй штурман, может статься, этого и не слыхал, - осторожно сказал Агеев. - В то время о таких вещах в газетах не писали. Не велено было балакать о таких вещах.
Занятый своими мыслями, он все же, оказывается, слышал весь разговор. Он сделал короткое движение - потянулся в карман за трубкой и сразу отдернул руку. Мы принимали топливо у танкера, пришвартованного с другого борта; все кругом было пропитано легкими маслянистыми испарениями нефти.
- А вы, боцман, разве имели отношение и к этому делу? - спросил я.
- Я-то не имел, - сказал Агеев, вставая. - Я только один намек командованию подал. А вот друзья с "Громового" об этом рассказывали много, "Громовой" тоже в той операции участвовал, у Тюленьих островов... капитан-лейтенант Ларионов...
Я вынул свой блокнот. Речь зашла о событиях, которые давно интересовали меня. Лучший мой друг военный корреспондент Калугин был на борту "Громового" во время боя у Тюленьих островов.
- А об "Ушакове" вы можете что-нибудь рассказать, боцман?
- Об "Ушакове", - сказал Агеев, - вам лучше всего наш капитан расскажет... Он старый полярник, как раз в то время поблизости был.
Держа в пальцах свою знаменитую трубочку, он пошел вдоль палубы легким и быстрым шагом, ища, где можно спокойно покурить...
Скоро я нашел случай поговорить с капитаном ледокола.
- Сергей Севастьянович, - спросил я за обедом, когда окончился разговор о текущих делах похода, - правда, что вы были у Тюленьих островов во время рейда "Геринга"?
- Был, - сказал капитан Потапов, пристально взглянув на меня усталыми, темными глазами из-под приподнятых узких бровей. - Я тогда из высоких широт пришел на ледоколе "Чириков"... Подождите!
К счастью, на этот раз он оказался общителен. Уйдя в свою каюту, он вернулся с небольшой фотокарточкой на ладони. Два парохода, до мачт заросшие льдом, два смутных подобия ледоколов, будто целиком вылепленные из снега, вырисовывались на белесом арктическом фоне.
- Это я стою рядом с "Ушаковым".
Меня не удивила странно построенная фраза. Я давно привык к манере моряков отожествлять себя со своими кораблями.
- Мы тогда борт к борту в Арктике зимовали. Ну, вечерами и балакали о разных приключениях. Ведь меня самого "Геринг" чуть не потопил. Я был на траверзе Тюленьих островов, у меня на борту было пятьсот пассажиров - семьи зимовщиков. А "Ушаков" вез смену с Большой земли. Я, как принял радио о рейдере, сейчас же на новый курс и самым полным к полюсу!
- А "Ушаков" принял бой с тяжелым крейсером?
- "Ушаков" стоял в бухте, ему некуда было податься. Он, точно, дал "Герингу" бой.
- Как же ледокольный пароход мог биться с тяжелым крейсером? Неужели "Геринг" не потопил его?
- Это целая повесть, - медленно сказал капитан Потапов. - Повесть о морской дружбе, если хотите... о моральных качествах наших людей... Если без всяких подробностей кому-нибудь рассказать, пожалуй, не поверит.
Мне пришла в голову неожиданная мысль:
- Вы, может быть, и Ольгу Петровну Крылову встречали, если бывали в Полярном?
- А что вы знаете из истории капитана третьего ранга Крылова? - вмешался в разговор офицер-североморец, обедавший с нами.
Разговор стал общим. Легендарная операция у Тюленьих островов оказалась известной всем присутствующим. Как героическая симфония встали в нашей памяти дела и люди Великой Отечественной войны.
И лирической мелодией вплелась в эти воспоминания необычайная история капитан-лейтенанта Ларионова и Ольги Петровны Крыловой.
Думая о ней, я вспоминаю всегда ветреную полярную ночь, тонкую световую щелку в затемненном окне двухэтажного деревянного дома с высоким обледенелым крыльцом.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МОРЕ
Сопки, цвета потемневшей меди.
Погрузили в океан бока.
Будто на гигантском постаменте
Дремлют снеговые облака ...
В этих гор гранитные скрижали
Врезать бы простые имена
Тех, кто здесь, в сраженьях воскрешали
Сказочных героев времена.
Ведь недаром там, на пьедестале
Вздыбленных над океаном скал.
