Поначалу Сания старалась взвешивать свои слова, чтобы не задеть Хадичу, а теперь ей было трудно сдерживать себя. С каждым словом она сильнее ощущала свою правоту, от этого говорила смелее и тверже.
Хадича больше не оправдывалась. Она только во все глаза смотрела на гостью. И Сания, выговорившись, вдруг смягчилась. Уже спокойно она сказала о том, зачем пришла сюда. Только со следами упрека в голосе добавила:
- Об этом с вами и говорить неловко. Если вы заранее мне говорите, чтобы Совет не попросил у вас помощи…
И Хадича поняла, что еще может оправдаться. Она вздохнула и сразу стала добросердечной.
- Не говори так, Сания родная! Если что я сказала по темноте нашей не так, не думай, что мы враги какие, Коли нужно, возьмите и вселите к нам, места хватит. Если время такое… Ну-ка, невестка, - сказала она уж совсем приветливо, - вскипяти-ка быстренько самовар. За чаем все и обдумаем.
- Сейчас, мама! - Фания начала укладывать в люльку заснувшего ребенка.
Но Сания отказалась от чая и, попрощавшись, сказала:
- Решайте без меня, сколько человек можете принять, а завтра сообщите городскому Совету. Я думаю, одну комнату вы можете освободить.
Сания вспомнила, что ей тоже нужно кормить дочь, - набухшие груди напоминали об этом.
Торопясь домой по уже совсем потемневшей улице, Сания довольно улыбалась: дело сдвинулось с места!
12
Не успела позвонить, как услышала шаги Хасана, стремительно сбегавшего по лестнице.
"Чему мальчик обрадовался?" - тревожно подумала она.
- Мама, это ты?
"И голос звучит по-другому… Что-нибудь случилось".
Хасан распахнул дверь.
- Что с тобой? - спросила Сания. - Есть письмо от отца?
- Ну, мама! Хотел тебя обрадовать, а ты уже знаешь откуда-то…
- По твоим шагам узнала, сынок.
Они торопливо поднялись по лестнице на второй этаж, Ольга Дмитриевна подала ей дочку. Казалось, даже Розочка улыбалась ей навстречу.
- Рада, сердечко мое? - прижала ее к груди Сания. - От папы письмо пришло, да? Дайте! Где оно?
- Вот! - Хасан протянул матери сложенное треугольником письмо. - Пишет: "Идем в бой".
- В бой? - Лицо Сании стало строгим. - Ты уже успел прочитать?
- Ведь не заклеено, как же не прочитать? - оправдывался мальчик.
Прижав к себе Розочку, Сания развернула письмо.
"Сания, моя дорогая! Тебе, любимому сынишке Хасану и нашей маленькой Розочке горячий привет от меня. Вот наконец я попал туда, где мне следует быть. Я на фронте. Зачислен в пулеметную роту. Положением своим вполне доволен. Впереди большие дела. Готовимся идти в бой, сегодня нас направляют на передовую. За меня не беспокойся, Сания. Пожелай, чтобы мы быстрей разгромили врага, вот и все. Как твое здоровье? Как дети?
Передай привет всем, кто спросит обо мне. Фуат тоже где-то здесь. Ехали в одном эшелоне, издали видел, но больше не встречал.
Пока до свидания. Желаю всем здоровья, жду письма. Целую вас всех! Камиль".
В конце письма был указан номер полевой почты, рядом зачеркнуто какое-то слово. Вероятно, название какого-нибудь города или района. Должно быть, цензура зачеркнула.
Сания еще раз перечитала письмо.
"Готовимся идти в бой… Сегодня нас направляют на передовую…"
"Будь только живым и здоровым", - мысленно пожелала она.
А Розочка, уже насытившись, с молоком на губках, глядела на мать и улыбалась. На этот раз мать не ответила ей улыбкой. Чистая детская радость как бы усилила ее душевную боль, ей трудно было удержать слезы. Но перед сыном и Ольгой Дмитриевной Сания не хотела показывать тяжесть своих переживаний. Низко наклонившись, она поцеловала дочку в лобик и стала третий раз перечитывать письмо с далекого фронта.
