- Я хотел бы, чтобы вы сказали все открыто, - настойчиво попросил он, глядя Михайлову в глаза. - Неужели оплошали и на песке планируем?
- Полноте, - откликнулся тот, словно ожидал такой вопрос и имел уже на него ответ. - Могу и открыто. Извольте. Людям часто помогало само время. Будем надеятся - поможет и вам. Вот и делайте выводы. И еще кое о чем придется подумать… Догадываетесь?..
Но как следует оценить замечания и советы Михайлова Василий Петрович смог только на другой день. Понял - "Старик" страховал его, хоть кое-что скрыл…
6
Поужинав в столовой ЦК, поговорив о Вере, просившей Михайлова узнать, что там происходит у мужа с Понтусом, они вернулись в мастерскую и работали там до поздней ночи. И хоть назавтра трещала голова, шел Василий Петрович в горком почти с веселой готовностью спорить и доказывать свое, чего бы это ни стоило.
Он верил - истина всегда побеждает, и не любил оправдываться. Зачем? Он даже считал, что нечестно искать сочувствия у людей, просить их о поддержке. Сочувствие и поддержка, как ему казалось, должны прийти сами собой, если ты только стоишь их. Но, непоколебимо веря в справедливость жизни, он забывал, что может ошибаться и сам и другие, что правда может оказаться только полуправдой или даже вовсе неправдой. Потому его упрямство часто вызывало желание спорить с ним, возражать ему, когда он, безусловно, был прав. А иному хотелось даже насолить ему. И этого Василий Петрович не понимал.
По лестнице он шагал мало не через две ступеньки и в приемной догнал Понтуса.
- Вы тоже, значит, на форум? - с волнением, что приходит вместе с приливом сил, спросил он.
Понтус подозрительно покосился на секретаршу, которая, держа плечом возле уха телефонную трубку, что-то искала в ящике стола, кивнул головой.
- Тут мы, видимо, уж договоримся…
Понтус не ответил.
- Можно войти? - обратился он к секретарше.
- Проходите, - разрешила та и поставила карандашом птичку на бумаге, лежавшей перед нею.
Не оглядываясь на Василия Петровича, будто его и не было, Понтус остановился возле обитой дерматином двери, поправил галстук, открыл ее и, как только переступил порог, быстро прикрыл за собою.
Не обращая внимания на это дипломатическое хамство, Василий Петрович зашел вслед. С порога заметил незанятый стул рядом с Кухтой, сидевшим возле окна, и, поздоровавшись со всеми, направился туда. Кухта хлопнул по свободному стулу ладонью и, когда Василий Петрович сел, сообщил на ухо:
- Приглашенных больше, чем членов бюро. Держись!
- Ничего, - отмахнулся Василий Петрович. - Читал сводку? Очищаем, дорогой управляющий, уже острова. Самолеты берем тепленькими - на аэродромах… Да и еще кое-что в запасе есть…
Но когда он получил слово и подался к столу Ковалевского, неожиданный холодок пробежал по спине. Присутствующие проводили его внимательными взглядами. Пришла неприятная мысль: "Небось, мало, чтобы ты был прав. Нужно, чтобы и доверяли еще". "Вы заботитесь о людях, но не любите их", - в который уж раз вспомнил Василий Петрович. Ведь это тоже сомнение в его искренности! Значит, сегодня придется доказывать не только свою правоту. Но уже на пятой минуте кто-то прислал записку, где просил не размахивать руками и уважать других. Что это было? Василий Петрович затаил обиду и передал записку Ковалевскому. Прочитав ее, тот с любопытством взглянул на присутствующих, ища, кто мог прислать такое, и громко посоветовал:
- Я бы, например, послушался.
Норовя в отместку говорить, как и до этого, уверенно, Василий Петрович, однако, никак не мог забыть о случившемся.
Кто?
Из присутствующих он выделил наиболее вероятных авторов записки: Понтуса, который сидел, положив на стол оба локтя, и с отсутствующим видом выводил ручкой мудреные вензеля на листке бумаги; директора машиностроительного завода - усталого, с седыми висками и высоким, без единой морщинки, лбом мужчину и, наконец, моложавого, с кудрявой, густой и черной как смоль шевелюрой второго секретаря горкома Зорина, готовившего вопрос и сейчас почти не отрывавшегося от записной книжки.
