2
Надо было немедленно принимать решение.
Василий Петрович считал, что у него было три возможности. Первая - согласиться с Понтусом и капитулировать. Вторая - оставаясь самим собою, с достоинством отказаться от должности главного архитектора. И, наконец, третья - действовать напропалую, как под-сказывает совесть.
Самое легкое, понятно, было согласиться. Но что бы это означало? Делать все наперекор убеждениям. Правда, можно было успокаивать себя тем, что это до поры до времени, и когда страна побогатеет, все можно переделать заново. Возводят же временные бараки для строителей… Но, веря в будущее страны, Василий Петрович знал и то, что временные постройки стоят, пока не обветшают совсем, что неотложные нужды были, есть и всегда будут. Вот, например, в магазинах огромные очереди. Сигналы дошли до Москвы, и оттуда категорически предлагают срочно расширить торговую сеть. А как? Надо наспех восстановить несколько коробок. Занятия в школах идут в три смены. Значит, жди распоряжения о коробках для школ, потому что так легче всего ликвидировать трудности.
Снять с себя ответственность? Уйти? Но что это изменит?
Оставалось одно…
Стараясь быть как можно спокойнее, Василий Петрович направился в трест разборки и восстановления строительных материалов. В доме, где расположилось это учреждение, был обжит только цокольный этаж. В коридоре, темном и извилистом, как в катакомбах, двери то вовсе не, открывались, то открывались прямо в черную бездну.
Управляющего трестом Кухту Василий Петрович нашел в сырой, уставленной шкафами и столами комнатушке чуть ли не в конце коридора. Поставив ногу на табуретку и облокотившись о колено, Кухта курил и что-то диктовал машинистке, сидевшей возле единственного в комнате окошка.
- Петрович, какими судьбами! - удивился Кухта, заметив в дверях товарища. - Проходи, проходи, не бойся! Должно быть, в лесу медведь сдох? Ты же нам вот так, - он провел ладонью по короткой шее, - нужен. Искали, искали тебя сегодня…
Он энергично потер руки, будто мыл их, и, бросив машинистке "потом", пошел навстречу.
- Видимо, что-нибудь важное? Что, нет?
- Небогато живете, - не решился начинать с ходу о главном Василий Петрович.
- Зато весело. Ты посмотри только сюда. - Кухта кивнул круглой головой в сторону окна и засмеялся. - Говорят, что в Париже когда-то был такой театр. Занавес там поднимался на каких-нибудь полметра, и, когда начинали показ, зрители видели только, ноги. По зато самые разные - женские, мужские, в опорках, в сапогах, в туфлях…
В самом деле, за окном кто-то прошел - над машинистской протопали огромные сапоги с кирзовыми голенищами.
- Милиционер! - сказал Кухта, и его грузное тело затряслось от смеха. - Мне теперь возглавлять бы сапожную артель. Изучил это дело, ей-богу, на "пять" - досконально. Дефекты, узкие места, все!
Мешковатый, фамильярный, он обнял Василия Петровича и повел его к ближайшей табуретке.
- Чего это я вам так срочно понадобился? - спросил, садясь, Василий Петрович.
- Объекты давай!
- Пожалуйста, хоть все.
- Я кроме шуток. Мы, Петрович, первый раз в жизни месячный план в апреле выполнили. И разобрали и восстановили. А май - вот с праздников начали. Два дня нерабочих. Я хотел чего-нибудь отменного у тебя просить. Очень приятно план выполнять. Раскланиваются хотя все.
- В этот раз на Советской дам. Как литые! - сказал Василий Петрович и почувствовал, что сжалось сердце. - Бери только…
Столы в комнате стояли тесно, и в проходах между ними ходить можно было только боком. Но, охваченный тревогой, Василий Петрович все же встал и попытался пройтись возле стола управляющего.
Его попытка оказалась комичной. Чтобы скрыть улыбку, машинистка вынула из сумочки носовой платок и стала осторожно, чтоб не размазать помаду на губах, сморкаться. Кухта многозначительно откашлялся.
