- Я говорю не о той чехарде, в которую играет иногда молодежь. А о той, которая у нас получается с оружием. Один раз привезли нам четыре винтовки. Мы обрадовались. Стали их изучать. В нашем отряде тридцать два человека. Разбились мы на четыре группы. Каждая группа получила одну винтовку. Успели мы провести три занятия, как приехал военный и винтовки у нас отобрал. Говорит, нам нельзя доверять оружие. Ну девушки, конечно, обиделись. Я поехала в райком комсомола. Товарищ Мутаев помог мне получить две винтовки. Снова я собрала девчат, начали заниматься. Но настроение у кружковцев уже не то. Если, говорят, не доверяют нам оружие, то нечего и время тратить, лучше будем заниматься хозяйством.
- То же самое и на нашем комбинате, - неожиданно поддержал Апчару грузный мужчина, сидящий впереди нее. - Мы создали в каждом цехе военный отряд. Обратились в военкомат за оружием - не дали. Пришлось просить военную кафедру пединститута. Спасибо, дали винтовки, гранаты. Наладилось дело.
- Апчара деревянным минометом обзавелась, правда или нет? - вступил в разговор Сосмаков.
- У нас даже два миномета. Мне их брат оставил. Теперь они по всему району ходят из отряда в отряд. Память о Нацдивизии. А где сейчас наши минометы, не знаю.
После Апчары стали выступать и другие люди. Картина складывалась совсем другая, чем по докладу Чорова. Да, отряды самообороны созданы всюду. По спискам они многочисленны, но многие из них существуют только на бумаге… Так говорили все выступающие. После них выступил Бахов. Он говорил долго. Вспомнил, как Апчара помогла поймать диверсантов, расписал и разукрасил эту историю, хоть сейчас неси в журнал или газету, заострил внимание на повышении бдительности. После каждого пятого слова вставлял и склонял магическое словечко: органы, органами, в органах. А за всем тем был далек от признания каких бы то ни было собственных ошибок. Еще раз он напал на отряды самообороны, нажимал на то, что в них проникают случайные люди, трусы, паникеры, социально опасные элементы. Неожиданно перешел на вражеские листовки, в которых фашистская пропаганда обещает горским народам "освобождение от еврейско-большевистского ига", а также "землю и свободу религии".
- В этой обстановке, - продолжал Бахов, - мы не можем дать оружие тем, кто больше смотрит в сторону лежбища туров и уже облюбовал себе местечко в ущельях гор, как таракан в турлучной стене. Органы внутренних дел выводят на чистую воду этих тараканов. Они и дезертиры из Красной Армии ждут не дождутся прихода немцев. Тогда они вылезут из своих нор, чтобы свести с нами счеты. Отряды самообороны должны защищать предприятия и общественное добро прежде всего от них…
- Для этого нужно оружие! - подал реплику Чоров.
- Оружие надо добыть самим.
- Как?
Пока Бахов говорил, у Кулова родилось решение, может быть, неожиданное и даже нежелательное для ретивого оратора: надо подготовку отрядов самообороны, как и истребительных батальонов, возложить на органы внутренних дел! Уж они-то сумеют сколотить боеспособные отряды, сумеют влить в них коммунистов и комсомольцев. Они же, в случае необходимости, станут партизанами в тылу врага, возьмут на себя охрану общественного скота, если не удастся его эвакуировать вовремя. По крайней мере, угонят скот в недоступные горы и не отдадут его врагу… Если в белорусских лесах уже существуют районы, где действуют партизаны, то почему в горах нельзя создавать партизанские ущелья, недоступные ни танкам, ни авиации противника. Таким ущельем, к примеру, может стать Чопракское, в которое ведет узкий, в десять метров, проход.
- Надо чаще устраивать ложные боевые тревоги, - продолжал между тем Бахов. - И смотреть при этом, кто как себя ведет. Надо знать людей, надо их видеть насквозь. Иногда, чтобы раскусить человека, приходится создавать для него особую обстановку…
Один только Кулов понимал, что Бахов говорит все это для того, чтобы оправдаться за недавнюю проделку.
