В романе отображен героический период в жизни родной автору Кабарды - лето - осень 1942 года, когда фашисты рвались к Кавказу.
Тема произведения - мужество, стойкость, героизм народа, проявленные в тяжелые дни немецкого наступления.
Содержание:
Долина белых ягнят - КНИГА ПЕРВАЯ 1
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
ГЛАВА ВТОРАЯ 15
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 26
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 34
ГЛАВА ПЯТАЯ 44
Сломанная подкова - КНИГА ВТОРАЯ 53
ГЛАВА ПЕРВАЯ 53
ГЛАВА ВТОРАЯ 61
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 69
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 77
ГЛАВА ПЯТАЯ 84
ГЛАВА ШЕСТАЯ 94
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 99
Грушевый цвет - КНИГА ТРЕТЬЯ 105
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 105
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 135
Примечания 170
Долина белых ягнят
Долина белых ягнят
КНИГА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
БЕКАН, МИСОСТ И ДРУГИЕ
Весть о том, что будут раздавать колхозных коров, всколыхнула аул. Машуковцы с тревогой следили за продвижением немецких войск. Как-то сами собой сведения о неудачах наших войск связывались воедино со слухами о раздаче коров. Бродили толки, пересуды, иногда нелепые и смешные. Но каждый думал втихомолку, что, если запахло дымом, значит, где-то есть и огонь.
Мисост думал не меньше других. Это же мечта - заполучить рекордистку швицкой породы, ту самую, прогремевшую на весь район. Колхоз над ней дрожал, доверяли ее только лучшим дояркам. Заботились, словно это не корова, а скакун, элита кабардинской породы. И такую-то королеву, такую-то недотрогу на свой двор! Есть о чем помечтать!
Бекан Диданов, седельщик, временный председатель колхоза, и молодая завфермой Апчара Казанокова, наверно, давно прикинули, кому отдать какую корову. И вот среди прочих слухов прошел и такой слушок: рекордистка достанется Мисосту.
Как же объяснялась в этих слухах раздача коров, называемая официально "ликвидацией беспрекословности"? Очень просто. Как некогда ликвидировали кулаков, подкулачников и мулл, теперь хотят ликвидировать бескоровных.
Уж на что, казалось бы, нелепый слух, а ползал и он от дома к дому.
Перепуганные старухи зачастили к Хабибе.
- Погадай на фасолях.
- Не буду я вам гадать. Ступайте к дочери моей Апчаре. Она завфермой, она вам всю правду скажет.
- А тебе-то Апчара ничего не говорила? Болтают - ликвидация бескоровных.
И видно было, что старухи боялись самого слова "ликвидация".
- Не ликвидация бескоровных, богом вы обиженные, - растолковывала Хабиба, - а просто отпишут всем по корове.
- С какой стати, за какие такие дела?
- Держите их, кормите, пейте молоко на здоровье, копите сметану, варите сыр, ешьте масло. Но зато сохраните скот для колхоза. Понятно?
Старухи кивали, а сами не верили. Много было войн у них на веку. Каждая война что-нибудь отнимала: то лошадь, то седло для лошади, то мясо для войска. Но чтобы война одаривала коровами - этого старухи не помнили, да и не было этого никогда.
Не верила и сама Хабиба, пока ее не позвали на ферму, чтобы получила корову. "Хорошо бы взять туда внучку Даночку. Может, с приплодом корова, - думала Хабиба, - то-то Даночка обрадовалась бы теленочку".
Девочке только что исполнилось два годика. Попрыгунья. В глаз тебе влетит - не заметишь. Сноху же свою, Даночкину мать, Ирину Федоровну, Хабиба называет Ариной. Ирина Федоровна - врач в городской школе. Уходит на работу, берет с собой и Даночку. Пока мать лечит настоящих ребят, дочка делает уколы и перевязки куклам.
Письмоносец Сентраль, увидев, что Хабиба пошла за коровой, осклабился, обнажив красные десны и желтые зубы, предложил услуги.