Есть слова: "Здесь был великий Сталин", -
В дни войны моряк их высекал.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Калугин толкнул стальную тяжелую дверь, выбежал наружу. Скользкая палуба шатнулась под ногами, ветер хлестнул по лицу пригоршней острых стремительных брызг.
Со всех сторон гудела ледяная темнота. Он ничего не видел, только слышал грузный топот многих людей по палубе и по трапам.
- Лодка! - деловито крикнул кто-то, пробегая мимо.
В уши больно ударил звонкий, раскатистый гул, будто огромный стеклянный шар лопнул над морем. Калугин ухватился за поручни, всматривался изо всех сил. Очки покрылись изморозью, извилистыми потеками. Он протер стекла пальцами. Некогда было доставать платок.
Теперь видимость стала лучше. То, что после яркого света каюты показалось сперва полной тьмой, обернулось сумерками наполненного летящим снегом и плещущими волнами простора. Быстрые покатые волны набегали спереди и с боков и уносились бесшумно под борт корабля.
Ни топота, ни голосов не было слышно теперь. Экипаж стал на боевые посты. Кругом, на шкафуте, не было никого; корабль заносило то вправо, то влево, он шел противолодочным зигзагом; плоская лужица мутной воды перекатывалась на рельсовой дорожке под ногами.
Подводная лодка? Что происходит вокруг? Опять вокруг разносились мучительно-звонкие гулы, не похожие на обычные взрывы, Калугин держался за поручни, бегущие над бортом у полубака, всматривался вдаль и не видел ничего, кроме пустынной, бугристой, кое-где вскипающей белыми гребешками воды. Началось, наконец, началось! Но здесь стоять бессмысленно, нужно подняться на мостик.
Снежинки падали редко, проносились под косым углом. Маслянистой медью желтели ступеньки трапа. Калугин ступил на трап. Он, казалось, взбегал по отвесным качелям, в неустанном гуденье вентиляторов и свисте ледяного ветра.
Первый подъем... Здесь дежурил расчет зенитчиков, у автомата, задравшего к тучам черное рыльце расширяющегося кверху ствола. Краснофлотцы застыли, как скульптурная группа, стоя у казенной части, сидя на низких кожаных креслицах у прицельных механизмов, на вращающейся круглой платформе.
Еще выше! Опять подъем по медному, промазанному маслом трапу. Теперь Калугин вышел будто под самые облака, где покачивались обледенелые снасти стройной фок-мачты и ветер гремел обмерзшим брезентом обвесов.
На левом крыле мостика, глядя напряженно вдаль, стоял худощавый, укутанный в мех полушубка матрос.
- Что случилось, товарищ краснофлотец?
Обычно на каждый подобный вопрос он получал четкий, дружелюбный ответ.
Но краснофлотец молчал.
Он как будто даже не слышал вопроса. Очень высоко подняв локти, прижав к глазницам бинокль, он вытянул далеко вперед из черного лохматого воротника юношески тонкую шею.
- "Смелый" бомбит лодку, товарищ капитан, - сказал приземистый старшина. - Не туда смотрите. По правому борту, двадцать.
По правому борту... Значит, как раз за спиной смотрящего в бинокль краснофлотца! Но тот не оборачивался, смотрел, по-прежнему высоко подняв локти и напряженно вытянув шею. Калугин перебежал к другому борту.
Сперва снова он не видел ничего, только то же тускло-глянцевое, бугристое море. Потом вдалеке вздулся, стал медленно опадать черный ветвистый столб с пенными краями. Там скользил "Смелый" - длинный и низкий силуэт, похожий на зазубренную пластинку, Водяной столб опадал в его кильватерной светлой струе. И снова лопнул стеклянный невидимый шар, больно толкнув в уши. И снова пенистый столб вырос за кормой мателота.
"Вот оно, началось!" - думал Калугин, стиснув пальцы в сырой варежке на шершавом металле кронштейна.
Встреча с противником лицом к лицу! Бомбежка подводной лодки. Началось то, чего страстно ждали и в то же время именно сейчас больше всего опасались на корабле. Едва ли здесь одна лодка. Немецкие подводники ходят волчьими стаями, может быть, вторая, необнаруженная лодка уже выходит в атаку на один из транспортов каравана. Недаром сигнальщики, не отрываясь, смотрят по всем направлениям. Нужно сделать все, чтобы не допустить врага к каравану.