Однажды ночью он обзвонил всех партийных и советских работников и объявил боевую тревогу, приказав явиться в штаб партизанского отряда в полной боевой готовности и с трехдневным запасом питания. Уже через полчаса в кабинете Бахова негде было повернуться. В боевую тревогу поверили так легко потому, что знали о делах на фронте. У многих стояли еще слезы в глазах после прощания с родными. Никто даже и не подумал о том, почему при входе у них отбирали их трехдневное довольствие. Пока будущие партизаны тревожно расспрашивали друг друга, что же случилось, Бахов говорил с кем-то по телефону и делал вид, что не замечает собравшихся. На самом же деле зорко следил за каждым и делал в блокноте какие-то пометки. Потом он построил отряд, состоявший весь из ответственных работников, устроил перекличку, сделал замечания тем, кто прибежал позднее других, и неожиданно распахнул дверь в другую комнату. Там на столе были разложены в пиршественном порядке все те продукты, которые наспех захватили разбуженные среди ночи люди. Сначала они не поняли даже, зачем Бахов разложил всю еду, уж не затем ли, чтобы пристыдить тех, кто принес мамалыгу и брынзу вместо мяса и масла. Но бутылки с самогоном тотчас рассеяли все сомнения. Начался ночной пир. Никто не обиделся на Бахова. Напротив, все обрадовались, все бросились к телефонам успокаивать своих близких, с которыми час назад распрощались. К утру, все выпив и съев, благополучно разошлись по домам…
Теперь, говоря о боевых тревогах, Бахов хотел, как видно, задним числом и косвенно оправдаться перед Куловым, хотя уже и получил своевременный нагоняй, и только клятвенное заверение в том, что ничего подобного не повторится, спасло Бахова от обсуждения на Комитете обороны.
После Бахова еще выступали, но эти люди стали повторяться, говорить уже говоренное, и Кулов, выдерживая стиль военного времени, внезапно оборвал прения.
За предложение Кулова - поручить работу с отрядами самообороны товарищу Бахову - проголосовали все, а Сосмаков проголосовал с особенным, видимым удовольствием. Сам Бахов сопротивлялся, козырял важностью своего основного дела, стремился взвалить отряды на кого угодно, но после голосования вынужден был смириться. Только в одном Кулов поддержал Бахова. Обращаясь ко всем, он сказал:
- Но оружия от нас не ждите, товарищи. Мы его вам не дадим. Мы и Нацдивизию смогли вооружить не более чем на сорок - пятьдесят процентов. Мы же не спрятали оружие, не утаили его от наших доблестных воинов. У нас нет оружия, товарищи. Все, что можно было отдать, мы отдали. Я уже говорил: в создавшейся обстановке у нас не должно быть слова "нет". Нет - значит, найди, добудь, отними. Где найти? У кого отнять? В ущельях, в пещерах, у дезертиров и диверсантов. Они прячутся в горах. Пока они истребляют только дичь, браконьерствуют. Но это до поры до времени. Придет срок, они будут стрелять не по турам и козлам, а по коммунистам и комсомольцам. Так что разоружайте их сейчас, пока не поплатились жизнью за свою беспечность… Последнее. О делегации, которая отправляется на фронт.
- У нас все готово. Делегация в сборе! - доложил Чоров.
- Тогда объявляется перерыв. Делегацию и членов Комитета обороны прошу остаться.
Участники совещания шумно сорвались со своих мест. Окна распахнулись, в комнату подул прохладный воздух. К Апчаре подошел Чоров.
- Это ты и есть Апчара? Будем знакомы. Слышал о тебе. Молодец, молодец.
Небольшой зал совещания быстро опустел. Люди торопились скорее выйти из душного помещения. В комнате осталось человек десять, самых ответственных работников, и Кулов пригласил их сесть все за тот же длинный стол. Теперь мест за столом хватило всем.