- Создается впечатление, что вы смотрите на индивидуальных застройщиков как на зло. Это правда? - бросил реплику директор завода.
"Он", - решил Василий Петрович и, почему-то сразу забыв о записке, ответил:
- Не совсем. Хотя, понятно, их домики не украсят город.
- Это почему?
Короткого убедительного ответа не нашлось, и Василий Петрович пожал плечами.
- Они, архитекторы, гигантоманы, - тряхнул густой шевелюрой Зорин.
- Нет, серьезно? - опять спросил директор.
- В нескольких словах трудно ответить…
- По-моему, это профессиональные предрассудки, - отозвался Понтус и сделал автоматической ручкой широкий росчерк, будто подписывался.
- Не только, - возразил Зорин, который в подобных случаях считал своей задачей поддерживать чувство ответственности у других, веря, что это чувство главное во всякой работе. - Такое убеждение характеризует в первую очередь отношение к требованиям времени.
- Конечно…
Этот обмен репликами как бы предопределил и характер прений. Уже первое выступление задело Василия Петровича за живое и, если б не беседа и ночная работа с Михайловым, сбило бы с толку.
Показав жестом Ковалевскому, что хочет говорить, директор завода обратился к Василию Петровичу, как обращаются, когда разговаривают с глазу на глаз.
- Вы еще многое не продумали из того, что защищаете, - сказал он с ироническим сочувствием. - По-вашему же, получается, что пятую часть территории будут занимать одноэтажные дома, в основном частные. А разве не от вас зависит, чтобы они украшали город. - Он провел ладонью по лицу, сгоняя усталость, и голос его окреп. - Сейчас мы не обсуждаем генплан, однако я вынужден сказать и относительно остальных четырех пятых. Огромная территория! В полтора раза больше довоенной! Кто ее будет застраивать? Промышленным предприятиям самим надо сначала подняться из пепла.
- Захотите, чтобы было кому их поднимать, - возьметесь и за эту территорию.
- Если и возьмемся, что из того? Сколько нас? На пальцах пересчитаешь. А для новых гигантов, думаю, найдутся более надежные места. На Урале, скажем, в Сибири… Поэтому стоит даже создать жилищные кооперативы из индивидуальных застройщиков - пусть помогают друг другу.
Кивком головы он дал понять, что кончил, сел и задумался.
- Прошу вас, Илья Гаврилович, - предложил Ковалевский.
Понтус намеревался выступить в конце, когда прояснятся решения, и встал неохотно.
- Объективность при обсуждении таких вопросов - главное, - начал он бесстрастно. - И, сознавая это, я, возможно, не сделаю таких категорических выводов, как Иван Федорович. Но надеюсь, что коллективно их сделать можно. Потому считаю важным напомнить факты, которые в свое время я уже приводил Зорину. Вспомним хотя бы случай с демобилизованным красноармейцем Урбановичем или аналогичные случал с рабочими машиностроительного. Юркевича прозвали "Нельзя-товарищ". Во имя чего он твердит это свое "нельзя"? Особливо возмущает факт, что взорвали почти целые здания. Эхо от этих взрывов разносится и теперь. Люди говорят, что разрушение города продолжается. Только раньше это делали немцы, а сейчас мы сами.
- Я не верю, что так могут думать, - усомнился Кухта.
- У Юркевича нет партийной выдержки. Ему бы все с маху делать, - не услышал его Понтус. - Не терпится, видите ли. Он даже не обращает внимания на то, что вокруг происходит. Как одержимый!..
Понтус грузно сел и, как человек, выполнивший свой долг, снова принялся старательно выводить вензеля.
Наступила пауза.
В глаза Василию Петровичу бросились большие стоячие часы в углу кабинета. Стрелки, гири и маятник их тускло поплескивали. Маятник качался важно, без обычного тиканья. Но от этого острее чувствовалось течение времени, которое отсчитывали часы, и Василий Петрович болезненно ощутил его. Вместе с этим в нем крепло какое-то самоотверженное упорство. Хотелось даже, чтоб испытание было более тяжким. Пусть! Все равно правда возьмет свое. Закончив доклад, он не вернулся на свое место, а сел за длинный стол, на который глазами показал Ковалевский.