Ольга Дмитриевна поняла ее чувства.
- Вы счастливая, Сания! - сказала она, чтобы как-то ее утешить. - Теперь вы будете переписываться.
Хасан, видимо, тоже почувствовал настроение матери и попытался по-своему успокоить ее.
- Раз пулеметчик, то это очень даже хорошо, - бодро сказал он. - К пулеметчику немец близко не подойдет.
В передней послышался звонок. Хасан побежал открывать. Сания опустила ребенка на кровать и поправила кофточку.
Пришла Фардана.
Она, как всегда, была ровной и благодушной. Со всеми поздоровалась, даже Розочку не забыла.
- Молодец девчонка! - похвалила она, пощекотав ее шейку. - Плевать ей на наши горести! Вон как она славно смеется! Что ей война! Эх, с удовольствием бы стала снова ребенком, честное слово!
- Ты и так все ребячишься, Фардана, - улыбнулась Сания. - Ни о чем не тужишь.
- Нет, Сания, всякое бывает. Иной раз и я от тоски не нахожу себе места. Вот пришла к тебе поделиться: мой благоверный-то опередил твоего умника. Вот почитай! - Она достала из рукава сложенное треугольником письмо. - От Фуата.
Сания, в свою очередь, показала только что полученное письмо.
- От Камиля?
- От кого же еще!
- Вот радость! Что пишет?
- Кое-что и о твоем Фуате пишет.
- Не может быть! А почему же Фуат о нем ничего не пишет? Ну-ка, дай сюда.
Сания протянула Фардане письмо Камиля.
- А твой Фуат что пишет?
- Да ну его! Все хнычет, по обыкновению. На, почитай!
13
Действительно, письмо Фуата от начала до конца было заполнено жалобами.
"…Не прошло трех месяцев, как я уехал из дома, - писал он, - а пережито столько тяжелого, что не хватит и пяти лет, чтобы рассказать об этом. А худшее еще впереди. Не знаю, удастся ли унести целой голову из этого пекла. Голове много ли нужно? Достаточно осколка с горошину. А эти горошины тут так и жужжат, как пчелы. Чего только не придумают люди, чтобы убивать друг друга! На каждом шагу Азраил витает над нами. Все же ты не торопись вычеркивать меня из жизни. Если даже долго не будет писем, не радуйся, что избавилась от меня. Может быть, еще суждено нам снова встретиться. Видимо, на пользу мне солдатская каша, - как назло, прошли все мои болезни. Оказался здоровым человеком, пригодным для этого пекла. Видимо, так уж предопределено мне судьбой…"
Сания уже раскаивалась в том, что стала читать это письмо. Ей стало неловко, точно перед раздетым мужчиной.
Она быстренько глянула в конец письма: номер почты у Фуата был почти тот же, что и у Камиля. Очевидно, они были где-то рядом. А это что за фраза: "Привет из страны Бюек суганнар"? Как это понять?
- Вот это письмо! - воскликнула Фардана, прочитав письмо Камиля, - Душа радуется! Ох, видно, вся моя жизнь пройдет вот так - все буду завидовать чужим женам, Сания!
- Зачем так говорить, Фардана!
- Ты читала письмо Фуата, разве сама не видишь? Всю жизнь он такой.
- А что значат слова в его письме: "Привет из страны Бюек суганнар"? Может, я неправильно прочла?
- Этого я и сама не понимаю. "Из страны Великих луковиц". Уж не издевка ли тут какая?
В самом деле, что могут значить эти слова? Если бы не Ольга Дмитриевна, "страна Великих луковиц" так и осталась бы для всех загадкой.
- Не Великие ли Луки? - сказала Ольга Дмитриевна удивленно.
И Сания сразу поняла смысл загадки Фуата, Значит, они около Великих Лук? Чтобы не вычеркнула цензура, Фуат попытался обозначить по-татарски свое местопребывание.