"Неужели догадывается? - настороженно подумал Василий Петрович. - Ну и пусть. Ему же не отвечать". И все же, гадая - сразу Кухта попросит письменное распоряжение или пришлет за ним сотрудника, - посчитал лучшим сказать с деланной щедростью:
- Подчистишь квартал против Театрального сквера, А также… разберешь коробку лечебницы на Володарского и коробки на углу Советской - Комсомольской, Советской - Ленинской. Хватит пока?
Опершись о стол руками, Кухта откинулся назад и с веселой решимостью потер свою полную шею.
- Вот это по-моему! - одобрил он. - С глаз долой - соблазну меньше. Как это у Маркса? Мертвые могут хватать за ноги живых… Так?
- Не совсем точно. Но…
- То-то! А у меня как раз минеры завтра будут, они покажут нм, как хватать. Что, нет?..
Однако, прощаясь, Кухта все-таки задержал руку Василия Петровича в своей.
- Согласовал с кем? Или сам надумался?
Опять щемящая тоска охватила Василия Петровича. Захотелось еще немного побыть тут, в этой сырой, сплошь заставленной шкафами и столами комнатушке, поговорить с Кухтой открыто, признаться во всем. Но рядом сидела завитая, неприятно любопытная машинистка, и это сдерживало.
- Мм… Как всегда, - развел он руками. - Нам не привыкать. На бога надейся, а не плошай. Советников много, а сам все решай.
- Серьезно?
- Я же сказал. Будешь свободен - заходи. С генпланом познакомишься. Месяцев через шесть в основном завершим, тогда и побеседуем.
- Ну, коли так, добро, - усмехнулся Кухта. - На рассвете слушай и мою работу.
3
Ночью Василий Петрович спал неспокойно. Все время он пытался что-то додумать и никак не мог. А когда казалось - решение вот-вот будет найдено, появлялся Понтус и грозил пальцем. Палец был большой, а сам Понтус унылый и вытянутый, как рисуют на карикатурах или каким можно увидеть человека в кривом зеркале комнаты смеха. И каждый раз он произносил одни и те же слова: "Дудки, уважаемый! Мы тоже кое-что могём!" - и это въедливое, умышленно искаженное "мо-гём!" глушило, отнимало волю.
Наконец злым усилием Василий Петрович прогнал надоедливый кошмар и открыл глаза. Сильно билось сердце. Из вестибюля долетели три мягких удара часов. Он сосчитал их, несколько минут бездумно полежал и попытался снова-таки заснуть, но уже не смог. За стеною жалобно заплакал ребенок - почти всю гостиницу заселяли такие же бесквартирные жильцы. Жалобный детский плач напомнил о жене, сыне, и сон отлетел окончательно.
Убедившись, что все равно не уснет, он оделся, сел за стол и принялся было за работу. Но мысли вертелись вокруг разговора с Понтусом, с Кухтой, и в голову ничего не шло. Рассердившись на самого себя, он накинул плащ и спустился в вестибюль.
За стойкою, положив голову на стол, дремала дежурная. На диванах и в креслах в самых разных позах, с изможденными, бледными лицами спали, приезжие. Услышав шаги Василия Петровича, дежурная подняла голову и торопливо вытерла слюну, набежавшую в уголок рта. Щека ее была помятая, красная, и Василий Петрович почувствовал себя неловко: помешал ей дремать.
- Отдыхайте, отдыхайте! - заспешил он смущенно. - Это я так, хочу отлучиться на одну-две минуты.
На улице было по-утреннему холодно, серо. Едва занималась заря. Это сказывалось пока на очертаниях домов, руин, мягко выступавших из сизого сумрака. В синем небе еще дрожали звезды. Их стало меньше, и мерцали они как-то прощально, но зато были ясные-ясные и крупнее обычных.
Зябко поеживаясь, Василий Петрович глянул в один конец улицы, в другой и, замечая, как гулко отдаются собственные шаги, пошел в сторону Советской. Понял, что и поднялся, и оделся, и вышел с одной целью - пойти к опостылевшим коробкам.
Через квартал он увидел пикет. Высокий усатый солдат шел ему навстречу и знаками показывал, что надо возвращаться.