- Давно я тебе говорил - готовь место, получишь корову. А теперь куда ее поведешь? Если хочешь, за одну ночь сооружу хлев. Дорого не возьму. Четверть водки и, соответственно, закусить. Без хлева нельзя. Зима придет, что будешь делать? Пропадет животина на холоде…
Но Хабиба думала не о хлеве, а как корову назвать, о кличке. Назвать бы ее Хабляшей, в память той, которую увели в колхоз во время коллективизации. Много с тех пор воды утекло в Чопраке, а Хабиба не забыла еще, помнит свою милую беспородную коровенку. Не сосчитать, сколько ночей проплакала тогда Хабиба. Обобществили Хабляшу. Поставили на общий колхозный скотный двор. Хабиба проведала, где стоит ее кормилица, повадилась таскать Хабляше гостинцы, просила скотинка подбрасывать ей лишний клок сена.
Скотник злился:
- Голодом, что ли, мы их морим? Ишь ты, горстку муки кукурузной принесла. Сыта будет твоя корова с этой горсти! Чем таскать, лучше бросила бы эту муку своим куренкам.
Вспомнилось теперь, как отелилась Хабляша первым своим теленком. Случилось это в плохой, голодный год. Люди пухли и умирали. Темиркан, покойный муж, и сама Хабиба по очереди сидели в хлеву, боялись - не прозевать бы. Но все обошлось благополучно. Слава аллаху. Утром замычал теленок и проснулся в это же время сынок Альбиян. А теленок рыженький, слабенький, ножки разъезжаются во все стороны, на тонкой шейке покачивается головка со звездочкой на лбу, и лоснится кожаный черный нос. Упадет теленок, снова встанет и снова валится на подстилку, на теплый войлок.
Для Альбияна теленок - только забавный малыш, почти игрушка, а Темиркан и Хабиба видели в нем новую корову и новых - через каких-нибудь два-три года - телят. Надеждам этим сбыться было не суждено.
Варили тогда крапиву, размачивали жмых, у кого был. Чтобы не умереть с голоду, теленка пришлось прирезать. Хабляша, лишившись детеныша, сразу перестала давать молоко. Хабиба и гладила ее, и ласкала нежными словами, читала молитвы из корана - не помогло. Тогда по совету седельщика Бекана сделали из телячьей шкуры чучело - набили мякиной - и поставили за оградой, чтобы Хабляша могла увидеть. Обманули Хабляшу, снова стала доиться.
Из воспоминаний вывела Хабибу громкая военная песня. "Неужто полки Нацдивизии уходят на фронт? Ведь в дивизии мой Альбиян".
Бегом побежала за ворота, забыла даже накинуть платок, выскочила простоволосой. Перехватило дыхание.
"Альбиян, родной мой, последняя косточка рода Казаноковых, неужели и ты уходишь на фронт? И как же ты уходишь, не простясь с матерью?!"
Со стороны Абрикосовой дороги колыхалась в пыльной дымке рота за ротой. По аулу растекалась строевая песня. Хабиба металась взглядом по лицам бойцов, ища Альбияна, и не успевала их всех схватить, переглядеть на ходу.
Но было приятно ей и радостно за сына, что бойцы одеты хорошо, вид у них чистый и веселый.
Хабиба ошиблась. Это шла не Нацдивизия, в которой ее Альбиян, но подразделения Машуковского военного гарнизона. А образовался гарнизон невольно, из эвакуированного сюда военного училища.
Четко гремят шаги. Ноги бойцов вскидываются и опускаются, словно ножницы, печатают шаг. На спинах, на гимнастерках темные пятна пота. Но воины словно и не чувствуют летней жары. Идут бодро, да еще и поют:
Не забудь про маскировку,
Окопаться не забудь.
Проявляй в бою сноровку,
Ко всему готовым будь.
Хабиба не понимала слов. Дружная солдатская песня затронула душу Хабибы. Ей казалось, будто бойцы поют о своих матерях, о своих родных селах, домах, о всей земле. Слышалось в песне старой Хабибе прощание с сестрами, невестами, с аулом, а может, и с молодой жизнью.
