Батальон рванулся в атаку. Рустам засуетился, выпустил суматошную очередь в сторону живучего пулемёта, увидел перед самым носом новый диск, протянутый Фазылом, перезарядил "Дегтяря" и, спотыкаясь, оскальзываясь, побежал вперёд, подстёгиваемый неистовым воплем: "Ра… Ра!.." Упал, вскочил. Что творилось вокруг- он не видел. Теперь он вообще ничего не видел… И вдруг перед ним, словно из-под земли, появился обезумевший человек: рот, разодранный беззвучным криком, вместо глаз - белые шары. Рустам даже не успел испугаться. Просто тупо подумал: "Вот он - фашист".
И ещё другая, почти безразличная, мысль: "Вот он в меня стреляет!" На кончике автомата фашиста плясало пламя. И вдруг оно погасло, а фашист медленно повалялся мордой вперёд. Рустам не сразу сообразил, что это он срезал фашиста - скосил густой очередью. Он споткнулся о тело сражённого им безумца, упал, вскрикнул от ужаса и тут же вскочил, словно подброшенный пружиной, побежал дальше. Сердце его исступлённо колотилось в груди, отдавая в голову тяжёлым гулом, он задыхался и всё бежал, бежал, ведя огонь с руки… Вновь нажал на гашетку - "Дегтярёв" молчал.
Фазыл! Где Фазыл?! Рустам похолодел. Где Фазыл? Куда девался? Рустам оглянулся и чуть не закричал от радости: Фазыл протягивал ему снаряжённый диск!
За увалами притулилась крохотная деревушка. Батальон кинулся на неё в штыковую, но голубоглазый лейтенант потащил взвод в обход деревушки. Рустаму сперва показалось, что взводный струсил. Потом сообразил и восхитился. Молодец, лейтенант, хочет отрезать фашистам путь к отступлению. Он установил на сошки "Дегтяря", взял на прицел разбитую, всю в рытвинах, дорогу… Появились тёмные силуэты, брызгающие пучками трасс.
- Ого-онь! - завопил лейтенант.
Рустам нажал на гашетку и держал её до тех пор, пока в диске не кончились патроны.
… И всё же гитлеровцы пробирались из окружения и ушли во тьму. Где-то там, за оврагом, как объяснил взводный, у фашистов был опорный пункт.
Пришёл приказ закрепляться на занятом рубеже. Бойцы, измученные, с ног до головы забрызганные грязью, талым снегом, радовались, как дети. Первая победа! Их теперь не очень-то пугали автоматно-пулемётная трескотня и начавшийся миномётный обстрел. Лейтенант покрикивал на бойцов, без нужды высовывавших головы из захваченных немецких окопов.
- Эй, вы, чудо-богатыри! Головы берегите. Пригодятся ещё… А за бой спасибо. Для первого раза довольно прилично воевали. Жаль, сосед справа залёг, а то были бы мы сейчас в окрестностях Берлина. Точно!
Фазыл, скаля белоснежные, изумительные зубы, охваченный азартом, тормошил Рустама, говорил, захлёбываясь от восторга:
- Всыпали фашистам, а?.. Вот здорово всыпали! Троих-то я наверняка уложил. Честное слово. Один фашист во всё горло заорал перед смертью: "Муттер!" Маму, значит, перед смертью вспомнил. Поздно вспомнил, шелудивый пёс. Звали мы его к нам, а?
Рустам устало улыбнулся.
- Слушай, Фазылджан, а ты вспомни, может быть, фашист и другое орал… "Вир бауэн моторен, вир бауэн тракторен, вир бауэн машинен, вир бауэн турбинен!" Не орал этого стишка?
- Нет, не орал, - Фазыл подозрительно покосился на друга. - Зачем ему перед смертью орать такие стишки?
- А затем, что кроме "муттер" и этих стишков ты, Фазылджан, ничего больше по-немецки не знаешь… Эх и выдумщик ты! Фантазёр. Шум-гром бушевал, а ты - "муттер"!
Фазыл не обиделся, тоже заулыбался.
- Э-э, дустым, у меня, знаешь, какой слух?!. Ой-бо!.. Что это? Никак, светать начинает?
Рустам глянул и поразился: далеко-далеко занималась варя - странная, не тихая светло алеющая полоска, а багровый всполох, шевелящийся, как живой.