- Меня тоже интересует психологический аспект вопроса, - услышал Василий Петрович над собою голос Зорина, поднявшегося, как только Понтус углубился в свои занятия. - По-моему, Юркевич понимал, что идет на противозаконное. Заметьте: он очень спешил, действовал напропалую - пан или пропал. Почему? Опасался, что ему помешают. С другой стороны, есть тут еще один неприятный привкус. Пусть даже в интересах дела и следовало бы взорвать коробки. Допустим! Но зачем эта скрытность? Зачем эти молниеносные решения и распоряжения? А на кого он замахнулся? На людей заслуженных, нашу опору. Для которых и поступиться кое-чем не жалко. Может быть, знаменем сделать. И вообще Юркевич не верит в мудрость… - Он поискал слово и не нашел его. - У него своя правда. А отсюда и девиз: делай по-своему, все одно тебя не поймут. Делам и помни: то, что не успеешь сделать, будет не по-твоему. Как это называется?
- Решением, принятым с чувством ответственности, - опять озвался Кухта.
- Добавь, принятым не без твоей помощи. О чем, надеюсь, мы еще поговорим.
- Пускай и с моей. Я отродясь от хороших дел не отказывался.
- Мне кажется, признание Кухты следует занести в протокол, - не отрываясь от своего занятия, сказал Понтус.
Ковалевский вопросительно взглянул на Василия Петровича, ожидая, что тот ответит.
- Я просил бы… мм… членов бюро, если линия моего поведения будет признана порочной, всю ответственность возложить на меня одного.
- Разреши, - попросил слово Зимчук.
Сердце Василия Петровича помертвело.
Этими днями Зимчуку пришлось побывать в землянках в конце улицы Горького, где они образовали целое поселение, а также в старых, наполовину разрушенных бараках Грушевского поселка, тонувшего в непролазной грязи. Землянки и бараки произвели удручающее впечатление. Поразили они, конечно, его не сами по себе - часто выезжая на обследования, Зимчук видел разное. Но тут вся убогость и бедность была собрана воедино. И вот теперь, когда Зимчук слушал выступления, картина этой убогости, его беседы с женщинами, жившими в каморках и землянках, то и дело вспоминались ему. Почему не говорят об этих женщинах? Город же для них, на чьем труде держится очень многое и чьи мужья, братья и отцы добывают победу.
- В партизанах, - начал он, придерживая руку на темени, - нам тоже приходилось уничтожать школы, сельмаги, больницы. Мы их взрывали или сжигали, когда поступал сигнал, что немцы хотят разместить там гарнизон. Иначе говоря, мы взрывали, жгли для того, чтобы над местными жителями не нависла большая беда. А почему взрываете здания вы, Василий Петрович?
- Чтоб они не искушала некоторых, - и сейчас опередил Кухта. - Чтоб не мешали делать расчеты.
Вы объясните с точки зрения интересов людей. Что от этого будут иметь женщины, которые ютятся в землянках? Что будут иметь их мужья, когда вернутся с фронта? Разве, может, что вместо восьмидесяти будет шестьдесят магазинов?
- Магазинов меньше не будет, - костенеющим языком проговорил Василий Петрович. - Мы с участием Михайлова вчера разработали проект временного, сборного магазина.
- А может, осчастливите их тем, что вместо десяти больниц построите пять?
- Новый город будет охранять здоровье жителей надежнее, чем больницы.
- Улита едет… Нет, недооценивать сегодняшние радости людей - значит, недооценивать самих людей. Есть задачи неотложные, а есть более далекие. Уничтожить землянки, дать людям минимум, а потом уже думать про стадионы и проспекты-лучи.
- Поздно будет.
