В госпитале я однажды наблюдал такую сцену. Солдат в казенной пижаме - худенький, светловолосый, совсем школьник с виду - поставил в тупик врачей. У него песок в почках или даже камни, точно не знаю. Его лечили разными лекарствами, а однажды, после приступа, сделали несколько рентгеновских снимков, и врач-майор, изучив эти снимки, сказал:
– Выпейте побольше воды и прыгайте на одной ноге. Можно перед этим попариться в ванной, чтобы сосуды расширились.
А солдатик пристально посмотрел на врача и вдруг спрашивает:
– Скажите, пожалуйста, диалектику в медицинском институте изучают?
– Да, - с некоторой оторопью ответил майор, - а почему вы об этом спрашиваете?
– А вот почему, - спокойно отвечает солдат. - Наливаться водой и выталкивать из почек песок - это механическое решение вопроса. Выгоним один - другой образуется. К лечению надо подходить диалектически: устранить причину образования камней. Механическое вымывание водой, наверное, еще до нашей эры придумали.
Сказал этот упрек солдат и ушел. Воду он пил и на одной ноге прыгал. Но врач, испытывая неловкость за несовершенство своей науки в этой области, вечером разъяснял солдату:
– Ничего иного медицина пока не нашла. Растворители камней создать можно, однако они поразят и живую ткань.
Солдат сидел насупясь и упрямо твердил:
– Плохо ищут, физики вот позитрон нашли. Диаметр человеческого волоса по сравнению с позитроном показался бы диаметром земного шара, а его нашли…
Настырный парень. Начитанный. Был у нас в школе такой же, Вова Грачев, "профессором" его звали. Все на свете знал. Частенько преподавателей в тупик ставил вопросами. Вот и этот, наверное, из таких.
* * *
Лечение закончилось. Снова я во взводе. Даже не подозревал, что все здесь окажется таким милым и близким: казарма, ленинская комната, моя тумбочка, кровать, автомат, вещевой мешок.
Когда нас привели впервые с железнодорожной станции в полковой городок, он показался неприютным, сердце сжималось от тоски. А теперь чуть не бегом проскочил через проходную и с радостью оглядел клуб, штаб, столовую, спортивные площадки - все такое же, как прежде, ждет меня.
В роте ребята окружили веселые:
– Здравствуй, Витя, подремонтировался?
– Порядок!
Даже старшина Май заулыбался:
– Здравствуй, Агеев, готов к службе?
– Готов, товарищ старшина! - с удовольствием отчеканил я и вытянулся с шутливой сверхстарательностью.
– Молодец, быстро справился с болезнью, ни дня лишнего не кантовался.
– Ваше воспитание, товарищ старшина!
Май щурит умные глаза:
– Не подмазывайся, в наряд пойдешь по графику, скидки ни на болезнь, ни на подхалимаж не будет.
– Могу и без графика, товарищ старшина, очень соскучился по службе! - продолжаю я все в том же шутливом тоне.
Старшина явно доволен, что у него такой бодрый, в меру остроумный солдат, положил руку мне на поясной ремень, повел по проходу между кроватями, спросил теперь уже вполне серьезно:
– Никаких осложнений? Обошлось? Ну, рад за тебя. Давай втягивайся в дела, в роте все по-прежнему, ближайшая большая задача - подготовка к ротным учениям с боевой стрельбой. Усвоил?
– Ясно.
Старшина еще раз внимательно и добро оглядел меня от фуражки до сапог и по-семейному просто сказал:
– Ну иди к своим ребятам.
Весь вечер был веселый и приятный. А через два дня опять радость. Вернулся в роту Кузнецов. Голова у него еще забинтована. Он очень похудел. Бледный. У меня гулко застучало сердце, когда я его увидел. Степан взял меня за руку, повел к своей кровати. И никто не пошел за нами. Все понимают: мы друзья и нам надо поговорить наедине.
А мы всего-то и сказали:
– Ну как?
– Ничего.
– А ты?
– И у меня нормально.