- Заря! - не унимался Фазыл. - Заря…
- Заткнись со своей зарёй, - пробасил Валентин Туманов. - Пожары это.
Миномётный обстрел прекратился. Солдаты обживались в окопах, санитары перетаскивали раненых. Друзья сидели пригорюнившись. Фазылу было нестерпимо стыдно. Обрадовался "заре", дурень! Рустам переживал за друга.
И вдруг они увидели Катю. В шинели нараспашку она несла в паре с пожилым вислоухим красноармейцем носилки.
- Катяджан, дорогая, салам! - крикнул ей радостно Фазыл. - Поздравляем с боевым крещением! Как дела?
- Ой, здравствуйте, ребята!.. Четверых вытащила. Вот!
Вислоухий и Катя поставили носилки на дно окопа. Фазыл с Рустамом бросились было ей на помощь, но она руками замахала.
- Не надо, я сама. Вот только передохнем… - девушка вдруг умолкла, бросилась на колени, приникла к лежащему на носилках.
В тёмном небе вспыхнула ракета, стало нестерпимо бело вокруг, и при этом химическом, угнетающем душу свете друзья увидели поднятое к ним лицо Кати, искажённое мукой.
Рустама пробрала дрожь - человек, который ещё несколько минут, несколько секунд назад дышал, думал, надеялся, - умер, осталась лишь видимость человека.
Невозмутимый усач мелко перекрестил свой живот и не спеша снял ушанку. Рустам сдёрнул свою порывисто, торопясь, а Катя, тяжело поднявшись на ноги, бросилась к Фазылу, уткнулась лицом в его плечо.
- Он… Он был ведь жив! - рыдала девушка. - Мы его несли, и он даже пошутил: вот, мол, какой он - женщины его на руках носят… Он и не стонал. Как же это?
Рустам, потрясённый не меньше Кати, дал ей отхлебнуть из фляги. Фазыл молча гласил её по плечу.
Немцы вновь ударили из миномётов. Близкий взрыв бросил всех на дно окопа. Кто-то крикнул испуганно: "Санитара!" Катя вскочила и словно растворилась во мгле. Появился лейтенант Смирнов.
- Опять в атаку, братцы. Не подкачайте.
И вновь грохот взрывов, автоматная трескотня, дикая свистопляска огненных трасс. Фазыл вырвался, чуть вперёд, Рустам - за ним… Вскочив в неприятельский окоп, в сумятице рукопашной схватки, они потеряли друг друга из виду. Рустам расстрелял весь диск, хватился товарища, но того и след простыл. Хорошо хоть немцы не выдержали натиска, отступили, а то плохо пришлось бы Рустаму. Пулемёт без дисков - не пулемёт. Так, дубинка. А много ли с дубинкой навоюешь!
"Плохо мы сражаемся, неумело, - подумал Рустам. - Увлекается Фазыл, храбрый парень, по слишком увлекается… Однако где же он?"
Фазыл исчез. И произошло с ним вот что.
Спрыгнув в немецкий окоп, он уложил ударом приклада одного фашиста, проткнул штыком другого, и тут же на Фазыла обрушился ещё один - здоровенный детина. Гитлеровец повалил Фазыла, обдавая смрадом водочного перегара и застарелого пота, навалился на парня, всей тушей, норовил вцепиться в горло. Фазыл вывернулся, вскочил и с размаха, по-бараньи, ударил врага головой. Фашист повалился как подкошенный. Фазыл сорвал с себя каску, ударил ею… ещё, ещё… Поднялся, покачиваясь. Горло, измятое пальцами-клешнями, болело, мучила тошнота.
"Куда девались наши? - подумал боец. - Ага… Воя они, штурмуют следующую линию окопов". Фазыл побежал по ходу сообщения, выскочил па поверхность. Только сейчас он заметил, что в руках у него не винтовка, а чёрный немецкий автомат. Фазыл струхнул. Конечно, автомат - штука хорошая, но за утерю винтовки!.. О и повернул назад, и в этот миг перед ним безмолвно вздыбилась земля, пронизанная огнём.
Фазыл взлетел на воздух, широко раскинув руки, и, описав дугу, рухнул наземь. Для него теперь не существовало ни врагов, ни друзей. И сам он исчез с лица земли - рассыпался, растворился. Остался от Фазыла - молодого, сильного, жизнерадостного - лишь тихий звон, Но и звон угас, превратившись в ничто.