- Нельзя, товарищ, - сказал он, загораживая дорогу. - Сейчас тут взрывать начнут!
- Я главный архитектор, - замялся Василий Петрович.
Солдат с любопытством посмотрел на него, и усы его насмешливо натопырились.
- Все одно, товарищ архитектор. Он, кирпич, глупый, может угодить и в главного. Вам, если что срочное, придется квартала два обойти.
- А лечебницу, не слышал, взрывают? На Володарского, - слабея от радостной тревоги, спросил Василий Петрович.
- Вам лучше знать.
- Тогда я отсюда посмотрю. Можно с тобою?
- Рыгор, поди сюда! - окликнул пикетчик другого солдата, стоявшего на противоположной стороне улицы у стены дома.
Небо на востоке светлело, и трепетная бирюза поднималась над горизонтом все выше. Дул легкий ветерок, и мгла, словно развеваемая им, начинала редеть, и все - мостовая, руины, стены, крыши домов - пояснело.
Поглядывая на небо, солдаты закурили.
- Интересуетесь? - спросил тот, кого пикетчик назвал Рыгором. - Оно и впрямь занимательно. Но тут поблизу дома целые, и взрывать осторожно будут.
- Он архитектор, - сказал высокий пикетчик с усами.
- А я гляжу - волнуется человек. Жалко, наверное?
- Потеряв корову, по веревке не плачут, - пыхнул цигаркою высокий. - Все одно торчат, что зубы гнилые. Ей-ей!
- Как, как вы сказали? - встрепенулся Василий Петрович.
- Я говорю - не такие уж бедные мы, чтобы не уважать себя. На большее завоевали право. Человек с войны вернется жадным.
- Это верно, - согласился второй. - Повидали и свет и людей. Нам теперь мало, что было. Уважать не только других научились.
От полоски на востоке шел свет и ложился на обветренные, загорелые лица и серые фигуры солдат. Были они в поношенных шинелях, подпоясанных брезентовыми ремнями. Карабины мирно висели у них за плечами. И от этого слова солдат показались Василию Петровичу особенно значительными.
- Да, да, - подтвердил он.
Послышался пистолетный выстрел.
В груди Василия Петровича заныло, но отвратительной слабости, с которой он вчера шел к Кухте и которую скрывал от себя сегодня, не было. Он жадно вдохнул холодный воздух и, ощущая его свежесть, на секунду задержал в себе.
В этот момент в конце квартала полыхнул огонь и ухнул взрыв. Глухой, сдержанный, он разорвал предутреннюю тишину и раскатисто пронесся над руинами. Как близкий гром.
Василий Петрович с облегчением выдохнул воздух и, подчиняясь внутренней потребности, оглянулся назад.
Возле него, вытянув шею, словно глядя через головы людей, стоял Кухта.
- И ты здесь? - не особенно удивился Василий Петрович и проглотил подкатившийся к горлу комок.
- Тут, Петрович. Что-то не спится.
- Спасибо, дорогой…
- После тебя Понтус наклюнулся. Просил показать список объектов на ближайшую декаду. Нотный товарищ.
- Ну и как?..
- Врешь, нас тоже не обведешь. Я обещал сегодня прислать… Однако он все-таки добился своего - ставят твой вопрос на бюро. Хочет придать собственному мнению форму коллективного решения или состряпать дело. Тоже на Маркса ссылается. Говорит, что человеку прежде чем высокими материями заниматься, нужно есть, одеваться и жить где-то… Вот, действительно, - бойся коровы спереди, коня сзади, а комбинатора со всех сторон. Он и бодается, он и брыкается…
Кухта хохотнул, но сразу же осекся. Слева, а потом и справа полыхнули, загремели взрывы.
4
В полдень приехал Михайлов. На вокзале его встретил Понтус и, сообщив, что номер в гостинице забронирован, предложил поехать в управление. Михайлов согласился, но, когда "оппель" остановился у Дома правительства, неожиданно, хотя собиралось на дождь, попросил поездить по городу.
- Вероятно, под вашим, как говорится, руководством многое изменилось, - щурясь, приветливо сказал он. - Хвалитесь, пожалуйста!