Стоя у ворот, Хабиба смотрела вслед красноармейцам. Война идет где-то в середине России, а ее дыхание обжигает траву и здесь. То и дело появлялись в ауле какие-то отряды, одетые кто по-военному, кто просто так. Побегают по выпасам, поползают, нароют ям и куда-то исчезнут. На их месте появляются другие. "Но эти, которые идут мимо, настоящие военные, - думала Хабиба. - И оружия у них в достатке: пулеметы, винтовки".
Альбиян как-то проговорился: оружия пока что у формирующейся дивизии маловато, одна винтовка на двух человек. "Значит, это не Нацдивизия, и Альбияна здесь нет".
Красноармейцы ушли в сторону школы. Машуковские собаки вели себя на удивление спокойно - не выскакивали из ворот, не мчались очертя голову с громким лаем. Зато в хвосте колонны пылили аульские мальчишки. Они старались идти в ногу с бойцами и даже пробовали подпевать, коверкая русские слова.
Хабиба поглядела-поглядела и пошла на ферму. Там было похоже на скотный базар. Бекан Диданов, хоть и временный председатель, чувствовал себя хозяином и распоряжался по-фронтовому. С капризными и бескоровниками не церемонился: не хочешь брать - не бери, возьмет другой. Подходи следующий. Старый Мисост между тем ходит по ферме, сует нос во все закоулки, что-то вынюхивает.
До колхозов Мисоста считали двухкоровным и двухволовым. На базаре каждую неделю он торговал мясом, а две коровы и два вола на дворе - незыблемый фонд. Поначалу он надеялся, что заимеет рекордистку. Но, видя, что Бекан и не собирается отдавать ее, Мисост быстро прикинул в уме - неплохо бы получить быка-производителя.
Заранее представил расчетливый и смекалистый Мисост, что за жизнь начнется при немцах. Войска, конечно, здесь не задержатся, пойдут дальше. Что им здесь делать? Советские деньги превратятся в бумагу. Но жизнь не остановится. Продавать и покупать все равно люди будут. Аул изберет старейшину, как в прежние времена. На чем тогда можно будет поживиться? Хорошо бы заполучить колхозную мельницу. Плата за помол с каждого человека. Гарнцевый сбор. Но лучше, пожалуй, наняться общественным пастухом. Самая милая должность, когда меняется власть. Тогда не окажешься зерном между двумя жерновами. Не будешь торчать у людей на виду: целыми днями одни на пастбище. Две власти это и есть два жернова. Один лежит, а другой крутится. Потом этот лежит, а другой начинает крутиться. Легко представить, во что превращается крохотное зерно пшеницы, оказавшись между двумя вертящимися камнями. Неплохо заиметь и быка-производителя. Особенно теперь, когда на каждом дворе окажется по корове, а то и по две. Никто не захочет, чтобы корова осталась яловой. Тут Мисост и предъявит свои условия: хочешь привести корову к быку? Веди. Но только плати червонец. Да не советской бумагой, а германскими деньгами.
Сладкие мечтания Мисоста прервал голос Бекана Диданова:
- Машуковцы! Не говорите потом, будто я этого не сказал. Слушайте, что я говорю. Сегодня мы ликвидируем бескоровность. Какой день будет завтра, мы не знаем. Солнышко, пасмурно или ударит буря, и все мы останемся без крыши - ничего не известно. Может случиться, что и колхоз наш окажется арбой без колос. Останется один кузов. И придется нам когда-нибудь снова этот кузов поднимать и ставить на колеса. Мы раздаем коров, но верим, что вы их сбережете. Не только самих коров, но и приплод.
Мисост с места подал голос:
- Чтобы был приплод, нужен бык. Где взять быка? Кто согласится держать быка без всякой пользы? От него ни шерсти, ни молока, ни масла. За спасибо, что ли, его кормить?
Питу, зоотехник колхоза, который как раз выводил из хлева очередную корову, усмехнулся:
- Была бы корова, бык найдется.