Вот и все. Только за руку держал я его, и что-то теплое прошлось по сердцу. Может быть, это и есть мужская сдержанность?
В воскресенье вечером подошел Куцан. Веселый, глаза светятся как-то по-новому.
– Слышь, Агеев, меня в комсомоле оставили. Строгача дали и на этом ограничились. Очень я их просил, чтобы не исключали. Объяснил… Вот, значит, поверили.
– Что ж, поздравляю. А на нас ты не обижайся: на собрании мы тебе хоть и резко, но правду говорили.
– Обиды нет. Я сам многое понял. Как вы меня тогда через поток несли! Помнишь?
– Любого понесли бы, не только тебя. Обстановка требовала.
– Любого - это правильно. А вот меня понесли - это совсем другой разговор! Я ведь понимаю. Ты не думай, что Куцан не понимает. Я все понимаю. Словно крещение было для меня в той воде, в ту ночь. В другую веру меня обратили.
Древнейшая наука
Офицеры думают, только они нас изучают и воспитывают. Не каждый из них знает, наверное, что мы к ним тоже присматриваемся, даем оценку поступкам, определяем, насколько хорошо знают они свое дело, и, наконец, приглядываемся, что они собой представляют без погон, звездочек и званий, просто как люди.
* * *
На занятиях по строевой подготовке сотни раз повторяем одни и те же приемы: направо, налево, кругом. Особенно трудно выполнить поворот "кругом". В одиночку получается, а строем - разнобой. И опять все сначала: делай - раз, делай - два!
Смешно, анахронизм какой-то: час назад изучали ядерное оружие, его поражающие свойства на различной местности и в укрытиях, и вдруг после таких новшеств века - примитив: ать-два, налево, направо. Так было, наверное, еще при египетских фараонах, тысячи лет до нашей эры.
Лейтенант Жигалов старательно обучает нас этим древнейшим азам:
– Показываю еще раз!
Делает четкий, изящный и правильный поворот "кругом". Наблюдая за Жигаловым, за его почти артистическими движениями, я вдруг прихожу к выводу: военные команды - это великое открытие, равное изобретению колеса в механике или таблице Менделеева в химии. Не шучу. Огромный смысл заключен в одном-единственном слове команды! Если на минуту допустить, что это открытие еще не произошло, то, чтобы построить отделение, нашему Волынцу пришлось бы сказать следующее:
"Отделение, всем стать лицом ко мне так, чтоб носки сапог ваших были на одной линии, каждый должен держаться прямо, каблуки соединить вместе, а носки развернуть по линии фронта на ширину ступни; ноги в коленях выпрямить, но не напрягать; грудь приподнять, а все тело несколько подать вперед, подобрав живот, но не сгибаясь в пояснице; плечи развернуть ровно; руки свободно опустить, чтобы кисти, обращенные ладонями внутрь, были сбоку и посередине бедер, пальцы подогнуть; голову держать высоко, не выставляя подбородка, смотреть прямо перед собой!"
Но вместо пространной речи сержант произносит лишь слово: "Становись!" И мы мгновенно выполняем все, что сказано выше: и носки сапог, и подбородки, и руки, и глаза - все будет на своих местах. Да, великий мудрец додумался заменить длиннющие объяснения одним или несколькими словами команды.
Представляю себе, что бы творилось без четкой команды. Каждый офицер по-своему, в меру своего развития и красноречия, толковал бы, каких действий он требует от подчиненных. А солдат тоже - каждый на уровне своих способностей и сообразительности - понимал бы и выполнял то, что от него хотят. Причем грамотные и понятливые наши ребята - это одно, а солдаты какого-нибудь шестнадцатого или даже Девятнадцатого века - совсем иное. А в бою? Там вообще нельзя длинно говорить - времени нет, все схватывай с полуслова! О "размещении военнослужащих и подразделений для их совместных действий" создана целая наука. Жаль только, что неизвестен первооткрыватель. Ему следовало воздать почести. Он сделал полезное дело на века. В самом ультрасовременном космическом деле, где все другие науки делают лишь первые открытия, "строевая" сторона этого сложнейшего вопроса определилась сразу же. "Старт!" - и, пожалуйста, есть старт. "Пуск!" - извольте, межзвездный корабль ринулся в космос. Сотни людей около сложнейших механизмов и аппаратов в считанные секунды проделывают работу, необходимую для взлета корабля. Все четко знают, что в какую долю секунды надо сделать каждому по этой команде - "Пуск!".