Жаль, что его дело - только наблюдать. На войне самое плохое - стоять вот так, без оружия, не иметь точного боевого задания. Но разве у него нет боевого задания? Он, конечно, сможет найти свое место в бою. Но прежде всего должен быть в курсе дела, уяснить себе самому всю картину.
Он перешел ближе к группе офицеров, стоящих между штурвалом, продолговатой тумбой машинного телеграфа и куполом репитера гирокомпаса.
Здесь ветер свистел еще сильнее. Как всегда в боевой операции, застекленные рамы, прикрывавшие лоб мостика, были сняты, снежинки влетали на мостик, оседали и тотчас таяли на одежде и на металле механизмов.
Разрывы и всплески прекратились.
Длинный силуэт "Смелого" стал сокращаться, превратился в высокий ромб.
Все стоящие на мостике офицеры были похожи друг на друга: в мешковатых, горчичного цвета, прорезиненных, подбитых мехом куртках и таких же штанах, вправленных в оленьи унты. Остроконечные колпаки капюшонов прикрывали лица и тульи фуражек. Но вот один, у машинного телеграфа, откинул капюшон, и он лег за спиной горбом жесткого короткого меха. Капитан-лейтенант Ларионов, командир "Громового", смотрел вдаль в сторону "Смелого". Лаковый козырек его фуражки был надвинут на выпуклые белокурые брови, на глубоко запавшие, воспаленные глаза. Снежинка села на гладко выбритую, медно-желтую щеку, он не смахивал ее, и она медленно таяла, превращаясь в прозрачную круглую каплю.
- Гордеев! - позвал командир корабля.
У него был глуховатый, негромкий голос, но коренастый старшина, стоящий у фок-мачты, тотчас повернул к нему смуглое внимательное лицо.
- Запросите "Смелый", что с лодкой.
- Есть запросить, что с лодкой! - крикнул Гордеев.
- Напишите прожектором. Флагами при этой мути могут не разобрать.
- Есть написать прожектором!
Гордеев поднял над крылом мостика большой, наглухо закрытый фонарь, быстро щелкал задвижкой, открывая и закрывая свет. На мостике "Смелого" замелькала золотая расплывчатая звездочка ответного сигнала.
- "Лодки больше не слышу! - громко и раздельно читал Гордеев. - Торпеда прошла у меня под носом. Продолжать ли поиски? Слышите ли вы лодку? Командир".
Ларионов стоял неподвижно. Он поднял руку в меховой рукавице, вытер влажную щеку.
- Напишите: "Лодку не слышал и не слышу. Продолжайте новый заданный курс".
Гордеев снова замигал прожектором.
Командир пригнулся к машинному телеграфу - к ряду плоских металлических ручек, торчащих над тумбой, со звоном передвинул одну из них.
За мостиком, над огромной овальной трубой, покрашенной в белое с черной каймой, дрожал раскаленный, струящийся, как прозрачный ручей, воздух бездымного хода. Но большой клуб бурого бархатистого дыма вырвался вдруг из трубы, вытягиваясь над волнами в остроконечное облако, поплыл к горизонту.
- Вахтенный, свяжитесь с постом энергетики!
Один из офицеров поднял тяжелую пластмассовую трубку, бросил в нее несколько слов, передал трубку командиру.
- Командир "БЧ-пять"? - сказал Ларионов в телефон. - Передайте в котельное: если еще раз увижу дым из трубы, потребую наложения взыскания. Ладно, дробь... Оправданий не принимаю...
Он сунул трубку вахтенному офицеру, склонился над медным раструбом переговорного аппарата.
- Штурман, продолжаем идти вновь заданным курсом.
- Есть продолжаем вновь заданный курс, - донесся глухой, отдаленный голос штурмана.
- На румбе?
Рулевой в меховом долгополом тулупе, нагнув голову, широко расставив ноги, стоял за прямой рукояткой штурвала.
- Тридцать шесть градусов на румбе!
- Так держать!
Калугин стоял, прислонясь к брезентовому обвесу; он глубоко засунул в карманы замерзшие руки, вобрал голову в плечи, чтобы ветер не задувал за воротник.
