– Вот и решил я за два года взять от службы все. - Он посмотрел на меня и, заметив, что я не уловил особого смысла, который он вкладывает в эти слова, подчеркнул: - Не отдать службе все, а именно взять от службы все! Раз я офицер и мне доверяют самое ответственное на земле дело - воспитывать людей, значит, я прежде всего сам должен в совершенстве овладеть всеми тонкостями этой профессии. Вот я и учился, не жалея ни сил, ни времени.
Просто, оказывается, объяснялась тайна лейтенанта - его ночные бдения над книгами, занятия в оружейном парке, на штурмовой полосе. По-моему, он своего достиг полностью. Жигалов ничем не отличается от кадровых офицеров. Если сейчас сам лейтенант не сказал бы об этом, я бы даже не подумал, что он из запаса.
Жигалов между тем увлекся воспоминаниями: - Итак, решил я за два года постичь все тонкости военного дела. Но желания, как вы знаете, мало, надо приложить еще много сил. Первые месяцы результаты были неутешительные. Офицерская профессия приобретает блеск с опытом. Нужны терпение, способность глубоко мыслить, накапливать знания. Помогали мне старшие, капитан Узлов особенно. Учился на методических сборах, показных занятиях. В общем, рос. Но пока весь настрой и прицел был рассчитан на два года. Однажды на учениях пришел к нам во взвод проверяющий из штаба округа, полковник Реутов, политработник. Побеседовал он со мной, осмотрел оборону взвода. Потом отвел меня в сторону и говорит: "Все у вас хорошо. Формально я не могу предъявить никаких претензий. Оборону вы построили грамотно, подчиненные задачу знают, инженерное оборудование отличное, карта оформлена умело. Но из чувства уважения к вам, к вашему большому труду сделаю несколько замечаний. Поймите меня правильно, высказываю их не по ходу учения, не как проверяющий, а как офицер офицеру. В роте вы единственный небритый лейтенант. Глаза у вас красные, - значит, не нашли времени для отдыха. О том, что вы еще не завтракали, вы сказали мне сами. Запомните, товарищ Жигалов, в далеком гарнизоне, в поле, на учениях, на войне - всюду, при любом напряжении вы должны быть в отличной форме". "Не успел!" - пролепетал я в свое оправдание. А полковник рассмеялся. "Да не ругаю, не отчитываю, не стружку я с вас снимаю, делюсь мыслями. Это мой личный принцип. Ничего нельзя откладывать на потом, надо все делать сейчас, сегодня". С того дня я стал подумывать о том, чтобы остаться в армии навсегда. И чем больше думал, тем прочнее убеждался: иначе не смогу жить. Точность, аккуратность, порядок - может ли быть красивее жизнь? В конечном счете, на любом производстве, стройке или в учреждении именно к этому все стремятся. А в армии это закон, естественное состояние. Зачем же мне уходить? Эта четкая организованность соответствует моим стремлениям, интересам, она мне по душе. Вот и решил я стать кадровым офицером.
– А как же насчет романтики, товарищ лейтенант? - спросил я, несколько озадаченный словами офицера.
– По-моему, романтики в чистом виде нет. Искать ее бесполезно. Если ты любишь свое дело, получаешь от него удовольствие и радость - это и есть романтика. А где ты ее нашел: в исследовательской лаборатории, на Северном полюсе, в ротном строю или в экспедиции на Памир, - это неважно. Главное, чтобы сердце горело от ощущения полноты жизни, - это и есть романтика.
Жигалову, видно, давно хотелось высказаться. Наболело это у него на душе.
Закончив, лейтенант внимательно посмотрел на меня, явно желая определить, какое впечатление произвел этот не совсем обычный разговор.
Вспомнил о начале беседы и добавил:
– Вот, товарищ Агеев, ответ на ваш вопрос: как и почему? Не скрою, мне приятно, что вы назвали меня асом. На моем опыте вы можете убедиться: при желании можно достичь всего! Мой труд, то, чего я добился, дает мне право предъявлять взводу высокую требовательность. Я знаю, не всем она приятна. Но я все испытал и преодолел, делал даже больше, чем полагается солдату. И я убежден: все, чему я вас учу, что с вас требую, идет на пользу и вам, и Родине. А раз так, я просто не имею права быть…
Лейтенант недоговорил - загорелась лампочка на пульте сигнализации.