- Смотря для кого… Но вряд ли во всем этом можно видеть злой умысел…
Кровь бросилась в лицо Василию Петровичу и мгновенно отхлынула. Он торопливо поднялся, взглянул на Ковалевского, на Зимчука и, остановив взгляд на незнакомой строгой женщине, которая, подперев рукой щеку, не сводила с него пытливых глаз, заявил:
- Я, товарищи, безусловно, знал, на что шел. Были, понятно, и свои соображения…
Он заметил, как, перестав выводить вензеля, вытянул шею Понтус, как переглянулся он с Зориным, и невольно замолк. В Понтусовом внимании явно таилась надежда на его, Василия Петровича, неразумную искренность. В том же, как демонстративно Понтус и Зорин переглянулись, чувствовался сговор, приглашение друг друга в свидетели.
"А они ведь не доверяют мне, считают, что хитрю, и словно издеваются", - с обидой подумал Василий Петрович.
- Ну-ну! - подзадорил его Понтус.
- Я понимал, на что шел, - передохнув, повторил он. - И пусть кое-чего не учел, но и теперь убежден - меры, принятые мною, пойдут на пользу. И чтобы ничего не скрывать от вас, я должен признаться еще в одном.
Я знал - эти меры многие не смогут одобрить. Знал и делал.
- Что же это такое? - склонил на плечо голову Зорин. - Самопожертвование?
- Я… мм… думал и об этом.
В кабинете загомонили. Зорин встал, подошел к Ковалевскому и, опершись локтем на стол, тихо, с сердитым видом что-то стал говорить. Понтус взглянул на секретарей и немного отодвинул свой стул от стола, словно дальнейшее его не касалось. Директор завода как-то боком наклонился к соседу слева - седому, подстриженному "под ежик" председателю исполкома Ленинского райсовета - и, вероятно, сказал что-то смешное, потому что тот улыбнулся и весело почесал "ежик".
Зимчук видел - искренность главного архитектора оставляла противоречивое впечатление и теперь многое зависит от Ковалевского. Сам же Зимчук внезапно почувствовал симпатию к Василию Петровичу.
Недавно, зайдя к нему и начав, как всегда, спорить, тот признался: "Я, если что и решаю, руководствуюсь одним: польза должна быть больше городу, чем просителям. Ибо они были - и нет их, а город остается". "В этом - он весь, - подумал Зимчук. - Трудно поднимать целину. Понтус не совершит таких ошибок, но зато никогда и не возьмется прокладывать первую борозду. И самое лучшее, на что способен, - разоблачать ошибки других. Вишь, как быстро отмежевался от Барушки, вроде и не протежировал ему раньше… Хотя при таких работниках, как Юркевич, нужен и Понтус. Дисциплинированный, выдержанный".
Зимчук решил было еще раз попросить слово, но собрался говорить Ковалевский.
Он был недоволен - вероятно разговором с Зориным. Его худощавое лицо порозовело. Прямые темные брови хмурились. Постучав по графину и подождав, пока Зорин вернулся на свое место, Ковалевский сделал сердитое движение рукой, в которой держал карандаш.
- Сперва о тебе, архитектор. Во всем, что говорили тут, много справедливого. Ты и город будто собираешься строить не для людей. Да и бороться за свое не умеешь. Хотя я согласен: восстанавливать - значит, делать так, чтобы восстановленное было и дальнейшим движением вперед. Но зачем же ломать стулья?..
На круглом столике зазвонил телефон-вертушка. Ковалевский, не поворачиваясь, снял трубку и, сказав "я слушаю", замолк. Узнать, кто говорит на другом конце провода, было трудно. Но по словам, которые можно было разобрать, Зимчук догадался - речь идет о главном архитекторе. Зимчук взглянул на него и пожалел. Тот сидел похудевший, с выражением обреченности в глазах.