- Значит, они воюют в наших краях, - сказала Ольга Дмитриевна. Ей сразу как-то стало приятно. Казалось, между ней и Санией зародилась какая-то близкая до родственности общность. - Значит, Сания Саматовна, ваш муженек в наших местах. Может быть, ходит там, где ходила и я?
Три женщины задушевно разговорились. Благодаря Фардане разговор шел в полушутливом тоне. Все старались уйти от тревожных и горьких дум. Дети спали. Наконец Фардана ушла домой. И Ольга Дмитриевна, пожелав Сании спокойной ночи, улеглась в своей кровати.
Но Сания долго не могла заснуть. В ее голове теснились тяжелые мысли, вызванные словами Камиля: "Готовимся идти в бой". А тут еще письмо Фуата! "…Эти горошины тут жужжат, как пчелы…" Ну что за человек этот Фуат! Не надо было читать его письмо!..
Сания снова достала письмо Камиля. Не торопясь, слово за словом, перечитала его еще раз. И ей стало легче.
"Действительно, плохо иметь такого мужа, как Фуат, - подумала она про себя. - Для этого нужно иметь характер Фарданы. Но даже и она не выдержала сегодня! Неужели, мол, всю жизнь буду завидовать чужим женам?.. - Грудь Сании переполнилась нежностью к Камилю. - Где ты, сердце мое? Что ты делаешь в эту минуту?.."
За окном чернела ночь. Но Сании не хотелось спать. Она достала бумагу и села писать письмо на фронт.
Глава пятая
НА ВЕРНОМ ПУТИ
1
Лес. Высокие, густые ели. Нижние ветки их засохли. На толстых стволах с затвердевшей смолой, словно не желая никого подпускать близко, торчат острые сучья. А вверху зеленая хвоя слилась шатром - даже неба не видно. Уже пора рассвета, а в лесу держится полумрак. Земля под елями сплошь заросла мхом. Такой он ровный и мягкий, словно идешь по пуховому одеялу. Под подкованными солдатскими ботинками пружинит земля.
- Тут можно провести целую дивизию, и никто не услышит.
Это говорит комиссар Павленко.
Группа бойцов идет за ним с оружием и мешками за спиной, а вокруг полная тишина.
Комиссар с автоматом в руке идет впереди. За ним боец с кожухом пулемета на плече. Не отставая от него, несет станок "максимки" другой красноармеец.
А за ними еще около двадцати бойцов. Многие забинтованы. Некоторые идут прихрамывая и опираясь на винтовки. Позади кого-то несут на носилках, устроенных из винтовок и плащ-палатки. Замыкает шествие лейтенант.
Где-то позади, далеко-далеко, еще слышится стрельба. Но сюда грохот войны доносится приглушенно. Точно где-то взбивают подушки…
И вдруг из-за еловых стволов звонкий голос:
- Стой!
Павленко остановился. Замерла идущая за ним группа. Дозорный заметил двух солдат, тесно прижавшихся друг к другу. Оба в красноармейской форме. Один хромает, - видимо, ранен.
К ним подходит Павленко, вглядывается:
- Ибрагимов, ты?
- Товарищ комиссар…
Камиль не договорил. Обессилев, всей тяжестью повис на плече товарища. Подошедшие красноармейцы положили его на устланную мхом землю.
- А вы кто? - оглядел комиссар другого бойца.
- Беляев Яков! - вытянулся боец.
В группе его узнали:
- Ведь это наш Яков! Из третьего батальона!
- Почему отстали от батальона? - спросил комиссар.
Беляев подробно рассказал о том, как в бою, прикрывая отступающий полк, оказался один.
- Конечно, можно было выйти из-под огня противника и присоединиться к своим, - простодушно сказал он, - но я побоялся… Ведь приказа не было. Приказ-то, он, может, и был, только до меня не смогли довести. У меня позиция замечательная была. Меня не видать было, - наверно, забыли… Вот так. Приказа не было, поэтому я и побоялся оставить свою позицию.
- А остаться на вражеской стороне не побоялись?
Яков почувствовал, что комиссар задал вопрос неспроста, и улыбнулся.
- О чем разговор, товарищ комиссар? - сказал он, - Зачем я останусь на вражеской стороне? Я не такой.