Жигалов нажал кнопку микрофона:
– Начальник караула слушает.
– Товарищ лейтенант, докладывает третий пост, - послышался голос Куцана, - здесь хотят огонь развести, парафин плавить, а я не разрешаю.
– Кто хочет огонь разводить?
– Завскладом с рабочими.
– Пусть подождут, я приду, разберусь. - Повернулся ко мне: - Потом договорим. - И показал на книгу Катаева: - Очень тонкая вещь!
Огненное лето
Лето в разгаре. Вот это жара! Меньше сорока днем не бывает. Иногда доходит и до пятидесяти градусов. Воздух становится зримым, приобретает белесый оттенок. Босиком по песку ходить нельзя, да что босиком - через подошвы солдатских сапог жжет огнем. Мы со Степаном купили сырые яйца и положили их на солнце - через несколько минут они сварились.
Очень трудно учиться и работать в этом пекле. К вечеру гимнастерка на спине и под мышками серебрится от соли. Трудно дышать, трудно думать, не хочется говорить. Но занятия идут по расписанию.
– Зной и жара для нас - естественные условия, - говорит лейтенант Жигалов. - Мы должны и жить и учиться без скидок на климат, а если придется воевать в таких условиях, они не будут для нас помехой - сейчас к тому готовимся.
И для того чтобы мы действительно привыкли, закалились и перестали обращать внимание на огненный жар пустыни, нас почаще выводят в поле. Хочешь стать хорошим пловцом - дольше находись в воде. Решил быть силачом - поднимай тяжести. При обращении с солнцем тоже нужна тренировка. И немалая.
И вот мы мотаемся по горячим барханам, покрытым мелкой волнистой рябью, какая бывает на шифере. Учение за учением: ротные, батальонные, полковые. Марши, атаки, окапывание, защита от атомных ударов. И опять марши и марши… Все время в движении. Пешком сейчас не маршируют - все на машинах. Несведущий человек может подумать: хорошо, сиди и катайся! Однако удовольствия тут никакого. Едешь в сплошном облаке пыли. Все затянуло желтым маревом. Дышать нечем. Солдаты в кузове одинаковые, как снежные бабы, только не из снега - из пыли. На лице три темных пятна: глаза и рот.
Когда бронетранспортер сворачивает с дороги на целину, начинается "морская" качка. Внутренности подбрасывает к самому горлу. Единственное утешение в эти минуты - это сознание того, что не попал служить во флот. Качка в пехоте все-таки дело временное.
В самый невыносимый момент, когда от жары мышцы, кажется, вот-вот отвалятся от костей, когда песок хрустит не только на зубах, но и в глазах, когда свет не мил от тряски, - в этот момент обязательно прилетит сигнал об атомной опасности. Нужно натягивать противогаз и защитную одежду. Готов держать пари на что угодно - любой гражданский парень в таком состоянии откажется от противогаза, бросится на дно машины и завопит: "Пусть лучше меня убьют!"
А мы молча натягиваем противогазы и защитную одежду и продолжаем марш. И в атаку пойдем, если прикажут!
Читал я, что Днепрогэс дает три миллиарда киловатт-часов в год. С одного квадратного километра пустыни можно получить 30 миллионов киловатт-часов солнечной энергии. А на меня персонально, на квадратный метр моего тела, приходится столько киловатт-часов, что если бы я собирал эту энергию, как аккумулятор, то после возвращения домой мог бы приводить в действие холодильник, полотер, пылесос, стиральную машину и освещать всю квартиру.
