А сам иду с санитаркой. Вынесла она мне этого сомнительного из вагона. Я его прослушал тут же на морозе. Верно, жив еще. Однако, никаких сомнений: больше часу не протянет. "Скорая помощь" уже в больницу ушла. А мне словно шепчет кто: "Отдай Дусе! Отдай Дусе!"
Провел я санитарку сквозь оцепление и приказываю ей:
- Сыпь с ним бегом к водокачке. Там женщина ждет, ей отдай. Да и сама с ней иди оказать первую помощь.
Вот вам и моя эрзац-пироговская роль. Говорю же вам: не совсем Пирогов, а вроде.
- Ну и что же?
- Что? - удивился доктор.
- Развязка рассказа? Мальчишка этот остался жив или нет?
- Можете сами удостовериться. Не только вопреки всем законам медицины выжил, но и зимний поход с Кубани до Триеста вместе с эрзац-родителями проделал. Могу вам завтра его, шельмеца, продемонстрировать.
На базе марксизма
Придется начать издалека, со дня прихода немцев в областную столицу Северного Кавказа - Ставрополь…
Так вот, свершилось это знаменательное событие очень просто: проснулись 3-го августа 1942 года ставропольские граждане, как и полагается, при советской власти; побежали кто на службу, кто в очередь. Часов в десять утра с неба посыпались бомбочки, а советские власти срочно и даже без командировочных удостоверений посыпали на Махач-Калу; потом была небольшая заминка с перестройкой своей идеологии, пока в три часа дня, в Горсовете, под неснятым портретом "мудрейшего" не сел очень обыкновенный немецкий комендант. Вот и все.
К этому-то коменданту пришел я и сказал по-немецки:
- Я хочу выпускать свободную русскую газету.
- Очень хорошо, - ответил комендант, - цензурировать вас будет оберст фон-Майер. Он же даст вам сводку. Это очень милый человек.
Комендант не соврал. Полковник фон-Майер был действительно очень милым человеком, не то немцем русского происхождения, не то русским немецкого происхождения. Мы с ним разом договорились.
Дальше пошло еще проще. Оказалось, что все работники типографии даже домой не уходили для перестройки идеологии, только директор сбежал, прихватив кассу; и рулон в машине, и метранпаж пропустил полагающийся ему по штату стаканчик, и даже готовый секретарь редакции за столиком сидел. Очень хороший секретарь - Михаил Матвеевич…
Что же оставалось делать мне? Только объявить себя редактором-издателем и начать передовую великими словами, прозвучавшими за 81 год до того:
"Осени себя крестным знаменем православный русский народ…"
На утро 4-го августа по Сталинской улице уже бегали мальчишки, крича:
- Беспартийная. свободная русская газета! Первый номер! "Утро Кавказа"!
Ее рвали нарасхват… Так нарасхват, что в полдень пришлось дать второй, дополнительный тираж.
Ну, а дальше дело покатилось, как снежный ком: из бухгалтерии Плодоовоща пришел острый фельетонист "Аспид"; юный советский врач забегал по городскому репортажу, литературный отдел возглавил сумрачный доцент, а театральную рецензию повела поэтесса Лелечка… Тираж возрос до 20 000, и я сам перебрался из будки садового сторожа в квартиру сбежавшего завкрайземотделом. Мягкая мебель, пианино, бледный свет палевой лампы…
Бывали и некоторые затруднения. Появляется, например, офицер СС и, как полагается эсэсу, чеканит:
- Не позже двенадцати часов следующего дня сжечь всю имеющуюся в редакции советскую литературу! Всю! Пропагандную, научную, беллетристику! Полностью!
Как громом хватило! У нас уже, кроме богатого книжного наследства большевистской газеты, еще библиотека обкома партии прихвачена. Какие изданий! Заглядение!
- Вас проконтролирует зондерфюрер Эрхарт. Всю! Это приказ!