Значит, боя не будет! Значит, опять продолжается этот однообразный, бесконечный конвой! Грузно поднимаются и опускаются на волнах смутные громады медленно идущих транспортов. Военные корабли охраняют их...
Но ни одного транспорта нет на горизонте. Кроме "Смелого", в видимости ни одного боевого корабля!
И лишь сейчас Калугин осознал: взят совершенно новый курс! Противоположное вчерашнему направление!
Калугин подошел к репитеру гирокомпаса. Оранжевая звезда трепетала в верхней прорези медного колпака. Плывущая в звезде цифра резко отличалась от той, что видел в последний раз. Тридцать шесть градусов на румбе. Совершенно противоположный вчерашнему курс!
- Сигнальщики, ищите дым! - сквозь гул ветра и свист вентиляторов донесся до него голос вахтенного офицера.
Калугин снял с гака футляр с запасным биноклем, накинул ремешок на шею, тщательно просматривал море. Да, ни одного транспорта нет в видимости. Нет и кораблей конвоя. Только один "Смелый" был, казалось, теперь совсем рядом. Он качался на мерцающих в линзах бинокля волнах - очень длинный, низко сидящий в воде корабль цвета морских волн и ледяных полей. Крестообразная мачта над высоким мостиком, откинутая назад дымовая труба, стволы орудий, смотрящих вперед и назад с полубака и с кормовых надстроек. Светлое полотнище военно-морского флага вилось на его второй от носа, мачте.
"Вот точно на таком корабле стою я сейчас", - думал Калугин.
"Смелый" оставался сзади. Вот он вновь стал поворачиваться, сокращаться, превратился в острый высокий треугольник, увенчанный снастями сдвоенных мачт. Видимо, он входит "Громовому" в кильватер. Необычный строй для конвоирования транспортов. Необходимо узнать, в чем дело!
Калугин еще ближе придвинулся к группе офицеров. Ему навстречу блеснули острые черные глаза из-под козырька фуражки под бурым мехом капюшона, охватившего лицо старпома. Как и все окружающие, Калугин уже привык называть помощника командира "старшим помощником" - "старпомом", хотя знал - такой должности нет на кораблях этого класса. Старпом Бубекин, чем-то похожий на сказочного гнома в своем остроконечном колпаке, молча отошел к поручням мостика и, облокотившись на них, стал смотреть вдаль. Он явно не желал вступать в разговор.
Командир корабля по-прежнему стоял у машинного телеграфа, с виду простой и доступный, но будто окруженный невидимым кольцом почтительности и общего повиновения. Калугин выжидательно остановился.
Капитан-лейтенант со звоном перевел ручки машинного телеграфа, подошел к переговорной трубе.
- Штурман, прибавил сто оборотов!
- Есть прибавил сто оборотов! - донесся глухой голос снизу.
Командир шагнул к поручням, вынул мундштук и пачку сигарет.
Вот подходящее время для вопроса.
- Товарищ капитан-лейтенант!
Ларионов взглянул отсутствующим взором.
- Мы оторвались от конвоя? - Калугин попытался сформулировать вопрос возможно профессиональнее и короче.
- Так точно, - рассеянно сказал Ларионов.
- В чем же смысл операции теперь?
- Мы перешли в дозор, - сказал командир корабля. Калугин ждал продолжения разговора. Но капитан-лейтенант молчал, аккуратно, вставляя замерзшими пальцами сигарету в разноцветный наборный мундштук.
- Перешли в дозор, - наконец, повторил он так, будто эта фраза должна была объяснить все. Став таким образом, чтобы дым не шел в сторону Калугина, он курил глубокими затяжками, предупредительно-любезно глядя ему в лицо.
Калугин ждал молча. Что-то в манерах командира корабля мешало продолжать расспросы. "Сейчас заговорит сам", - думал Калугин. Но Ларионов молча докурил сигарету и сунул мундштук в карман.
- Прошу прощенья! - негромко, слегка наклонив голову, сказал он и, отойдя к поручням, подняв бинокль, стал медленно вести им по дальним волнам.
Калугин остался на месте. Что ж, выждем удобного случая поговорить с кем-нибудь еще... Став так, чтоб не продувал неустанный, свищущий в снастях ветер, глядя в широкую спину капитан-лейтенанта, он до мельчайших подробностей вспомнил свое первое знакомство с ним как раз перед началом похода.