На востоке сквозь тяжёлые грозовые тучи пробивался рассвет. Рустам всё искал друга, В окопе, возле группа фашиста с разможженным лицом, увидел брезентовую сумку с пулемётными дисками и каску. Вспомнив о том, что Фазыл раздобыл себе каску, которой страшно гордился, подумал: "Уж не Фазыл ли гитлеровцев приголубил? Наверное, он. Однако где же сам Фазыл?"
Мощный огневой налёт противника прервал его размышления. А затем немцы при поддержке семи танков пошли в контратаку. Несколько наших противотанковых орудий - "сорокапяток", бронебойщики открыли по. стальным громадинам огонь. Танки огрызались. Вот, умолкло одно орудие, взлетело вверх колёсами другое…
Рустам бил короткими очередями по пехоте, и сердце его ныло, как больной зуб: один танк, приземистый, с короткой пушкой, рыча, наползал прямо на него, Рустама! Оставалось каких-нибудь полсотни метров. Из танковой пушки выскочило короткое пламя, и в то же мгновенье за изломом хода сообщения вырос столб земли, послышались стоны. Рустам всем телом приник к дну окопа. Парень не то что бы смертельно испугался. Он думал о себе как сторонний наблюдатель, видел себя со стороны: сейчас на НЕГО накатится танк и раздавит в лепёшку… Нет, нас учили, что в окопе безопасно… А вдруг танк станет вертеться на месте?.. Тогда конец!..
Танк не появлялся. Рустам приподнялся, выглянул из окопа - танк, как и прежде, находился от него метрах в пятидесяти. Но это уже был другой танк. Он замер и походил на огромный стальной гроб.
Горячая волна восторга залила душу Рустама. Ага! Съел! Съел, шакалий сын! Кто его так? Ах, молодец!
А молодец, совсем юный парнишка с конопатым носиком, бронебойщик, ловил в прорезь прицела второй танк. Он и этому целил в бок. Выстрелил, на этот раз кажется, промахнулся, плюнул с досады, желая во что бы то ни стало добить чудовище, вновь передёрнул затвор симоновской махины, этакой "карманной пушки", как острили солдаты. Но чудовище уже подыхало. Из пробоины в стальном боку курился дымок, показались язычки пламени. Откинулась крышка башенного люка. Двое в чёрных куртках ящерицами выскользнули из танка и тут же ткнулись в землю, застыли. Это срезал их Рустам, срезал длинной восторженной очередью. Но об этом боец с конопатым носом никогда уже не узнает. Он успел лишь радостно воскликнуть: "Эх-ма! Ловко их…" - другой танк наползал на бронебойщика. Парнишка с лихорадочной поспешностью повернул своё ружьё (напарник его был убит ещё в ночном бою), выстрелил в упор. Лобовая броня выдержала - и лязгающие гусеницы вдавили парнишку в землю.
Часам к десяти нескончаемый бой наконец затих. Немцы оттеснили батальон назад, к деревушке. Извалянный в грязи, с лицом, покрытым пороховой гарью, Рустам всё искал, искал друга. Карпаков сообщил ему горестную весть: Фазыл тяжело ранен и отправлен в медсанбат.
Чуть не плача от горя, Рустам стал разыскивать Катю. Но и её нигде не было. Катя исчезла. Ни среди мёртвых её нет, ни среди живых…. Катя! Катяджан, где ты?.. Эх, тётя Фрося! Получишь ты теперь письмо с зловещими словами: "Пропала без вести". Так вот она какая - война. От батальона осталось роты полторы, не больше. От взвода - семнадцать человек!
Длиннорукий Туманов протянул Рустаму котелок с пшённой кашей. Он машинально взял котелок, пожевал немного, не ощущая вкуса, отставил в сторону. Рустаму казалось, что всё это дурной сон. Сейчас он проснётся и увидит улыбающегося Фазыла, Катю…
- Ассалам алейкум, кадырли дустым! - услышал Рустам радостный возглас. Он встрепенулся, вскочил - перед ним стоял улыбающийся младший лейтенант, рыжеватый, с задорными бледно-голубыми глазами.
Рустам не сразу узнал его. Лейтенант напомнил…
- Вместе из Ташкента ехали. На мне тогда серый в полоску пиджак был и белые брюки. Вспоминаешь?