Эрхарт? Георгий Карлович? Ну, это легче. ОН тоже немец русского происхождения, сын петербургского кондитера. О немцах он говорит "они", а о русских - "мы". С ним сговоримся.
- Георгий Карлович, - телефонирую я ему, - тут приказ всю советскую литературу сжечь под вашим контролем, так я вам на завтра все это ауто-да-фе подготовлю…
- Ладно, завтра я забегу посмотреть, - отвечает Георгий Карлович, - сегодня я со своим генералом занят.
Я знаю, что он всегда с генералом занят. И генерала этого знаю. Его зовут Любочкой. Очень хорошенький генерал. Сам же Эрхарт выполняет в Ставрополе работу современного "Голоса Америки". Он ведет крестьянскую пропаганду, то-есть раз в неделю повествует по радио о том, как зажиточно живут ганноверские бауэры и какие эти бауэры хорошие.
- Ну, - думаю я, - теперь, господа эсэсовцы, обойдетесь и одними "основоположниками". Их у нас целый вагон во всех видах… а все прочее при нас останется.
Наутро во дворе высится огромная куча книг в роскошных матерчатых красных, желтых, синих, голубых переплетах… Все классики марксизма во всех изданиях. Гора!
Но вдруг новое затруднение. Женский бунт. Меня атакуют разом три машинистки, две уборщицы, библиотекарша и во главе их… моя собственная жена. Ее речь совсем не парламентарна:
- Ты что это, совсем сдурел или еще соображаешь? Этакую ценность на улице жечь? Ты людям Марксов раздай! Ведь всем топить нечем!
- Приказ Эс-Эс, - защищаюсь я. Но на счастье входит Эрхарт и атака обрушивается на него. Он защищается со всею стойкостью немецкого солдата, но разве устоять ему против русской бабы, коли она возьмется за дело?
- Знаете, - отводит он меня к окну, - пусть они разберут незаметно эту дрянь. Ведь я знаю, что топить нечем… А вы что-нибудь сожгите для вида…
Через полчаса на дворе нет ни одной книги, а мы с Эрхартом притаптываем маленькую кучку догорающих листков, раскидывая пошире их пепел.
- Приказ выполнен!
Вечером мы с женой сидим у ярко пылающей печки и подкидываем в нее смятые листки "Капитала"… Действительно - капитал! Тепло от него, уютно. Жена даже размечталась.
- Знаешь, - говорит она, - скоро ведь Рождество… Настоящее Рождество! К обедне пойдем… Давай устроим встречу, как следует. Позовем всех редакционных… Хорошо?
Я колеблюсь, но печка горит так уютио.
- На базаре теперь всего, сколько хочешь. Чорт их знает, откуда колхозники берут, а везут. Ты водки у немцев достанешь… Давай?
Печка горит ярко и уютно. В языках ее пламени мелькают позабытые образы… Разве устоишь перед ними!
Этим образам было суждено воплотиться. В Сочельник на маленьком столике стояла елка, а большой был покрыт единственной оставшейся простыней и на нем… все, "как при царизме", вплоть до гуся, выставившего ножки в бумажных розетках.
- Каково! - с торжеством восклицает жена. - Когда ты такое видел? И счет годам забыл, наверное! Сейчас и гости придут…
Но я с сомнением поглядываю на нее и на копошащегося под елкой сынишку.
- Конечно… Все это прекрасно… но только мыто все не рождественские… Я понимаю, съедобным базар полон, а мануфактуры чорт-ма… Купить негде. Но очень уж мы оборванные.
Сияющее лицо жены расплывается в хитрой улыбке. Она на миг исчезает в спальне и, вернувшись, кидает мне что-то на руки.
- Вот она, мануфактура! Получай рождественский подарок!
Что это? Голубая рубашка из какой-то плотной материи и даже темно-синий галстук!
- Откуда?