Мираж… Сколько раз я читал об этом фантастическом явлении в книгах! Трепетные воздушные замки, пальмы в цветущих оазисах… Теперь я вижу эти миражи при каждом выходе на занятия. Не такие уж они красивые и экзотичные. Появляются миражи в середине дня, когда перекаляется земля и воздух. Смотришь вдаль и вдруг видишь широкий разлив воды. Словно весенний паводок затопил пустыню, торчат из водной глади кусты, трава, деревья. Воздушных замков я не видел. А таких вот разливов сколько угодно. Иногда они подступают очень близко. Однажды ехали на машине по дороге, которая уходила в "водную гладь". Так было долго: поверхность воды все время отступала, открывая асфальт. Встречные машины сначала парили в воздухе, потом приземлялись. На повороте дороги изменялся угол освещения, и мираж исчезал. Жара изнуряет не столько высокой температурой, сколько своей непрерывностью. Она давит и душит многие часы подряд. И все же зной и духота - это только цветочки! А ягодки появляются, когда налетает ветер афганец. Тут уж настоящий ад.
Песчаная буря начинается в тишине. Вдруг все замирает, будто в испуге перед надвигающейся стихией. Афганец уж вздыбился, поднялся вдали сплошной песчаной завесой от земли до неба. Предвестник его - шелестящий ветерок, сухой, колючий. И вдруг сразу рушится на землю, на дома, на людей тяжелая масса бурлящего воздуха, насыщенного пылью и песком. Кружит и кипит, как вода в гигантском водопаде. Делается темно, в трех метрах ничего не видно. Люди торопливо укрываются в домах; двери и окна не только закрыты, но и занавешены изнутри чем попало: мешковиной, одеялом, ковриками.
Все замирает. И только мы, военные, живем обычной жизнью. Такой ветер дует два, а то и три раза в неделю. А в программе обучения солдат никаких скидок на ураган не предусмотрено. Семь учебных часов в день отработай! Иногда заменят какие-то темы полевых занятий классными, вот и все. Да и то потом будут критиковать друг друга на собраниях за допущенное послабление.
Крутит афганец несколько часов. После него воздух еще долго насыщен пылью, в казармах и классах, на кроватях и подоконниках оседает слой коричневой пудры в палец толщиной. На зубах еще долго поскрипывает.
Старшина Май облегченно говорит:
– Ну, кончился туркменский дождичек, приступить к уборке!
Выгребли, подмели, протерли, и все продолжается в обычном порядке: учения, жара, жажда, но теперь, после афганца, жизнь кажется прекрасной!
* * *
Михаил Фомин, водитель бронетранспортера, числится во взводе БТР, стоит там на всех видах довольствия. Ну а практически он всегда с нами. Его бронетранспортер закреплен за взводом Жигалова.
Водитель в современной армии - очень ответственное лицо. Если забарахлит машина, взвод останется где-то на дороге. А это четверть сил роты. Разве можно допускать, чтобы из-за какой-то неполадки рота еще до встречи с противником потеряла двадцать пять процентов своего состава?! Вот поэтому и добиваются от военных водителей высокого мастерства. У нашего Фомина на груди синий значок с цифрой "1" - это значит: водитель первого класса. Что верно, то верно. Миша Фомин свое дело знает! Мы еще ни разу, никогда не отставали и в барханах не сидели. Достается нашему Михаилу больше, чем любому из нас. Хоть нам и жарко, и пыльно, все же мы сидим во время длительных маршей спокойно, а Фомин в постоянном напряжении. Вести в песках тяжелую бронированную машину трудно. Гимнастерка на Мише не просыхает. Нас сверху солнце жарит, а ему еще снизу раскаленный мотор поддает. Но Фомин не унывает, даже пошучивает:
– Братцы автоматчики, возьмите меня хоть раз в атаку. Второй год служу, а в атаку пешим не ходил!
– "Рожденный ползать - летать не может"! - подзуживает Куцан.
– Да если бы не мой броник, много бы ты налетал на своих двоих! - не обижаясь парирует Миша.
Фомин свято соблюдает закон шофера: помоги товарищу, если у него нелады с машиной.
Я видел, как он выручил молодого шофера, впервые оказавшегося в песках.
Остановились мы на отдых, а Фомин подошел к этому пареньку и говорит:
– Ну-ка сверни с дороги вон в те барханы.