Теперь он вспомнил. Но не по пиджаку и брюкам. Рыжие узбеки - редкость. Ещё тогда, на вокзале, приметил рыжего парня Рустам.
Земляки обнялись, похлопали друг друга по плечам. Ибрагим Исаев, поблёскивая ровными, как кукурузные зёрна, зубами, рассказывал:
- Понимаешь, земляк, попал я в трёхмесячное сверхскоростное училище. Не успел оглянуться - кубарь в петлицах, раз-два - и вот на фронте. Ночью прибыли.
- Наш сосед справа сегодня ночью всю музыку испортил. Плохо наступал. Из-за него у нас тяжёлые потери…
Исаев не дал Рустаму договорить.
- Ну, это мне неизвестно. Я ведь и не воевал ещё, только прибыл. А я почему-то чувствовал, что обязательно земляка встречу. Как говорится, приложил ухо к собственному сердцу… Знал бы ты, земляк, как я рад нашей встрече! До мобилизации я в районной газете работал "Пахта учун кураш". Да. За высокий урожай, хлопка боролся, ха-ха! Всех в районе знаю. И тебя, и удивительную девушку Мухаббат!.. Ну-ну, не хмурься. Я женатый человек. Вот, смотри, - Исаев вытащил бумажник и показал фотографию. - Это жена моя, Рахима, с ненаглядным моим сыном Бохадыром… У-у, здоровяк какой, видишь? Целых три года ему, взрослый йигит. Рахима пишет, что Бохадыр, ожидая меня, целыми днями сидит на…пороге…
Рустам слушал его, вежливо поддакивал, но на душе его кошки скребли: "Бедный Фазылджан! Что сталось с Катей, где она?" Лицо Рустама исказилось, на глазах преступили слёзы. Младший лейтенант Исаев всполошился.
- Что с гобой, земляк? Из дому плохие вести?
Слёзы душили Рустама, не давали ему говорить. Ответил младшему лейтенанту Сергей Туманов:
- В сегодняшнем бою тяжело ранен его друг, Фёдор Юнусов… А по вашему - Фа… Фе… Фазыл, кажется, И девушка, невеста Фёдора, Катя-санинструктор, без вести пропала. Вот какие, стало быть, дела.
Исаев притих. Присел рядом с Рустамом. Сидели молча, переживали горе. Потом младший лейтенант встал, потоптался, не зная, что сказать.
- Ну, ладно, я пошёл. Встретимся ещё. Будь твёрд духом. Война!..
Исаев хотел ещё что-то сказать, но лишь махнул рукой и зашагал по ходу сообщения.
УМРУ, НО НЕ СКАЖУ НИ СЛОВА!.
Долговязый немец с автоматом на шее то и дело подталкивал Катю стволом в спину и шипел:
- Шпелль… Шнеллер!
Катя шла, механически передвигая ногами. Её конвоирует фашист! Чепуха какая! Не может этого быть. Это какое-то наваждение.
Гитлеровец всё шипел:
- Шнеллер… Шпелль!
Но однажды для разнообразия добавил, чудовищно коверкая русские слова:
- Рюска девишка - зольдат. Красиви девишка караше!.. - и загоготал.
Она механически передвигала ногами. Перед её внутренним взором возникали картины минувшего боя. Вот упал боец, засучил, как младенец, ногами. Она, Катя, бросилась к нему, срывающимися пальцами перевязала пробитую пулей шею, взвалила на спину, ползком дотащила до укрытия… Немцы пошли в контратаку… Рёв танковых моторов. Всплеснул руками, будто обрадовался, ещё один боец. Она, Катя, подползла к бойцу, ужаснулась - он был мёртв, лицо навеки исказила гримаса боли.
Кати подняла голову и обомлела: на неё набегали двое в шинелях цвета болотной тины. Девушка схватила автомат убитого бойца, но прежде застрочили из своих автоматов те, Катин ППШ вырвался из рук, словно живое существо. "Пулей вышибло!" - мелькнула мысль. Девушка успела всё же броситься на землю, схватить автомат с расщеплённым ложем, нажать на спусковой крючок - автомат молчал. И тут же тяжёлый сапог с металлическими заклёпками на подошве опустился на её голову. Кати потеряла сознание.
Когда же она очнулась, то чуть не зарыдала от ужаса. Перед ней сидел на корточках толстенький немец в очках и улыбался, как родной. На плече немца висела санитарная сумка. Коротышка всё улыбался и наконец закричал громко, словно говорил глухонемой:
- Русише медхен… Криг капут! Пилен. Гут, зер гут! - и протянул Кате кружку с водой.