В Университетском городке я заметил - работают. Студенты, наверное?
- Да, - неуверенно произнес Понтус.
- Это прекрасно. Пусть знают цену аудиторий. Вообще было бы полезно каждому знать, сколько стоит его персона народу.
Понтус почему-то посчитал; что слова Михайлова сказаны неспроста, но промолчал - невыгодно было начинать со споров - и принял озабоченный вид.
- На Серебрянку! - громко приказал он шоферу, стараясь найти причину, что погнала академика по городу, и подготовиться к возможным неожиданностям.
Приезд Михайлова - это Понтус понимал отлично - прибавит ему забот. Но в то же время при определенных обстоятельствах может и застраховать от некоторых неприятностей.
Не решив сразу, что лучше - пугать Михайлова убогостью или хвалиться, Понтус выбрал среднее - показать отдельные объекты. И, побывав на машиностроительном, инструментальном, вагоноремонтном заводах, где шли восстановительные работы, объехав те немногие участки, где восстанавливались жилые дома, они снова вернулись к Дому правительства. Но, как и в первый раз, Михайлов попросил, если можно, "проскочить" еще по Советской улице.
Проехали наполовину уцелевший квартал, потом квартал руин, уже разобранных по одну сторону. Поравнялись с Комсомольской. И тут Михайлов увидел взорванную коробку.
Он положил руку на плечо шофера и, когда тот остановил машину, не по возрасту ловко открыл дверцу. Вслед неохотно вывалился и Понтус. Его мутило. "Сюда, конечно, тянул все время. Хитрил, прикидывался, - подумал он неприязненно. - Списались, гении". А вслух сказал:
- Весна, Владимир Иванович! Благодать! Мальчишки теперь все на крышу норовят забраться, поближе к солнцу… Вы осматривать будете?
День был действительно мягкий, мглистый. И странно было, почему накрапывает дождь.
- Угу! - на ходу ответил Михайлов и, подняв воротник непромокаемого плаща, неуклюже полез на кирпичные груды.
Посмотрев вдоль улицы, он в знак согласия с мыслями кивнул головою, вынул из кармана объемистый блокнот и, нагнувшись, чтобы прикрыть его от капель дождя, принялся что-то записывать.
- Давно? - ткнул он авторучкой себе под ноги.
- Только сегодня.
- А там?
- Тоже, - поглядывая на академика, как на статую, сказал Понтус.
- И кто же?
- Конечно, герой… Юркевич…
- Молодчина! Вас интересует почему? Жизни можно уступать, но не в главном. А если взглянуть с перспективой, это важнее, чем, скажем, построить тут дворец. Согласны?
- Теоретически, Владимир Иванович… На нас тоже нажимают…
- Значит, не согласны.
- Вы знаете, как в городе обстоит дело со снабжением. Магазины не успевают выдавать, что имеют. И было предположение временно использовать под торговые точки эти целые коробки.
- Безусловно, безусловно, - согласился Михайлов и стал спускаться.
"Чудак какой-то", - подумал Понтус. И, подождав, когда тот сойдет, приглушенным баском, как говорят по секрету, сказал:
- Завтра Юркевича слушают в горкоме. Есть мнение - будут говорить о его архитектурной политике. Эти взрывы вызвали толки.
Смысл его слов будто не сразу дошел до Михайлова. Он взял Понтуса под локоть, подвел к машине и заставил первым сесть в нее. А когда сел сам и "оппель" тронулся, спросил, вроде они уже договорились:
- Значит, к нему?
Понтус ожидал всего, только не такого поворота. Должна же быть у этого самодура хоть капля трезвого ума!.. Впрочем, что ему с его именем! Разве он чем-либо рискует? Сегодня здесь, завтра там. Сделает ошибку - скажут: "Поиски". Докажет свое - похвалят: "Вот это принципиальность!" Он давно уже миновал черту, за которой делают не всегда то, что думают… Такой элите можно…
Бросив косой взгляд на шофера, Понтус прежним приглушенным баском проговорил:
- Ехать к нему мне неловко, Владимир Иванович. Я, как архитектор, понимаю его. Но, к сожалению, я еще и администратор. А сообщаю вам обо всем, чтобы вы ориентировались. И, к слову, сегодня мною принято решение освободить от обязанностей Барушку, с которым Василий Петрович не совсем ладит. Это тоже о чем-то говорит…
- Ничего, ничего, - заторопился Михайлов, - коль так, я уж как-нибудь сам доберусь…
5
Он нашел Василия Петровича в мастерской.