…В ротном наряде стояли мы четверо. Дежурным - сержант Волынец, дневальными - Скибов, Умаров и я. По очереди следим за распорядком дня, моем полы, вытираем пыль, подравниваем кровати. Ночь разделили поровну.
Я поднялся в половине первого, чтобы сменить Скибова. Все спали. Никита стоял у окна, недалеко от тумбочки дневального, и смотрел в темный, ночной двор. Я умылся, размялся и подошел к Скибову.
Окна в домах напротив были темные, только одно ярко светилось. На это окно и смотрел Скибов.
– Знаешь, почему оно светится? - спросил Никита.
– Нет.
– И не замечал, что огонь в нем дольше других горит?
– Нет.
Скибов лукаво улыбнулся:
– Окошечко это очень любопытное…
Окно меня не интересовало, я так и сказал об этом Скибову.
– Зря, - покачал он головой. - Загляни - и поймешь, отчего оно долго светится.
– Ты-то глядел? - спросил я равнодушно.
– Много раз.
– Ну и что там?
– Сам глянешь - узнаешь.
– Зачем? Достаточно того, что ты это сделал… Мне ни к чему, да и неприлично в чужие окна заглядывать.
Скибова явно распирало желание рассказать мне что-то интересное. Не спрашивая, буду ли я его слушать, он быстро заговорил:
– Я давно это окошко приметил. Не первый месяц поглядываю на него. Сперва просто смотрел и думал: кто там дольше других не спит? Что он делает? А может быть, она, а не он живет в той квартире? Однажды решил я посмотреть в то окно. Стоял дневальным, вот как сегодня, ночью. Дай, думаю, сбегаю на минутку, загляну - никто не заметит. Побежал. Подкрался. Ночь была темная. Все уже спали. Только это окошко и светилось. Поставил ноги на карниз, ухватился за подоконник и тихо поднялся. Ну, как ты думаешь, чего я там увидел?
– Не знаю, - честно сказал я. - Трудно что-либо предположить, когда окно светится почти каждый день, в одни и те же поздние часы. Может быть, там женщина белье стирала? А возможно, просто туалетная комната, где свет забывали потушить?
– Не угадал, - с явным удовольствием сказал Никита. - Ну слушай дальше. Поднялся я, значит, к подоконнику и заглянул. - Скибов опять заулыбался. Ему не хотелось так вот просто выложить мне тайну. - Нет, ты все же шевели мозгами - чего я там увидел?
– Иди ты, не хочешь - не говори! - Я хотел отойти от него, махнул рукой.
– Погоди. Гляжу и вижу: комната как комната - кровать, стол, шкаф одежный в углу. А за столом в нижней рубашке сидит… Ну кто? - Никита просто трепетал от желания поразить меня.
Я разозлился и сказал то, что, по моему предположению, хотелось посмаковать Никите Скибову:
– Баба в нижней рубашке!
Никита заклокотал от удовольствия приглушенным смехом - он боялся разбудить спящих.
– Не угадал! За столом сидел наш лейтенант Жигалов. Во!
Мне сразу вспомнилось, как лейтенант занимался в оружейной комнате приемами с оружием. Тут явно какая-то связь.
А Скибов между тем продолжал:
– Опустился я вниз, иду в казарму и не по себе мне стало. Каждый вечер сидит лейтенант, к занятиям готовится. Я все тетрадки узнал. Те самые, которые перед ним лежат, когда с нами занимается. Вот, думаю, человек ночей недосыпает, сидит, корпит, а что я помню из того, чему он нас учит? Стал вспоминать. И не много вспомнил. Я ведь на занятиях больше о своем думаю: как из армии приду, как жизнь устраивать буду. Я до армии знаешь кем был?