В толпе захихикали. Апчара покраснела. Вместе с Курацой они сидели за столиком и вели протокол. И без этого быка Апчара чувствовала себя смущенной - ее матери Хабибе отписали лучшую корову.
Апчара противилась, говорила, что неудобно, чтоб завфермой взяла себе рекордистку, но Кураца - председатель ревизионной комиссии как-никак - оборвала рассуждения Апчары:
- Не насовсем даем. Кто же и сбережет рекордистку, если не завфермой, бери безо всяких разговоров!
Кураца была едва ли не самым работящим человеком в колхозе, хотя и казалась беззаботной хохотушкой.
Было время, когда ее покойный муж не поладил с колхозом и ушел работать на кирпичный завод формовщиком, называл себя кадровым рабочим. Домик свой перенес в рабочий поселок. Однако Кураца не ушла из колхоза. Летом она работала в колхозе, а зимой на заводе. "Состою в двух классах одновременно, - шутила она. - Одной ногой я работница, а другой ногой - крестьянка. Два журнала надо выписывать".
Подсмеивался и муж: "Ты не в двух классах состоишь, ты похожа на человека, который и до города не дошел, и аул позади себя оставил".
Бекан огрызнулся на хитрую реплику Мисоста:
- Не о быке речь ведем. Мы раздаем коров не потому, что с наших пальцев капает жир, не от сытости. Мы хотим рассовать колхозный скот по дворам, чтобы он не достался врагу, если немец не дай бог нагрянет на наши земли. Разве не видите, что на наши пастбища отовсюду гонят скот: с Дона, со Ставрополья. Дальше за ними только Каспий. Мы пока не торопимся. Если будет команда, займемся эвакуацией и мы.
- А команда раздавать колхозный скот в частные руки уже была? - снова высунул свое жальце Мисост.
Он-то знал, прослышал краем уха, что в верхах, как говорится, нет на этот счет единого мнения. Есть противники ликвидации бескоровности, то есть ликвидации, по существу, колхозной фермы. Разве не немцам достанется этот скот, если его не угнать? Что из того, что в частных руках. Не все ли равно немцам, где забрать корову, на колхозном или частном дворе?
Вот теперь Мисост и решил взять Бекана на мушку. Пусть поежится, пусть знает, что и под ним теперь не очень твердая земля. Вдруг Мисост возьмет и донесет председателю Комитета обороны, что в таком-то ауле некто Бекан Диданов самовольно раздает общественный скот. Нет, пусть он поежится. Может, станет уступчивее и отдаст в конце концов Мисосту если не рекордистку, то, по крайней мере, быка.
- Не ты раздаешь скот, не тебе и отвечать, - еще злее огрызнулся Бекан, но на прямой вопрос насчет команды не ответил.
- Мы что, мы ничего. Я только говорю, что бывает нынче одна команда, а завтра, глядишь, другая. Нынче раздашь коров, а завтра заставят их собирать.
- Клянусь, он прав, - подал голос и почтальон Сентраль. - Иногда хочешь сделать добро, а тебя же по голове…
Почтальон осекся. Затеешь брань, вспомнят, как чуть не сел однажды в тюрьму: обсчитывал неграмотных пенсионерок. Родственники выручили.
У Сентраля весь род из трех дворов, но все дружны, как одна семья. Это тебе не Мисост. Адыгеуновых в ауле семнадцать дворов, но каждый огородился каменной стеной, помощи не проси.
Из-за того, что недружен род, Мисоста ни разу никуда не избрали. А уж как рвался к власти! До зубовного скрежета было обидно ему, когда избирали председателем сельсовета, сельпо или колхоза какого-нибудь, по его мнению, замухрышку. На худом ишаке мог бы его обскакать Мисост, за пояс заткнуть. Так нет же, ходит в председателях колхоза, а то и сельпо… Мисост же томись в тени. А все она, извечная неприязнь друг к другу в роду Адыгеуновых. Ну ничего. Придет время, машуковцы еще спохватятся, узнают, каким мудрым человеком пренебрегали. То, что он мудр, не сомневался Мисост, в то, что придет его время, тоже верил. Надеждой на это пока и жил.