- Товарищи, - положив трубку, сказал Ковалевский, - звонили из ЦК относительно взорванных коробок. Просили в связи с этим передать вам, что Союзное правительство запланировало нам два гиганта - автомобильный и тракторный. А это принципиально важно для судьбы столицы…
Оторопев, Василий Петрович недоуменно посмотрел по сторонам. "Михайлов, - мелькнуло в его мыслях, и он проглотил слезы. - Бесценный ты наш "Старик"…
Глава шестая
1
Зося ложилась в кровать, когда в окно постучали. Она тронула за плечо Алексея, но тот уже спал. Он ходил в Лошицу - на пригородную опытную станцию, к садоводу, бывшему подпольщику, за саженцами. Вернулся усталый и, едва положив башку на подушку, заснул как мертвый. Зося накинула на полуголые плечи платок и подошла к окну. За окном увидела незнакомую и также наспех одетую женщину, которая подавала нетерпеливые знаки. Вторая рама уже была выставлена, и встревоженная Зося распахнула окно.
- Вставайте, товарищи, вставайте! - возбужденно дыша, заговорила женщина.
- Что такое? Кто вы? - оробела Зося, с трудом узнавая дальнюю соседку.
- Война кончилась, Зося Тарасовна! По радио передавали. Вставайте! - Она притянула Зосину голову к себе, поцеловала и, легонько оттолкнув, скрылась в темноте.
Зося втянула в себя горячий воздух и обомлела, не веря услышанному. Нервный трепет, поднимающийся из глубины, по мере того как она осознавала новость, охватил ее. Она бросилась к кровати, слыша, как растет шум на улице.
- Леша, Леша! - принялась тормошить Зося мужа, который, одурев ото сна, никак не мог понять, чего от него хотят. - Да проснись же! Тетка Антя, вставайте и вы!
Алексей отвернулся, но затем все же сел.
За стеной зашлепала босыми ногами тетка Антя, закряхтел, вставая, Сымон.
- Чего тебе? - потягиваясь, промычал Алексей.
- Война, Леша, кончилась!
Больше Зося не могла произнести ни слова. Обессиленная, присела на край кровати и, жалко улыбаясь, заплакала.
Алексей вскочил, нашарил на стуле одежду и стал молча одеваться, с трудом попадая в рукава гимнастерки.
В комнату вошла Антя, за нею с коптилкой в руках - Сымон. Зося бросилась к тетке, повисла у нее на шее. Прикрывая огонек коптилки ладонью, Сымон отступил в сторону.
- Что у вас тут? - оглядел он всех растерянно.
- Война кончилась, дяденька. Тосиничиха только что передала, - откликнулась Зося, целуя Антю и все еще плача.
- Победа, значит? - Рука у старика дрогнула. Слабый язычок огня колыхнулся, замигал и погас.
В окно опять застучали.
- Знаем уже, знаем! Спасибо!.. - поблагодарила Зося.
Вдруг на дворе глухо грохнуло. Тоненько простонали стекла. Потом сразу же, будто совсем недалеко за окном, голубой луч полоснул небо. Светлый, ясный посредине и лиловый по краям, он затрепетал и стал подниматься. Это послужило как бы сигналом. Совсем недалеко наперегонки затрещали выстрелы: сухие, с присвистом - винтовочные, басовитые и короткие - из пистолетов.
- Правильно! - крикнул Алексей. - Эх, а мне не из чего!
Они выбежали на улицу и столпились у ворот.
За городом ухнула пушка - раз, второй, третий. Вспыхнули новые прожекторы и, перекрещиваясь, заскользили по небу, гася вокруг себя звезды. Следом за ними сыпанули синие, зеленые, красные, желтые звездочки - стреляли грассирующими из пулеметов.
- Я в школу сбегаю, - сказала Зося и, не обращая внимания на возражения, побежала по необычно освещенной улице, как раз туда, откуда слышалась самая сильная стрельба.
… Она вернулась, когда Алексей опять ложился в постель. Присев возле него, игнорируя, что он сердится, торопливо начала рассказывать о том, что узнала.
- Акт о безоговорочной капитуляции в три часа дня подписывали, а мы до сих пор ничего не знали. Вот как бывает!.. А в школе, если б ты видел? Все собрались - и учителя, и ученики… Целуются!.. Лочмелю, видно, жена вспомнилась - плакал. Не случись того, она ведь тоже у нас работала бы… А завтра, Леша, на демонстрацию надо идти. Понимаешь?..
Она начала успокаиваться, только когда услышала за стеною разговор Анти с Сымоном и догадалась - тут тоже все проведали.