– Кем? - Я предполагал, он тракторист или просто колхозник.
– Сторожем на бахче я был, арбузы, картошку берег! - вдруг выпалил Никита, причем сказал это с явным неудовольствием.
Я тоже высказал удивление:
– В сторожа обычно стариков назначают.
– Вот и я говорил председателю. А он свое: много ли глухой да подслеповатый дед убережет? В общем, заставил. Ну я один раз поймал пацанов на бахче, надавал подзатыльников, с тем и кончилась моя забота. Перестали пацаны ко мне ходить - боялись. Я уж сам жалел, что круто обошелся с ними, скучаю без мальчишек. Никто не лезет, просто делать нечего. Вот теперь думаю, куда мне податься после армии, - в сторожа-то я уж никак не пойду. Что это за работа - от сна одуреть можно!
Надо сказать, это работа из Никиты Скибова сделала большого лодыря. Он и в армию пришел с тайной надеждой отслужить ни шатко ни валко. Ох и помучились с ним в первый год! Про Скибова в роте целый фольклор сложился. Никита всегда опаздывал, от всех отставал, от всего отлынивал.
Скибова пытались перевоспитать. Беседовали. Беседы Никите нравились. До чего же складно, подолгу об одном и том же могут говорить люди! Он соглашался с доводами старших, но резвости в деле не прибавлял. Тогда его стали наказывать: давали наряд. Эта мера тоже пришлась по душе Никите: стой себе в тепле в помещении - все лучше, чем под дождем осенью или на жаре летом. Сажали Никиту на гауптвахту, и это не подействовало.
Были в роте сторонники более решительных действий. Старшина Май, например, сказал:
– Судить надо Скибова за симуляцию или за саботаж! Не простачок он - притворяется!
Секретарь комсомольской организации сержант Очкасов соглашался с Маем:
– Равнодушные не менее опасны, чем явные нарушители дисциплины.
Один командир роты, капитан Узлов, не разделял этих крайних точек зрения.
– Не надо торопиться. Не созрел еще человек. Придет время - все поймет и даже стыдиться будет собственного поведения. Правда, Скибов? - спрашивал Узлов и пристально всматривался в глаза Никиты.
Холодел Скибов от его взгляда, чувствовал: видит капитан Узлов его насквозь, понимает до тонкости.
– Не по себе мне делалось, как я на то окошко вечером гляну: сидит и сидит наш лейтенант. Стал я прислушиваться, о чем он говорит на занятиях, что из своих тетрадок читает. Говорил он разное: как люди Родину защищали, иногда о том, какая будет война. Очень запомнились мне слова Жигалова о бдительности. Раньше я думал, бдительность эту должны проявлять руководители государственного масштаба и большие начальники, те, кому известны секреты и тонкости отношений нашей страны с другими странами. А лейтенант говорил: "Бдительность - первое качество солдата. Бди каждый на своем месте. Если ты плохой шофер, то машина твоя не пойдет и ты не подвезешь боеприпасы в бою; если плохой повар - целому полку испортишь настроение, а если плохой солдат, как Скибов, то можешь большую беду общему делу принести. Скибов стреляет плохо, физическая подготовка у него неудовлетворительная. Что от него ожидать? Допустим, встретит отделение, в котором служит Скибов, такое же отделение противника. Враг сразу рядового Скибова одолеет, и уже двое на соседа Скибова набросятся. А если этот сосед против двоих не устоит, они уже втроем еще на кого-то навалятся. Целое отделение может дрогнуть, а без него - взвод, а без взвода - рота. И все потому, что один солдат Скибов не готовился защищать Родину". Вот так. Слушал я, слушал его да вспоминал, как лейтенант по ночам сидит, и совестно мне стало. Надо, думаю, поправлять службу, не враг же я нашей армии, не хочу подводить товарищей в бою. Ну, стал заниматься прилежнее, все делал попроворнее… - Скибов улыбнулся и доверительно сообщил мне: - Чудно было слушать, как начальники наши каждый по-своему