- Поговорим с членами делегации. - Кулов, видно, устал сидеть. Он один стоял около своего стола. - С чем мы их отправляем на фронт, какое напутствие они должны передать нашим воинам, кровь от крови, плоть от плоти нашим родным сыновьям. Да, не только подарки они должны передать, но и сердечное слово, чтобы укрепить в сердцах бойцов веру в победу, возбудить справедливый гнев к врагу. Передайте воинам: в фонд обороны собраны тысячи тонн зерна, мяса, шерсти. Собираем деньги на танковую колонну. Строители оборонительных сооружений отрапортовали о досрочном окончании стройки. Девушки создали тракторные бригады, заменили мужчин, ушедших на фронт. Сформированы отряды самообороны, обстановка потребует - завтра же их можно перевести на казарменное положение.
И сверх всего - четыре вагона подарков для воинов дивизии - выражение нашей любви к сыновьям родной земли. По вагону на полк. В каждом ящике колбаса, жареные гуси, изделия наших кондитеров. Котляровские птицеводы положили даже кур и вареные яйца. Бойцы найдут в посылках вино, водку, национальную еду - вяленую баранину, лукумы, сладости из сахара и пшенной муки. Все старались выразить свою любовь, даже мальчишки - сборщики лекарственных трав - положили в ящики свои дары, которые пригодятся раненым…
Талиб Сосмаков молчал. Он думал о Кулове, оказавшемся головным журавлем, человеком, в руках которого вожжи от коней, впряженных в тяжелый воз… Сколько надо воли, ума, решительности, предвидения, чтобы направлять этот воз по единственной, правильной дороге. Талиб невольно сравнивал Кулова с его грозным предшественником, несокрушимым Беталом Калмыковым, который всегда шел к дели неотвратимо, разбрасывая своих противников по сторонам, не останавливаясь ни перед кем.
Сосмаков думал об этом и уже не слышал, что там говорилось в последние минуты заседания.
Все встали. Загремели стулья. Попрощались.
Чоров повел делегацию по длинным коридорам, по которым недавно шла Апчара, едва поспевая за Чокой Мутаевым.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРИВЕЗЛИ ПОДАРКИ НА ФРОНТ
Поезд мчался, а вокруг него была тьма.
Апчаре очень хотелось заснуть, она старалась, мучилась, но перед бессонными ее глазами все плыли эти подарки: ящички, ящички, ящички. Чока помогал их укладывать. Помогала ему Ирина и еще, кто бы подумал, Даночка! Визжит от радости, забралась на гору ящичков и узелков, словно все эти подарки для нее одной, а не для целой дивизии.
А где же подарки Ирины для мужа, забеспокоилась Апчара, теряя последнюю надежду задремать. Кажется, их положили рядом с маминым. Там же и чемоданчик самой Апчары с вещами. Все найдется. А еще Даночка обвела карандашом на листе бумаги свою ручку и ножку и посылает папе. Лапка ее получилась больше настоящей и пальчики кривоватые, но все равно пусть папа посмотрит.
Чока совсем растерялся при прощании. Он, правда, отвел Апчару в сторону, и Апчара подумала, что он ее поцелует, но бедный Чока начал бубнить что-то под нос, а потом все повторял: "Смотри, фронт все-таки, берегись", будто Апчара сама не знает, куда едет. А между прочим, если бы поцеловал, никто бы не видел. Темно было тогда, очень темно - светомаскировка. Потом посадил в вагон и едва не расплакался. Мужчина называется.
Узиза опаздывала. Еще немного, и уехали бы без нее. Но в последнюю минуту прибежала. Куда, зачем она едет, беременная на последнем месяце? Чоров, глава делегации, очень не хотел ее брать, боялся - не стать бы ему повивальной бабкой. Случись что, ему и придется. Апчара вовсе не понимает в этом деле.
А поезд все быстрее и быстрее стучит в темноте: хо-ро-шо, хо-ро-шо, хо-ро-шо! Пахнет гарью, мелкая угольная пыль щекочет в ноздрях и обволакивает лицо маслянистым слоем. Дверь товарного вагона, в котором старается уснуть Апчара, приоткрыта, но на улице такая же тьма, как и здесь, вокруг Апчары. Только колеса все стучат и стучат. Почему-то под этот стук Апчара думает не о том, что ее ждет впереди, не о тех далях, в которые мчится поезд, а о том, что остается позади, о своем доме. Интересно, как они там будут теперь жить, две женщины - свекровь и сноха. Ирина ли будет навещать Хабибу, мать ли, заскучав и затосковав, сама станет ходить к Ирине? Лучше бы им вместе жить до тех пор, пока не вернется Апчара. А как теперь в Долине белых ягнят? Как бы Азиза, которую Апчара оставила вместо себя, не развалила все дело. Слишком она мягка, нетребовательна.