- Не узнаешь? А еще "Краткий курс ВКП(б)" сдавал! Это он, "Краткий курс" в применении к жизни. А галстук - "Вопросы ленинизма". Опять не понял? Все очень просто: отмочила материю с переплетов, отгладила и пошила… А у меня из Ленина платьице! И какое хорошенькое вышло! Помнишь "основоположников", которых ты сжечь хотел? Вся редакция в них оделась к празднику. Это Люся-уборщица сообразила. Подожди минутку…
Она снова исчезает, прихватив сынишку, и снова появляется вместе с ним. Но какая метаморфоза! На ней - темнокрасное новое платье, а на мальчишке не трижды перелицованные штаны из латаного теткиного капота, а настоящие, синие и к ним форменная матроска с таким же воротником…
Жена выглядит так же, как, вероятно, выглядел праотец Ной, спуская на воду оснащенный новенький Ковчег… Она вертит передо мной сынишку, демонстрируя все достижения "На базе марксизма-ленинизма".
- Из переплетов… только вот буквы не совсем отстирались. Но это ничего, даже удачно получилось. Смотри, на одной попочке у него "Маркс", а на другой - "Энгельс"… Изящно? И идеологически выдержано. Не придерешься. База! А по воротнику сзади узорчиком, как кайма - "Антидюринг"… Вот он где, подлинный-то марксизм!
- Велики твои достижения в применении на практике научных построений социализма, - констатирую я, - вот они, "основоположники", какие чудеса делают, а я-то, дурак, в антимарксисты лезу…
Борис Ширяев
Отзывы о книге
Книга действительно нужная, - это человеческий документ исторического значения. Это показатель той международной опеки, которая ведала всеми несчастными, выброшенными за пределы не только своей родины, но часто за пределы простой человеческой жизни.
Издательство "Наша страна"
* * *
Много любопытного, много интересного пришлось пережить Ширяеву за эти нелегкие годы, много поистине трагического, неожиданного, тяжкого и мучительного, и все же все пережитое не сломило того, я сказал бы, запаса жизненных сил, которыми до сих пор профессор пользуется. Причем до странности вся книга пропитана некоторой долей здорового юмора и даже иронии. Ведь такая способность сохранилась в этой казалось бы в конец истерзанной душе человеческой.
Я читал книгу с карандашом в руке, чтобы отметить особо яркие факты, но подчеркиваний оказалось так много, что пришлось бы, если ими пользоваться для отчета газетного, переписать добрую часть книги.
Владимир Зеелер.
"Русская Мысль", № 510, Париж, 12.12.1952.
* * *
Мне кажется, он не ошибся, дав нам, как лицо собирательное, некоего Андрея Ивановича, колхозника из-под Пятигорска, дед которого пришел в свое время на Кавказ из Тульской губернии. "Тогда на Кавказе земли пустой много было. Степь. И ему дали. Разом справно зажили." - "А потом?" - Ну, как обыкновенно. По Столыпинскому закону еще прикупили и на хутор вышли. А потом и раскулачили нас. Обыкновенно…"
Эта обыкновенность судеб бесчисленных Андрей Ивановичей; обыкновенность их русского мышления, русской крепости и силы, дают Б. Ширяеву право утверждать, во первых, что для Андрея Ивановича и ему подобных "его родина не чудная мечта, не болезненный и чахлый призрак - она вполне конкретная и реальная: свой хутор под Пятигорском, свой огород, своя жена" и что, во-вторых, "почти все крестьянство, за исключением, конечно, кретинов, пьяниц, органических неудачников", подобно Андрею Ивановичу.
Добавим к этому те строки, которыми Б. Ширяев кончает описание Володи-садовника и Володи-певца, двух молодых людей, являющихся полюсами "новой" русской молодежи. Что обще для них? - "та отзывчивость к чужой беде, то бескорыстное желание помочь в ней, те проблески, каких уже не видно на просвещенном огнями реклам Кока-Кола Западе, но какие все чаще и чаще поблескивают в жуткой тьме осуществленного социализма."