- Узнаете этих товарищей?
- Вместе ехали.
Комиссар повернулся к бойцам отряда:
- Знаете этого бойца?
- Знаем, в пути познакомились, - усмехнулся один из бойцов. - Он все за дисциплину ратовал. Службист!
- А как оказался с вами Ибрагимов?
Беляев доложил, как, отрезанный от своих, он пробирался лесом, как заметил двух красноармейцев, выходивших к опушке. Он повернул к ним, но увидел двух немецких солдат и притаился. Один из красноармейцев с поднятыми руками пошел сдаваться, а другой выстрелил ему в спину. И Яков, не раздумывая, открыл огонь в сторону немецких солдат. Один из них сразу свалился, а другой закричал: "Партизан!" - и, прячась за можжевеловые кусты, убежал. Яков подошел к раненому бойцу. Это был Камиль.
- Надо бы помощь ему оказать, товарищ комиссар, у него тяжелое ранение.
- Хорошо, товарищ Беляев, - сказал комиссар, - поможем!
Сделали еще одни носилки и продолжали группой выбираться из окружения. Густой лес скрывал их.
Но вот лес стал редеть, все чаще стали попадаться березы и осины. Наконец открылась просторная поляна. Полоса еще не убранной ржи спускалась к маленькой речке. Две деревни виднелись на том берегу.
Отряд остановился в лесу. Раненых уложили на землю. Павленко развернул карту и подозвал Беляева.
- Садитесь, - предложил комиссар. - Зрение у вас хорошее, товарищ Беляев?
- Хорошо вижу, товарищ комиссар, трахомой не болел.
- Трахомой? - спросил удивленно комиссар. - А вы откуда?
- Из Чувашии. С трахомой в наших краях еще до сих пор не покончено.
- Так вы чуваш? А вас не отличишь от русского.
- И по-татарски говорить могу, товарищ комиссар.
Комиссар некоторое время помолчал, обдумывая что-то.
- Хорошо, - сказал он наконец, - смотрите сюда…
Они склонились над картой.
Через час Беляев, взяв с собой красноармейца, вышел в разведку. Им было поручено проверить деревни у речки, расспросить колхозников и найти надежных людей, чтобы пристроить у них раненых.
2
На берегу речки рос густой ольховник и разведчики решили через него пробраться к ближней деревне. Из предосторожности сделали круг по опушке леса. Там их никто не видел. В то же время ведущая в деревню дорога и заречные деревенские дома были у них перед глазами.
Речка оказалась неглубокой. Со звоном она бежала между замшелыми камнями, и почти в любом месте ее можно было перейти, не замочив ног.
Разведчики молча пробрались по тропинкам, вытоптанным стадом в ольховнике, и вышли на дорогу, которая буквально через сотню метров терялась в невысокой роще.
Беляев вдруг заметил двух мальчуганов, вышедших из рощи. Словно почувствовав, что за ними наблюдают, они остановились и тут же, повернув с дороги, пошли по опушке леса.
- Почему они пошли туда? - прошептал Беляев, - Видно, боятся ходить по открытой местности, как и мы с тобой… Пойдем-ка назад, перережем им дорогу.
Разведчики повернули назад и засели в кустах.
Мальчики не заставили долго ждать. Шедшему впереди мальцу с рыжими лохматыми волосами, в синей рубашке, заправленной в широкие брюки, было не больше десяти лет. Другому можно было дать двенадцать. Его рубашка, показавшаяся издали белой, оказалась полинявшей солдатской гимнастеркой. И на голове у него была побелевшая от солнца пилотка.
Они прошли через ольховник к реке, попили воды, умылись. Младший спросил:
- Павка, когда пойдем туда?
- Все! Больше туда не пойдем.
- Почему?
- Так. - Старший взял корзину, поставленную на камни, и строгим голосом предупредил товарища - Ты смотай, Петушок, не болтай об этом.
- Ясно!
- Пусть и мать ничего не знает. Ну, пошли!