Катя, сама не зная зачем, взяла кружку, подержала в дрожащих руках. Толстяк, бормоча что-то по-своему, взял кружку, насильно заставил Катю сделать несколько глотков, помог ей смыть с лица кровь. Тут появился другой немец, - должно быть, офицер - в сопровождении долговязого солдата. Офицер наорал на толстяка, даже ткнул, не очень сильно, правда, в его выпирающий живот. Толстяк согнулся, разогнулся, как заводной, замер по стойке "смирно". Долговязый скрутил Кате руки тонким брезентовым ремешком и повёл по ходу сообщения. Встречные солдаты пялили на неё глаза. Затем конвоир вывел Катю на ухабистую дорогу.
- Шнелль. Шнелль!..
Ужас охватил девушку. Отправляясь на фронт, она знала, что может погибнуть, может быть искалечена. Знала - и была готова ко всему. Но - плен! Мысль о плене не приходила ей в голову. И всё же она - в плену. В плену!
Миновав пригорок, они стали спускаться по извилистой тропке. Впереди открылось село с белой церковкой на площади. Конвоир лопотнул Кате: "Ходить нет!", оправил на себе шинель, вытащил карманное зеркальце, глядя в него, вытер носовым платком грязь и копоть со своей морды, тем же платком попытался почистить сапоги, но безуспешно - до того они были грязны, - чертыхнулся и велел Кате шагать дальше.
- Шнелль!..
У крыльца кирпичного дома под железном крышей, па стене которого сохранилась афишка: "Сегодня в клубе колхоза "Светлый путь" состоится демонстрация кинофильма "Свинарка и пастух", застыл часовой с автоматом на груди. Конвоир сказал ему что-то, хохотнул, пихнул Катю в спину, мол, живей ходи!
Конвоир втолкнул Катю в просторную комнату, и она очутилась лицом к лицу с огненно-рыжим офицером с орденской ленточкой в петлице щегольского мундира. Офицер улыбнулся Кате. Она ужаснулась. Труп, живой труп! Кожа на лице офицера мучнисто-белая, неживая, глаза пустые, пальцы рук длинные, тонкие, высохшие, как у мумии.
Офицер, выпятив грудь, прошёлся по комнате, глянул на Катю глазами-пустышками, засвистел от удовольствия. Затем он подошёл к двери, выкрикнул команду, и, спустя минуту-другую, в комнату ввели шестерых пленных бойцов - оборванных, грязных, израненных. Среди них Катя увидела Назарова. Он запомнился Кате - жёлтые тусклые волосы, тощий, сутулый, а глаза как две мышки: выглянут - исчезнут, выглянут - исчезнут. Назаров тоже узнал Катю. Он мог бы много ей рассказать. Ведь Назаров, притаившись во время боя в ямке, видел, как сражался Фазыл Юнусов против троих фашистов. Назаров всё видел. Но не пришёл на помощь. Он мечтал о плене. Сейчас Назаров выглядел довольно бодро, даже похорошел малость. Для него война кончилась, и он ликовал в душе. Ликовал, несмотря на то, что и его нашла пуля. Подумаешь, сквозное ранение руки! Кость цела, через неделю всё заживёт.
Рыжий офицер, похожий на мертвеца, начал допрос с Кати. По-русски он говорил чисто, почти без акцента. Но он был немцем, это точно. Русские так не говорят - безукоризненно чисто, почти без интонации.
Катя отвечала коротко… Екатерина. Двадцать лет. Беспартийная. Незамужем.
Офицер осклабился.
- А!.. Так вы - фрейлен, очень приятно. Мы, немцы, понимаем толк в девушках. О эти бессердечный большевики! Такую красотку, крохотную, изящную, загнали в окопы! Вас мобилизовали насильно, не так ли?
- Нет, - ответила Катя.
Тощий офицер прикусил губу, по лицу его пошли розовые пятна. Он сказал тихо, свирепо:
- Если тебя не заставили, то почему же ты околачивалась в окопах. Отвечай, тебе говорят!
- Я исполняла свой гражданский долг.
Пустые глаза фашиста стали чёрными - так расширились их зрачки, - тонкие губы исчезли, осталась лишь узкая полоса.