На прямой вопрос Мисоста: есть ли команда раздавать скот, Бекан не сказал ни да, ни нет. Письменного распоряжения у него не было. Но приезжал на днях Талиб Сосмаков, главный земледелец республики, и был у них доверительный разговор.
- Время тревожное, - сказал Талиб, - ложишься спать и не знаешь, то ли сам проснешься, то ли тебя поднимут. И кто поднимет. Надеяться надо на себя. Немцы Дон перейдут, будет поздно. Знаешь пословицу: поздно копать колодец, когда в доме пожар. А республиканское начальство, - Талиб понизил голос, - не хочет учиться плавать, пока вода к горлу не подкатила. Значит, давай думать сами. По-моему, надо раздать колхозный скот в порядке ликвидации бескоровности. Кабардинца хоть прямой наводкой вышибай - из своего аула он не уйдет. Могилы своих предков не покинет. Да и куда ему идти? Языков других он не знает. Полуграмотен. И то правда - умирать, так в своем доме. Прикажут эвакуировать скот - угоним куда-нибудь на восток. А дальше что? Вернется ли этот скот назад? Не вернется. Забьют на мясо, съедят. Наши же советские люди, конечно, съедят, не немцы. Но откуда нам потом скотину взять? А если сейчас раздадим по домам, то пусть хоть третья часть скота сохранится, и то хорошо. Понял? Вернемся из эвакуации, обратимся к аульчанам: так и так, ведите коров обратно. Будет из чего создавать общественное поголовье скота. Так или нет?
Седельщик по достоинству оценил ум своего гостя.
- Идти по дороге беды - большой мудрости не требуется, - сказал Бекан, - но вот как уйти от беды? Для этого надо видеть сквозь камни и стоны. Понял тебя, Талиб Сосмаков, беру ответственность на себя.
Они распрощались как кунаки. Так же доверительно Сосмаков поговорил не с одним Беканом. Он побывал и в других аулах. Некоторые председатели тотчас взялись за дело. Решил действовать и Бекан. Правда, на форму пришло больше народу, чем он пригласил и чем хотелось бы видеть. Но с этим ничего не поделаешь. Люди, услышав о раздаче коров, не могли усидеть дома. Прибежали с полей, с прополки кукурузы, с сенокоса. Не в народе беда, а в Мисосте, будь он неладен.
- Мисост только и мечтает распоряжаться да команды подавать! - послышался голос Хабибы. Она заговорила не для того, чтобы заступиться за Бекана, но чтобы напомнить о себе - Только вот некому эти команды исполнять. Никто не ходит у него под началом. Наверно, аллах бережет его, чтобы сразу произвести в генералы. Поглядели бы мы на его жену - генеральшу!
- А! И ты здесь, большевистская наседка? - Мисост словно только сейчас увидел Хабибу. - Клянусь аллахом, среди наседок ты давно генеральша. Тебе подложи хоть индюшачье яйцо, все равно высидишь большевичонка.
- Да уж с твоей женой не сравнить. Народила тебе квелых да хворых.
Хабиба сказала и пожалела. Правда, что дочка Мисоста Тамара, тихая, бледненькая, страдает легкими. Но разве она виновата? Тамара часто заходит к Апчаре, и Хабиба видит, что если аллах пожалел для нее здоровья, то не поскупился на красоту. Бледненькая, бледненькая, а глаза горят. Потому и парни поглядывают. Девичья красота для парней что для пчелы душистый цветок.
Бекан услышал голос Хабибы.
- А я уж хотел отдать твою корову другому. Думал, не хочешь ты койжапхи.
Тем временем Питу Гергов вывел коровенку какой-то неопределенной масти для старухи пенсионерки Хадижи. Питу вел корону за единственный, да и то щербатый, рог. Животина упиралась, приседала на задние ноги.