Широко расставив ноги и нежно поглаживая лысину в венчике кудрявых волос, Дымок увлеченно говорил:
- За этот отрезок, Василь, ей-богу, не будет стыдно. От Садовой к мосту поднимем проспект на четыре - шесть метров. Так? Слева, по пойме, разобьем парк. Справа подведем парк Горького. Так? Проспект пойдет по зеленому массиву на уровне крон. Люди будут видеть, как вокруг них колышется зеленое море. Здорово, черт бы его побрал! Ай да мы!
- Ну, - соглашался Василий Петрович, и подбородок его упрямо округлялся.
Незамеченный ими сразу Михайлов остановился у порога и начал рассматривать план, около которого они стояли.
- По-моему, тоже неплохо, - сказал он, проследив за прямой стрелой Советской улицы, оригинально и незаметно повернутой только в одном месте - на Круглой площади.
Василий Петрович оглянулся, и щеки у него заметно посерели.
- Владимир Иванович! - всплеснул он руками.
Было ясно: его приезду рады и, позабыв обо всем, ждут, что Михайлов скажет.
Не ожидая приглашения, он снял плащ, поискал глазами, куда бы его повесить, не нашел, бросил на спинку стула и, высокий, сутуловатый, приблизился к плану. Видя, как внутренне напряжен Василий Петрович, сказал:
- Нуте-ка, выкладывайте ваши новости.
Дымок путано стал сыпать цифрами, названиями улиц, площадей.
Перед Михайловым возникал город. Он лежал, опоясанный зеленой полосой, на спокойной равнине, гористой только по берегам Свислочи. На юг и север, на восток и запад от него, как лучи, отходили железнодорожные пути, шоссе. Да и сам он напоминал что-то лучистое. Крест-накрест его рассекали две магистрали: улица, которая еще не имела названия, и Советский проспект - главная ось композиции. От центра к окраинам расходились улицы, где-то на середине пересеченные кольцевой магистралью. Площади и прилегающие к ним кварталы составляли центр. Вместе с Советским проспектом это был единый ансамбль. Шести- и пятиэтажные в центре и на главных магистралях здания постепенно снижались, выходя к окраинам. Принимая воду из загородного водохранилища, разделенная плотинами, текла одетая в камень Свислочь. Ее зеленые берега связывали в целое парковые массивы. Город утопал в зелени.
Да, это были уже не черновые наброски комиссии, а документ, в котором ясно вырисовывались очертания будущего города, хотя еще и оставались белые пятна.
- А где резервные территории для промышленности? - вдруг перебил Михайлов Дымка.
Тот запнулся.
- Вот это?
- Да…
- Мало. Вы не находите? - разочарованно сказал Михайлов, окая по-волжски, отчего слова его казались округлыми. - При такой вашей щедрости некому будет строить город. На промкооперации да учреждениях далеко не уедешь. У сталинградцев стоит поучиться… Виделись сегодня с Понтусом? Нет. Нудный, надо сказать, человек… - Но заметив, как удручающе подействовали его слова на Юркевича и Дымка, заговорили о частном - об улицах и проездах, о скрещениях городских магистралей и железнодорожных путей - и тут же высказал соображение о путепроводе, который переносил бы проспект над железной дорогой.
Однако первое замечание Михайлова так поразило Василия Петровича, что он никак не мог забыть о нем. "Жалеет нас "Старик", - думал он, слушая Михайлова. - Кто, в самом деле, будет все это строить? В Сталинграде индустриальные гиганты - тракторный, "Красный Октябрь", "Баррикады". У них хватит сил и на заводские поселки и на центр. А у нас? Что у нас? На бюджет горсовета не построишь и за сто лет. Если же пересматривать масштабы, значит, пересматривать и все вообще…"