– Куда сворачивать, я и в наезженной колее сажусь!
– Вот я и покажу, как песок перехитрить.
Парень выехал из колеи на гладкую спину бархана, и тут же колеса его машины зарылись в песок, мотор завыл, машина задрожала от перенапряжения.
Фомин махнул рукой.
– Подвинься. - Сел на место водителя, спокойно стал разъяснять: - Физику учил? Инерцию знаешь? Вот в песках ее и надо использовать. С бархана ведешь вниз - набирай скорость, на подъеме инерция пригодится. Да в лоб не лезь на бархан-то, по скату его обходи. Ну а когда почуял - садишься, тут уж не рви, не газуй, а то до осей зароешься. Песок перехитрить надо. Он тебя хватает, а ты остановись. Усыпи его бдительность. А потом помалу-помалу, на первой скорости, без рывков, без нервов трогай. - Миша показал прием на практике. Не спеша включил двигатель, выровнял работу мотора, включил рычаги обеих осей, и бронетранспортер, только что бившийся в песке, как рыба, угодившая в сеть, плавно пошел вперед.
Молодой шофер удивленно смотрел на Фомина.
– Ну-ка дай я сам.
– Не суетись, - сдерживал его Миша. - Пустыня спокойных людей уважает. Главное - ритм улови. Все делай спокойно.
Однажды ночью мы увидели на дороге темный силуэт грузовой машины. Фомин спросил Жигалова:
– Разрешите узнать, что у него?
Лейтенант взглянул на часы: можно было остановиться на несколько минут.
– Давай.
Миша быстро выскользнул из-за руля и, раскачиваясь, как моряк после долгого пребывания на шаткой палубе, побежал к автомобилю.
– Ну что у тебя?
– Да черт ее знает, не тянет! - буркнул хозяин машины. Он, наверное, уже испробовал все и, зная, как влетит ему за эту вынужденную остановку, впал в отчаяние.
Миша стал выяснять причины с дотошностью врача:
– Масло?
– Давление в норме…
– Вода?
– Не перегревается.
– Заводи.
Шофер включил мотор. Фомин откинул крышку капота и послушал. Не обнаружив посторонних стуков, пошел вокруг кузова. Вдруг остановился:
– Чего везешь?
– Оборудование для столовой военторга.
– В кузове люди есть?
– Двое. Спят, наверное.
– Эй, славяне! - крикнул Фомин. - Вы там не курите?
– Не… - ответил сонный голос.
Шофер повел недовольно плечами:
– Если бы и курили, при чем тут мотор?
Фомин усмехнулся:
– А ты нюхай, чем от твоего автомобиля пахнет.
Оба стали принюхиваться.
– Ну? - коротко спросил Фомин.
– Вроде бы горелым, - неуверенно отозвался шофер.
– То-то, горелым! Тащи канистру с водой.
Водитель бегом принес черный тяжелый бидон. Миша плеснул на заднее колесо. Даже в полумраке было видно, как от ступицы пошел белый пар.
– Понял, голова - два уха? Тормоза у тебя заклинило. Мотор не тянет. Что же, он тебя волоком, как сани, должен тащить? - сказал Миша и, возвращаясь к своему бронетранспортеру, добавил: - На десять минут работы, и догоняй колонну!
Вспомнил я о нашумевшем на весь мир автопробеге Москва - Каракумы - Москва. В 1933 году двадцать машин пересекли Устюрт, прошли в низовьях Амударьи. Для тех времен это было невиданное событие. Автомобили лучших заграничных фирм не прошли, а наши все преодолели.