про меня говорил. Май, старшина: "Испугался Скибов трибунала. Почуял - дело керосином пахнет!" Секретарь комсомольской организации свое: "Понял Скибов на занятиях, какие грандиозные дела совершаются в стране. Стало ему стыдно в такие дни лодырничать". A капитан Узлов все по науке определил: "Сделал свое дело весь комплекс воспитания и обучения". Только наш лейтенант ничего не говорил. И никто из них не знал про то окно, которое каждый вечер дольше других сверится. Я им не сказал. Сами они не догадаются. Пусть думают по-своему. Но скажу тебе открыто, Агеев, очень я уважаю нашего лейтенанта, уж такой он трудяга - никак нельзя рядом с ним сачковать, просто никак невозможно…
Услыхав эту историю от Скибова, я опять вспомнил случай с занятиями лейтенанта в оружейной комнате. Что же все это значит? Почему лейтенант работает так упорно? Он кончал, наверное, военное училище, вместе с другими офицерами, командирских качеств у него даже больше, чем у других взводных. Почему же он так много работает? Рассказ Скибова не давал ответа на эти вопросы, наоборот, делал их еще больше загадочными, заострял. Кто может все это объяснить? Лучше всех, конечно, сам лейтенант Жигалов. Но как расспросить? Я ведь подчиненный, солдат, не полагается мне спрашивать об этом офицера. Но любопытство все же толкнуло меня на разговор с лейтенантом. Вот как это произошло.
Стоял наш взвод в карауле. Одни были на постах, другие отдыхали. Лейтенант Жигалов сидел в комнате начальника караула над книгой. Когда я проходил мимо открытой двери, он окликнул меня:
– Агеев, зайдите. - И, когда я вошел, показал мне книгу: - Читали?
Это была "Трава забвенья" Катаева.
Меня удивило, что Жигалов держит в руках именно эту книгу, очень своеобразную и тонкую по мысли.
– Почему вы так удивленно на меня смотрите? - спросил Жигалов.
– Мне казалось, кроме службы, вы ничем не интересуетесь.
– На такие книги действительно не остается времени, - с сожалением сказал взводный.
Вспомнил я загадочные поступки лейтенанта: занятия в комнате для оружия, ночные бдения над книгами… Любопытство просто распирало меня, я спросил:
– Товарищ лейтенант, вы уже ас в военном деле, неужели все время надо учиться? У вас даже семьи нет… И с девушкой мы ни разу вас не видели.
Жигалов очень внимательно посмотрел на меня, потом улыбнулся:
– По всем пунктам вы, товарищ Агеев, ошибаетесь. Во-первых, я далеко не ас, многое еще мне в военном деле надо познавать. Во-вторых, я женат… так что о девушках говорить неуместно.
Я испугался, не проявил ли бестактность, не задел ли сердечную рану офицера. Но Жигалов продолжал улыбаться и, не таясь, все откровенно объяснил:
– Я окончил политехнический институт. Получил, как и остальные выпускники, звание офицера запаса. Работал инженером, строил жилые дома в Ташкенте. Когда по новому закону о всеобщей обязанности меня призвали в армию, я немного огорчился. Не хотелось любимую работу оставлять, да и с женой расставаться тяжело. Она еще студентка, педагогический кончает, не может ехать со мной. Так вот, прибыл я в полк, надо солдат учить, а я сам только теорию знаю, практики никакой. Первые дни выйду перед строем, и робость меня сковывает. Боюсь команду подать - не знаю, правильная она или нет. Думал: отслужу полагающиеся два года и вернусь к инженерным делам. Но все сложилось по-другому. Замечал я свою слабость по сравнению с кадровыми лейтенантами, которые окончили военные училища. Такие же люди, как и я, но все у них получается хорошо. Работают свободно, уверенно. Вот и задал себе вопрос: чем я хуже других? Не хочу быть посредственностью. Не в моем это характере.
Жигалов разволновался. Мне показалось, он говорит не только для меня, а продолжает какой-то старый внутренний спор с самим собой.