Апчара думает о доме, но перестук колес все время напоминает о дороге. Прислушаешься к нему, и колеса начинают выстукивать разные слова. Вот поезд разогнался, и колеса явственно говорят: "Ап-ча-ра, Ап-ча-ра, Ап-ча-ра". Ритмично покачивается вагон. Потом поезд въезжает на мост, и колеса меняют свой "голос" - к перестуку примешивается шум, напоминающий взмах крыльев: "хр-хр-хр" - и снова звонкий речитатив: "по-бе-дим, по-бе-дим, по-бе-дим". Или дорогое для Апчары имя брата: "Аль-би-ян, Аль-би-ян, Аль-би-ян". Конечно, для каждого человека колеса отстукивают разные слова, но для Апчары, как бы читая ее мысли, они дружно стучат: "на вой-ну, на вой-ну, на вой-ну".
Апчара вспомнила о сохранных расписках, которые берегутся у нее. Забыла передать их Бекану. Вдруг сундучок с этими бумагами и со всеми комсомольскими документами пропадет?.. А там еще и бланки на списание падежа.
В приоткрытой двери вагона замелькали затененные огни на каких-то полустаночках. Должно быть, скоро Прохладная. Апчара даже по запаху узнала бы эту станцию. Сколько раз ездила сюда на строительство оборонительных сооружений. Жили в бараках, умывались утром ледяной водой. Питание - хлеб и вода. В обед похлебка, но и та остывшая. Ничего. Жили. Работали с утра до вечера. Почему Бахов спорит каждый раз, как речь заходит о приближающемся фронте? Если строили оборонительную линию, значит, имели в виду, что фронт может проходить здесь. Иначе зачем тратить столько труда?
Паровозик пытался загудеть, но сил у него хватило только на громкое шипение. "Доходной", - подумала Апчара. Слово "доходной" она впервые услышала от мальчика, эвакуированного из Ростовской области. От него же она узнала, что такое рыбец и где он водится. Это важно было узнать. Альбиян написал: "Ели уху из рыбца". Где это могло быть? В каких местах? Эвакуированный мальчик объяснил, что рыбец водится там, где речные воды встречаются с морскими, солеными водами. Значит, Альбиян где-то в низовьях Дона. Поделилась своими соображениями с Чокой, тот похвалил Апчару за сообразительность.
Хорошо, если бы Чока был во главе делегации. Правда, и про Чорова ничего плохого не скажешь. Добрый, предусмотрительный. Видно, любит поесть. После знакомства сразу спросил:
- А что ты берешь с собой в смысле покушать?
Апчара смутилась, потому что не знала, что именно и сколько всего положила ей на дорогу Хабиба. Впрочем, сумка была тяжелая.
- Едешь на день, еду бери на неделю, - вразумил Чоров. А как только тронулся поезд, запахло в темноте чесноком, захрустели куриные косточки. Чоров принялся за еду. Он предлагал и другим, но после всех волнений было не до еды.
Теперь Чоров храпит. Стало и Апчару клонить ко сну. Вдруг рядом с вагоном внезапно грохнуло, вагон закачался, осветился ослепительным светом, уши забило, как ватой. Завизжала в испуге Узиза. Раздались еще два взрыва. Потом еще и еще. С грохотом падали и раскалывались посылки. Стараясь спрятать голову, Чоров согнулся и первым делом закричал: "Спокойно!", но голос у него, уловила Апчара, задрожал.
Поезд остановился. Апчара, не помня себя, выскочила из теплушки. Над головой резко и низко ревели самолеты. Красными вспышками грохотали вокруг взрывы. Поодаль что-то горело ровным ярким огнем. Стало светло. На откосе в отсветах пламени метались люди. Оглушительно громыхая, на бешеной скорости мчался мимо встречный эшелон, груженный танками, орудиями, автомашинами и большими ящиками. Апчара упала на землю и замерла.