Вот каков обобщенный образ "жертвы эпохи" - русского Ди-Пи. Образ этот типично русский, ибо "там" - "жизнь иная, а люди те же".
Г. Месняев.
"Новости Толстовского Фонда" № 11 Нью-Йорк, 2.1953.
* * *
"Ди-Пи в Италии" один из видов хорошего оружия "холодной войны." Надо только ее перевести на иностранные языки. Автор может стать хорошим офицером "холодной войны", но… сидит в итальянском лагере. Почему? Ведь без таких, как он, сама "холодная война" превращается в бессмыслицу.
М. Б-ов.
"Новое Слово № 143, Буэнос Айрес, 20.11.1952.
Цена книги 3 ам. долл.
* * *
Борис Ширяев "Светильники Русской Земли"
Отзывы о книге
В замечательных очерках, собранных в книгу под заглавием "Светильники Русской Земли" Ширяев с большой теплотой рассказывает о чуде Преподобного Сергия Радонежского, о Николае Чудотворце, пришедшем незримыми путями в Россию, ставшем наиболее чтимым святым на Руси - спасителем погибающих, заступником и утешителем.
И, вот, перед нами встает Соловецкая обитель. О ней, к нашему стыду, мы знали очень мало. И не предполагали Советы, выбирая святой остров местом ссылки для "перековки" сознания людей, что "там Христос совсем, совсем близко". Что оставшиеся на Соловецком острове подвижники силой Духа свершат новые чудеса, подобные тем, что записаны в Соловецких летописях и что Незримая Рука приведет на помощь изнемогающим в ссылке людям "утешительного попа" - отца Никодима, щедро делящимся с обездоленными богатством души своей - неиссякаемой, веселой радостью.
Мы видим его живого, осязаемого, "с бегущими к глазам лучистыми морщинками", окруженного отпетой шпаной, слушающей, затаив дыхание такие же живые и радостные, как он сам, "Священные сказки". Раздувающего в остывших душах Божий огонь, превращающий его в пламя веры…
Лидия Норд.
"Наша Страна" № 172, Буэнос Айрес, 2.5.1953.
* * *
Ширяев умеет просто, без прикрас и нажимов, без усиленной утрировки рассказать о трагических случаях нашей не тяжкой, а какой-то, казалось бы совсем безысходной жизни. Борис Ширяев несомненно верующий человек, он знает, что такое людское горе, и как нуждается человек в поддержке, в сочувствии, в добром слове, в утешении, когда жизнь подпирает бедой, да так, терпеть уже становится не в моготу.
Ширяев в каждом человеке ищет и часто находит то "человеческое", без чего человек вообще не мог бы жить. Вот почему у него "Утешительный Никодим" приходит к нам со страниц этой небольшой книжки совсем живым - мы его видим, мы - с ним. И так он становится этот старенькии, почти святой, служитель Бога нам близок, так мы его полюбили за его "любовь к ближнему", что искренне оплакиваем его такую же тихую, как вся его душевная жизнь, кончину.
А военкома Петра Сухова вы не видите? Не слышите, после того, как он "сдернул буденовку, остановился и торопливо, размашисто перекрестился" - его тоже торопливый полушопот: "Ты смотри… чтоб никому ни слова… А то в карцере сгною! День-то какой сегодня, знаешь? Суббота… Страстная…"
Разве это не жизнь, настоящая жизнь, со всеми ее гримасами, с ее почти безумием, с верой и богохульством? - Во что она; эта жизнь обращается? Чем и кем стал человек? И все-таки где-то там, далеко, в глубокой темноте, теплится наша лампада, неугасимая лампада, которая дает нам силы и жить, и верить, и надеяться на светлое будущее… Если не для нас, то для детей наших.
Владимир Зеелер.
"Русская Мысль" № 538" Париж, 20.3.1953.