Мальчики поднялись. Ждать больше было нельзя, и Беляев, чтобы не испугать ребят, как можно мягче окликнул:
- Павлик!
Мальчики замерли на месте. Оба широко раскрытыми глазами смотрели на разведчиков.
- Откуда идете, ребята? - спросил Беляев.
- Ходили по грибы, - ответил Павлик и посмотрел на товарища так, будто хотел сказать: "Ты помалкивай, отвечать буду я".
- Далеко ходили?
- Не-ет, тут, поблизости…
- А где же грибы?
В корзине Павлика лежали лишь три подосиновика.
- А ты, Петушок? Где твои грибы?
- Мы собирали в одну корзину, - поторопился ответить за него Павлик.
"В этом мальчике что-то есть", - подумал Беляев про себя. Но сделал вид, что верит его словам.
- Вы из какой деревни?
- Из Сосновки.
По карте Беляев знал названия обеих деревень, но, решив проверить, как ответят мальчики, показал рукой на Подлесную.
- Вот из этой?
- Нет, это Подлесная. Сосновка другая - вон та.
- Разве? В этих деревнях нет немцев?
- Нет, пока не показывались.
- Отец дома?
- А кто вы такие? Зачем вам мой отец?
"Нет, Павлик не такой уж наивный, как мне показалось вначале, - подумал снова Беляев. - С ним можно говорить серьезно".
3
Беляев не ошибся.
Павлик как-то прочел в газете, что оставшиеся в тылу вражеских войск советские люди начали партизанскую войну.
Для Павлика звание партизана, знакомое ему по литературе о гражданской войне, было священным. Ему казалось, что партизаны больше никогда не возродятся, и то, что партизанское движение ожило теперь, в наши дни, всколыхнуло душу мальчика. Сообщения о партизанах появлялись все чаще, и район их действий неотвратимо приближался к родным местам.
Павлик уже не раз слышал о том, что такие же, как он, мальчуганы участвовали в боях, проявили геройство, помогали партизанам. Он понял, что, если захочет, тоже может стать партизаном.
Если захочет… Конечно, он хочет, но ведь одного хотения мало! Чтобы стать настоящим партизаном, надо быть храбрым, ничего не бояться. Надо пройти закалку, проверить себя. Какой ты будешь партизан, если, например, боишься темноты?..
Испытывая себя, он с замирающим сердцем не раз спускался в подполье.
А их подполье не такое, как у людей. Это была просторная яма глубиной в человеческий рост, со стенами из дубовых бревен, поставленных стоймя. Павлик знал, что на одной из стен два бревна открываются и за ними еще дверь, железная, покрытая ржавчиной, а там другое темное помещение с кирпичными стенами. В конце его через подвал выход на огород. Кроме большого пустого ларя, там ничего не было. В подполье зимой хранят пчел, ссыпают картофель и другие овощи.
Для чего был сделан потайной амбар? Кто и когда это сделал, об этом Павлик ничего не знал.
Вот он стоит в подполье. Темным-темно. В углах странные шорохи. Перед глазами начинают мелькать беловато-красные тени. Страшно! Сердце бьется так, словно хочет выскочить. Дрожат ноги. Хочется скорей подняться наверх. Но нет, нельзя! Надо пройти в соседнее помещение и через подвал выйти в огород…
Павлик нащупывает таинственные бревна. Вот они. Но почему они не поддаются нажиму плеча? Может быть, он перепутал? Сколько он ни толкался в темноте, бревна не поддались.
"Все равно своего добьюсь, - думает Павлик. - Не отсюда, так с огорода пройду в подвал".
Но когда он вылез из подполья и вышел во двор, поставленная задача показалась пустяковой и неинтересной. Подумаешь, он не боится темноты! А что тут страшного?..
И Павлик, уже забыв про подвал, решает ночью один пойти в лес… От страха звенит в ушах, но он сворачивает с дороги и исчезает в лесной тьме. Потом выходит на опушку и спускается к ночной реке. Идет мимо развалин мельницы, мимо кладбища и потихоньку возвращается домой. Никто не знает об этом его путешествии: спит Павлик на сеновале.