Грохочущий мимо эшелон обдал Апчару ветром, смешанным с пылью и гарью. Апчара подняла голову. Услышала отчаянный голос Чорова:
- Апчара?! Где ты? Сейчас же вернись! Где ты?
Поодаль бойцы сбрасывали с рельсов горящую платформу, заливали огонь водой из шлангов, забрасывали песком.
Апчара бегом вернулась в вагон. Хатали набросился на нее и, наверно, долго читал бы ей мораль, если бы на узелках и ящиках не застонала Узиза. Хатали испугался еще больше. Он подумал, что Узиза собралась рожать.
- Апчара, спроси у нее, что с ней, мне неудобно. И вообще не отходи. Я ведь ничего в этом не смыслю.
Но Узиза сама же и успокоила руководителя делегации:
- Ничего, товарищ Чоров. Все прошло. Это я от страха. Теперь самолет не гудит?
Поезд тронулся, и на душе полегчало. По гудку Апчара поняла, что "доходной" паровоз заменили. Действительно, поезд сразу набрал скорость и мчался, все убыстряя и убыстряя свой бег.
В просвете приотворенной двери постепенно менялся небосклон. Ночная мгла размывалась и редела, становилась прозрачной. Теряли яркость звезды, воздух свежел, только деревья продолжали дремать, словно лошади в стойле. Апчара, почувствовав свежесть предрассветного воздуха, стала кутаться и укрываться одеялами. Угрелась и под бесконечный перестук колес уснула.
Разбудило ее знакомое слово, к которому она так привыкла в женском общежитии на строительстве оборонительных сооружений.
- Подъем! - Чоров стоял уже в дверях, спиной к вагону, чтобы не мешать женщинам одеться.
По неизменному своему правилу он уже что-то жевал. "Идя в гости, не забудь и поесть, - говорил он сам себе, - потому что неизвестно, покормят ли в гостях. А если покормят, то лучше поесть два раза, чем ни одного".
- Уже? Приехали? - Апчара поежилась от холода. - Почему стоим?
- Да. Прибыли к месту назначения. Но почему-то никого не видно. Должна быть торжественная встреча делегации с подарками.
Апчара выглянула из вагона и не увидела ни станции, ни поселка - ничего вообще. Кругом лежала пустая степь. Только штабеля ящиков, прикрытые ветками, лежали поодаль от рельсов. Между ящиками показались бойцы - охрана складов. Но где же сама дивизия? Может, она уже воюет? Больше всех взволновалась Узиза, которая ждала, что сразу увидит своего мужа - комиссара полка.
- Вот мы и в действующей армии, - торжественно объявил Чоров.
Апчаре не поверилось. Такая тишина, и вдруг - "действующая армия". В пути было куда тревожнее. Ей казалось, что фронт встретит ее артиллерийскими залпами, скрежетом гусениц, воем "катюш", как это показывают в кинофильмах. А здесь - ласковое летнее утро, чистое небо. Вдали приземистые глинобитные домики - словно куры присели в пыли. Редкие деревья как бы охраняют тишину и покой хуторов. Ветерок нанес запах полыни и пение жаворонка. Трудно было поверить, что совсем близко, за широким и многоводным Доном, земля вздыблена огнем и железом, идет невиданная битва, поставлены на карту судьбы народов.
Чоров прохаживался у вагонов, отцепленных от поезда, не решаясь отойти далеко.
Из-за штабелей показались военные. Они шли торопливо. Это, видно, и были те, кто должен встречать делегацию. Впереди всех - одетый в новенькое обмундирование комиссар с красными звездочками на рукавах. Апчара уже научилась отличать, как она говорила, "настоящих военных" от политработников.
- Добро пожаловать на войну, - сказал комиссар всей делегации издали, потом, подойдя к Чорову, поздоровался с ним за руку, оба обнялись и снова пожали друг другу руки.
- Как доехали? Фриц не посылал ночного салама?
- Посылал. От его приветствия Узиза едва… - Чоров вовремя спохватился и прикусил язык, - едва, говорю, не выскочила из вагона вслед за Апчарой. А как у вас тут, Солтан?