Теперь мы на бронетранспортерах и танках ходим не только по краю пустыни, а бороздим ее вдоль и поперек, в любом направлении. Шоферы каждый день перекрывают рекорд 1933 года. Я уж не говорю о таких водителях, как наш Фомин. Он носится по барханам, как по обычной дороге…
О Мише Фомине я рассказал не случайно. Недавно были мы на учениях не в пустыне, а в горах. На подъеме к перевалу дорога шла по узкой кромке, вырубленной в крутом скате горы. То ли от движения тяжелых машин, то ли по другой причине произошел оползень. Кусок дороги длиной двадцать метров отвалился и рухнул мелкой осыпью в долину. Один из бронетранспортеров нашей роты едва успел затормозить. Передние колеса его остановились над обрывом. Хорошо, что водитель не растерялся. Солдаты быстро выпрыгнули из машины. Собрались командиры. Бронетранспортер стоял пустой, с распахнутыми дверцами, будто расправлял крылья, намереваясь лететь через долину. Офицеры стали решать, что делать.
– Зацепить тросом и оттащить назад, - предложил капитан Узлов.
– А если осыплется еще несколько метров дороги? - возразил Шешеня. - Тогда за буксир утянет в пропасть и второй бронетранспортер.
Офицеры и водители приседали, заглядывали под колеса. Подходили к краю осыпи, всматривались в замершие струи камней - не потекут ли они снова…
Вот тут-то и подошел Фомин к командиру роты:
– Товарищ капитан, разрешите, я его своим ходом отведу!
Узлов удивился:
– Как это - своим ходом?
– Заведу мотор - и потихоньку назад…
– А если кувырком вперед?
– По моим расчетам, не должно быть кувырком.
– Какие могут быть расчеты? Передние колеса при первом же обороте подломят край, и он рухнет вниз.
– А я переднюю ось выключу, колеса свободно назад покатятся, без упора в землю. Я на задние нагрузку дам: они на твердой дороге и от края далеко стоят.
Офицеры молчали. В таком деле не прикажешь. А разрешить - значит взять ответственность на себя.
Капитан Узлов ответственности не боялся. Но не считал возможным рисковать жизнью солдата. Как быть? Стоять здесь долго нельзя. Водитель предлагает смелое решение и, пожалуй, единственно приемлемое.
– Давай, Фомин, - кивнул Узлов. - Только обвяжись веревкой. Конец будет у нас, дверцу оставь открытой и в случае опасности сразу выпрыгивай. - Нам скомандовал: - Всем отойти подальше! Машины отогнать на сто метров…
Миша обвязался веревкой и осторожно пошел к одинокому бронетранспортеру. Другой конец, намотав на руки, держали ребята кто поздоровее. Затаив дыхание, мы смотрели на Фомина. Он мягко сел за руль. Включил зажигание. Мотор заработал. Миша давал ему самый малый газ, чтобы меньше была вибрация. Рычаг переключения скорости плавно лег на задний ход. Осторожно, почти неощутимо Миша прибавлял газ, и бронетранспортер медленно стал откатываться от края. Камни, на которых только что стояли передние колеса, посыпались вниз. Ребята натянули веревку, готовясь в любую минуту выдернуть Михаила из машины.
Но вот бронетранспортер уже катит задом по твердой дороге. Фомин в безопасности…
Потом об этом случае говорили на собраниях. Командир полка объявил Фомину благодарность.
Смелость товарища всех взволновала; приятно было, что такой парень служит в нашем полку. Но я испытывал какую-то неудовлетворенность. Решил поделиться мыслями с Шешеней:
– Вот мы говорим: в мирное время есть место подвигу. А сами не всегда замечаем его и не ценим по-настоящему.
– Ты чем недоволен? - удивился Шешеня.
– Случись такое на фронте, Фомина медалью наградили бы, - ответил я. - А если бы он погиб в том ущелье, то и в мирное время медаль бы дали, да еще и в "Красной звезде" портрет напечатали. Вот и скажите: почему так?
– Ну, Агеев, ты иногда такие вопросики задаешь!… Там лучше знают, когда и как наградить. - Он показал пальцем вверх.
Я продолжал настаивать:
– А там ничего о Фомине не знают. На фронте кто представлял солдат к награде?
– Непосредственные командиры.
– А почему в мирное время надо ждать команду оттуда?
– Значит, ты меня и капитана Узлова критикуешь? - Старший лейтенант заулыбался.
– Не критикую, а вопросики ставлю.
Шешеня совсем повеселел:
– Ладно, подумаю над твоими вопросиками.